Панихида по создателю. Остановите печать! (сборник) - Майкл Иннес

– Да, так и вышло, – сказал наконец Буссеншут. – Мне почти все ясно, хотя… Гм.

Молчание снова воцарилось за гостевым столом. Эплби задумчиво разглядывал бокал. Маммери издал свойственный ему уникальный звук, похожий на сток воды в ванне, истолкованный коллегами как выражение любопытства и нетерпения удовлетворить его.

– Должен признаться, – осторожно сказал Буссеншут, – что мы все еще далеки от понимания многих деталей этой истории в целом. Не могли бы вы оказать нам огромную любезность, мой дорогой мистер Эплби, и суммировать для нас то, что мы с полным основанием можем называть теперь «делом Элиота».

– Словом, начните с самого начала, – гораздо откровеннее высказал ту же мысль Уинтер, – и объясните, что к чему в этой запутанной саге.

– С удовольствием, – кивнул Эплби, посмотрел на Буссеншута и после паузы спросил несколько лукаво: – Но что нам следует считать отправной точкой? С чего начать?

Буссеншут благостно улыбнулся.

– Под началом мы, само собой, подразумеваем конец.

– Совершенно верно. Разве можно рассказывать о таинственных событиях, если твой собеседник даже не догадывается, какую цель преследовала цепочка загадочных явлений. Без определенной цели все совершенные действия выглядели бы бессмысленными выходками сумасшедшего, абсолютно необъяснимыми. Итак, я отметаю версию с умалишенным и перехожу к разбору вероятных задач, которые некто перед собой ставил. – Эплби сам не заметил, как в его речь вкрались сугубо академические построения фраз. – В человеческой психике главенствуют два противоречащих друг другу фактора: стремление к удовольствиям и столкновение с реальностью, зачастую препятствующей этому.

– Ваш постулат, – вмешался Буссеншут, – заслуживает более глубокого изучения эмпирическим путем. Это, безусловно… – Он вовремя спохватился. – Это безусловно интересно, но мы обсудим проблему отдельно.

– Если бы действовал фактор стремления к удовольствию, то наш незнакомец пытался бы добиться достаточно быстрого удовлетворения своих желаний: мести врагу, обретения власти, зрелища унижения, позора, страха и так далее. Но если бы в ход пошел фактор реальности, то мы бы имели дело с чем-то принципиально иным. Все инциденты были бы элементами рационального и продуманного плана, смысл которого сводился бы к выживанию в создавшейся ситуации. То есть конечная цель состояла бы не в получении кратковременного удовольствия, а в изменении обстановки в свою пользу или в наилучшем приспособлении к ней. Мое собственное мнение окончательно сложилось после убийства свиньи. Мы столкнулись с фактором изменения реальности.

Буссеншуту не сиделось на стуле.

– Но судя по тому, что мне рассказали об этом инциденте…

– Да, вы можете возразить, что тот эпизод был чистой воды злодейством, исполненным желания шокировать и повергнуть людей в панику. Но при этом окончательное зло как цель – то есть подлинное убийство в знак мести или желания продемонстрировать свое всесилие – не получило завершения. Действие было убийственным без своего венца – убийства человека. Конечно, дети Элиота пережили несколько ужасающих минут, поверив, что жертвой стал их отец. Фактор получения удовольствия здесь присутствовал, причем ярко выраженный. Но заметьте, это случилось после того, как провалился первоначальный план неизвестного, когда мистер Элиот у всех на глазах пережил как бы духовное возрождение. Неизвестный понял, что затеянная им кровавая манипуляция со свиньей уже не имеет для него особого практического смысла, и поспешил получить от этого инцидента хотя бы моральное удовлетворение, а фактор реальности был перенесен на нечто другое. И смерть несчастного животного стала сублимацией стремления нашего злоумышленника к настоящему убийству, то есть убийство доставило бы ему истинное наслаждение, но только если бы случилось в рамках общего плана, а здесь явно не тот случай. Потому что общий план все же сводился к более масштабному изменению реальности и оставался в силе. Человека не убили только потому, что в тот момент это не имело практического смысла. А наш неизвестный, как я уже объяснял вам, Уинтер, был мастером розыгрыша. То есть шутки, имеющей практическое воплощение. Он стремился добиться реального результата в реальном мире, а убийство Элиота никак не содействовало этому. И здесь ключевой фигурой становился Кермод.

Намечавшаяся карьера Кермода стала первым важным индикатором. Если бы Элиот умер, Кермод продолжил бы его дело. И мы можем выделить нечто, что не достигалось убийством Элиота: исчезновение Паука. Только если бы сам Элиот, причем живой и здоровый, заявил: «Все! Появления новых книг о Пауке я не допущу!» – лишь в таком случае с Пауком было бы окончательно покончено… То есть целью неизвестного была не гибель самого Элиота (как бы ему того ни хотелось), а гибель Паука. Вот в чем состояла поставленная им перед собой глобальная задача. И за всеми предпринятыми шагами я посчитал разумным разглядеть неотложный мотив. И опять-таки чисто практический мотив – а не интеллектуальный снобизм, не желание разорвать рабский контракт с театром или нечто подобное.

– Но, конечно же, сам Кермод… – снова попытался перебить его Буссеншут.

Эплби кивнул.

– Разумеется, я не упускал Кермода из поля зрения. Его случай заслуживал особого внимания. Он сам описывал себя как спортсмена, застывшего у линии старта, он рвался взяться за дело, и мне удалось подслушать его жалобы, что Элиот сумел достойно выдержать первые жестокие удары, не сломался и не уступил ему дорогу. Кермод действительно желал смерти Пауку Элиота, и его мотив выглядел достаточно неотложным и практичным. Я полностью снял с него подозрения только после того, как дело перешло во вторую фазу, когда неизвестный начал совершать действия, которые никак не могли пойти на пользу Кермоду.

Но мне все время приходилось ломать голову над проблемой самого общего характера: что за неотложные и практические мотивы могли стать поводом для уничтожения Паука и отказа Уэджа печатать книги о нем раз и навсегда? И ответ напрашивался сам собой: из типографии Уэджа могло выйти нечто, крайне нежелательное для предания огласке с точки зрения злоумышленника.

Эплби сделал паузу, внезапно ощутив установившуюся вокруг тишину. Казалось, преподавательская обратилась в слух, но он вдруг заметил, что большой, средний и малый столы уже опустели; коллегам его собеседников за гостевым столом их беседа была неинтересной, и они разошлись по своим делам.

– То есть, – склонился к нему Уинтер, – весь заговор возник из-за того, что могло быть опубликовано в одной из книг Элиота? Этот мотив вы приписали Шуну в своей выдуманной версии?

– Именно так. Но в моей фантазии Шун собирался избежать грозившей ему опасности разоблачения, попросту убив Элиота. А вот для нашего злоумышленника такой выход из положения не годился. Все его розыгрыши, включая жестокое убийство свиньи, свидетельствуют об этом. Отсюда следовало простейшее умозаключение. То, что шутник не желал предавать огласке, уже существовало. И снова на первый план выдвигался Кермод. Потому что, как нам известно, он не только должен был писать собственные романы о Пауке – сначала ему предстояло завершить незаконченные рукописи Элиота и опубликовать их. Мы знали только об одной такой рукописи – романе «Смерть в пустыне». Элиот писал эту книгу одновременно с «Полуночным убийством», но из двух произведений только на «Полуночное убийство» обратил всеобщее внимание шутник, затеяв с книгой свои игры. И Элиот уничтожил рукопись «Полуночного убийства» в припадке расстройства, когда череда странных событий еще только разразилась. Но вот роман «Смерть в пустыне», чья главная сюжетная линия особенно ему импонировала, он сохранил и после своего во многом неожиданного духовного подъема, к причинам которого я еще вернусь, решил продолжить над ним работу. Более того, он надежно спрятал рукопись в сейф, и если бы Элиот умер, Кермоду ничто не помешало бы завершить книгу. Отмечу, что Кермод, уже ставший до известной степени членом «команды Паука», мог даже знать в общих чертах содержание романа по разговорам с Элиотом или Уэджем.

Отметим промежуточный вывод, который можно сделать из сказанного. Печатные станки Уэджа ждут – с голодным нетерпением, так забавляющим Уинтера, – новой книги Элиота. Но она не должна выйти в свет. Предпринимаются целенаправленные усилия, чтобы сделать писательство неприемлемым для Элиота, играют на его нервах так, чтобы в итоге он сам воскликнул: «Остановите печать!» Ни его собственные сочинения, ни поделки Кермода о Пауке не должны быть опубликованы. Целью было добиться именно этого, и наш неизвестный, как я только что подчеркнул, сосредоточил на своей задаче немалые усилия. Но действовать приходилось очень тонко, а слишком тонкие замыслы становятся обоюдоострыми. И заговор провалился в тот момент, когда он, казалось, увенчался успехом. Элиот отправился спать сломленным человеком, понявшим – и он сам сказал нам об этом, – что ему теперь делать: оставить Паука и постепенно предать его всеобщему забвению. Но на следующее утро словно переродился и заявил, что продолжит работу. Теперь уже поражение потерпел наш неизвестный. Если он хотя бы в малой степени наделен воображением, то мог увидеть, как начинают раскручиваться маховики печатных станков Уэджа. Но оказалось, что он заготовил запасной вариант. Фигурально выражаясь, тетива его лука лопнула, но он тут же натянул другую.