Земля надежды - Филиппа Грегори

— Я знаю, — печально заключила Эстер. — Но, боюсь, я не в силах переубедить его.

Джонни не вернулся к обеду. Эстер накрыла стол, проследила за тем, как подавали обед, потом сама поела на кухне и наконец вышла в сад поискать сына.

Она знала, куда идти. Он лежал в маленькой весельной лодке, перекинув длинные ноги через корму, глядя в небо, на бледно-голубом фоне которого уже появились первые серебряные звезды.

Эстер села под тем самым деревом, куда они с Джонни приходили кормить уток, когда он был таким счастливым маленьким мальчиком. Прежде чем заговорить, она какое-то время наблюдала за еле двигающейся лодкой.

— Плохо ты поступил, Джонни. Тебе придется извиниться перед лордом Ламбертом. Он — хороший человек, он был добр ко мне.

Лодка слегка покачнулась, когда он приподнялся, увидел ее и снова лег на днище.

— Я знаю, что не прав. Я попрошу у него прощения за свои слова.

— Глупо было вдруг наброситься на него с бранью. Того, что ты наговорил, хватило бы для обвинения в измене.

— Не только меня, но и тысячи других.

— От этого не легче.

Лодка стала раскачиваться тише и медленнее.

— Знаю, — сказал Джонни. — Я сожалею. Я скажу, что сожалею о своих словах, и отцу скажу, и его светлости. Я больше так не буду.

Она ждала. Где-то в саду монотонно покрикивала сова.

— Ты не замерз?

— Нет.

— Проголодался?

— Нет.

— Ты пойдешь домой?

— Немного погодя.

Эстер помолчала.

— Видишь ли, Джонни, сомневаюсь, что даже сам Карл Стюарт переживает больше тебя. Из того, что я о нем слышала, он — легкомысленный человек, который шутя переходит от политических интриг к танцам и, пожалуй, предпочитает танцы. Он проигрывает деньги, собранные для него людьми, рисковавшими своими жизнями. Его друзья пожертвовали ради него и всеми своими состояниями, и даже жизнями. А он по-прежнему наряжается в самые роскошные одежды, отправляется на балы и бесстыдно гоняется за женщинами. Он — пьяница, игрок и распутник. Он — молодой человек, и ты — молодой человек. Но он к своему делу относится крайне легкомысленно. Разве ты должен печалиться о нем? Зачем грустить больше, чем он сам?

— Дело не в этом.

Голос Джонни разнесся над неподвижной водой. Она едва могла рассмотреть силуэт лодки в сгущавшихся сумерках.

— Все, что ты о нем говоришь, правда. Я провел с ним под Вустером достаточно времени, чтобы понять, что он действительно легковесен, как ты говоришь. Легкомысленный и легковесный. Но я печалюсь не о том, что потерял его как человека. Я печалюсь о потере всего, что мы понимаем под монархией. Потеря двора, потеря нации под одним правителем, потеря красоты Церкви, музыки и цвета, потеря уверенности в том, что у каждого человека есть хозяин. Потеря садов, потеря дворцов. Потеря наших садов.

— Но у нас все-таки есть Ковчег, — сказала она.

— Всего лишь один маленький сад, скорее ферма, чем сад, — сказал он пренебрежительно. — Да, наша репутация как великолепных специалистов по выращиванию лука неоспорима. Но что это значит для семьи, которая делала Отлендс, или Хэтфилд, или Теобальдс. Да даже Уимблдон. А все, что у нас есть сейчас, — это крохотная полоска земли, и никто больше не собирается разбивать великие парки.

— Люди снова будут заниматься парками, — сказала она. — В стране наступил мир, и люди снова будут сажать сады и парки.

— Репу они будут сажать, — предсказал Джонни. — И кабачки. Точно так же, как сейчас отец для них эти сорта выращивает. Видел я, что сотворили с дворцом в Отлендсе, видел, как там весь парк выкопали под корень, розу за розой. Теперь и само здание снесут, а канал засыплют камнями. И ведь даже никто не попытается построить на этом месте что-нибудь другое, такое же красивое. Мне больше нечего делать со своей жизнью, мне больше нечего делать в этой стране. Я — садовник. Садовник, которому нужны великолепные дворцы. Медицинский сад и грядка с овощами для меня недостаточно.

— Ты найдешь что-нибудь, — попыталась увещевать его Эстер. — Найдешь свое место в жизни. Пусть даже не в нашем саду и не в саду, достойном короля. Ты молод, ты найдешь свое место.

— Но я никогда уже не стану королевским садовником в Англии, — медленно сказал он. — Это было мое наследство, а теперь я не могу получить его. Для меня ничего не осталось.

Лодка слегка дрейфовала к другой стороне озера. Эстер помолчала, вбирая покой и умиротворенность, царившие вокруг: небо медленно становилось из голубого синим, цвета виргинской традесканции. Звезды были похожи на головки серебряных булавок, разбросанных по темно-синей ткани. Вечерний воздух, напоенный ароматом сбитых ветром яблок и поздних желтофиолей, прохладно касался ее щеки.

— Помню, когда ты был маленьким, мы проводили здесь с тобой целые дни, — нежно сказала она. — Ты, бывало, просто умолял, чтобы мы пошли сюда кормить уток.

— Помню, — сказал он, и голос его был едва громче шепота. — Помню, мы кормили уток.

Она подождала еще. И когда он больше ничего не сказал, встала на ноги.

— Может, мне еще побыть с тобой? — мягко спросила она. — Хочешь, чтобы я осталась?

— Нет, — сказал он, и казалось, что голос его доносился издалека. — Я немного хочу побыть один, мама. Я вернусь, когда снова смогу быть веселым.

Джонни не вышел к завтраку.

— Где он? — потребовал Джон. — Я думал, он извинится перед лордом Ламбертом еще вчера вечером.

— Может, он ушел в Ламбет и задержался там допоздна? — дипломатично ответила Эстер и приказала кухарке поискать Джонни.

Мэри Эшмол, на весь сезон снявшая у них комнату со столом, потянулась за ломтиком бекона.

— Ох уж мне эта молодежь, — снисходительно заметила она.

Они слышали, как кухарка с трудом взбиралась по лестнице, потом скрип половиц над головами, когда она открыла дверь в комнату Джонни, потом ее шаги, потом она спустилась по лестнице обратно. Когда кухарка появилась в комнате, лицо ее светилось озорством.

— Его там нет! — объявила она, улыбаясь. — И спать он не ложился.

Первая мысль Эстер была совершенно не о тавернах Ламбета, а о том, что он решил сбежать ко двору Карла Стюарта и сейчас скачет в доки, где собирается сесть на корабль и плыть в Европу, чтобы присоединиться к принцу.

— А его конь на конюшне? — с тревогой спросила она.

Джон бросил взгляд на ее побелевшее лицо и быстро вышел из комнаты.

Мэри Эшмол нерешительно поднялась из-за стола.

— Прошу вас, не беспокойтесь, госпожа Эшмол, — сказала Эстер, приходя в себя. — Завтракайте, не торопитесь. Думаю, что сын остался с друзьями и забыл сообщить нам об этом.