Когда отцовы усы еще были рыжими - Вольфдитрих Шнурре

Не знаю уж почему, но после первых же снимков мы стали вживаться в свои роли. Дело, наверное, было в растроганных лицах родителей и детишек, благоговейно семенивших к подмосткам. Так или иначе, но жесты отца, когда он подсаживал малышей на Франца, одного за другим, мало-помалу делались все царственнее, и даже Эхнатону отсутствие очков придало непринужденности, поистине достойной царя. Трудно приходилось только фрау Фетге. Она то и дело испуганно косилась из-под своего платка на Эде-пагоду, который, конечно, видя вокруг толпы детей, постепенно наливался яростью. Но, с другой стороны, как раз это затравленное выражение лица оказалось весьма кстати для фрау Фетге в роли Марии, за него она неоднократно удостаивалась особых рукоплесканий.

Оскар нащелкал в этот вечер около шестидесяти снимков, мы с легкостью выдержали бы и больше, но кончилась пленка. Отец посоветовал всем, насколько это было возможно, и дома не выходить из своей роли, тогда завтра можно будет добиться еще большей подлинности.

И верно, на другой день все мы так разыгрались и так свыклись со своей ролью, что и друг с другом говорили весьма торжественно, а Оскар, несмотря на свою художественную шляпу, заработал в буквальном смысле комплекс неполноценности, оттого что он был всего-навсего фотографом.

Встретились мы возле павильончика фрау Фетге; уже смеркалось, снова пошел легкий снежок, и тут вдруг с наружной стороны, в обход ярмарочной толчеи, появился Пауль Иенте верхом на Франце. Оба взволнованно пыхтели, а золоченый капитанский шнур на фуражке Пауля поблескивал словно в предвестии беды.

- Скорее! - крикнул он и дернул в другую сторону Франца, который с испугу рвался вперед. - Эде демонтирует прожекторы!

Это была дурная весть.

Подобрав полы своих одежд и схватив королевские регалии, мы кинулись вслед за Паулем.

И верно, выставка уродов была погружена во тьму. Лишь несколько жалких лампочек горели по углам.

- Я вам покажу! - кричал Эде в рупор. - Вздумали нажиться за мой счет!

Мы молчали и, чтобы согреться, теснее прижимались к Францу.

В это время, недовольно ворча, стали появляться лилипуты, замерзшие, они выстроились согласно требованиям рекламы. В темноте они казались большими, серыми, плохо выдрессированными мышами; нам, как всегда, было их очень жалко.

Один из них, маленький господин Питч, высоким фальцетом спросил, что случилось с прожекторами.

- Не суй свой нос куда не надо, - заорал взбешенный Эде, - теперь придется обходиться без них!

- Тогда значит и без нас, - спокойно заявил господин Питч. - Довольно, ребята, идемте.

И сколько Эде ни бесновался, они больше не показывались.

- Я полагаю, - приглушенным голосом сказал отец, - мы облегчим его задачу, если сейчас ненадолго исчезнем.

Так мы и сделали.

Отец был столь уверен в своей правоте, что велел всем нам быть готовыми к шествию.

- А что если мы вернемся, а там по-прежнему темно? - осведомился Оскар.

Отец с закрытыми глазами сдвинул корону на макушку:

- Нет больше никакой темноты. Мария готова?

- Готова, ваша светлость, - отвечала фрау Фетге, уже усевшись на Франца и поправляя юбки.

Наверное, можно сказать, что мы были весьма легкомысленны; но в таком случае и сам господь бог, вернее, та ангелоподобная, закутанная в меха дама или кто-то еще, внушивший отцу эту неколебимую уверенность, были легкомысленны и подавно.

Так или иначе, когда мы - за нами тянулся еще более длинный, чем накануне, если это вообще возможно, хвост матерей и отцов с детьми - снова свернули на нашу мерцающую снегом дорожку, то выставка уродов Эде-пагоды и пустынный пейзаж Пауля Иенте, вызывавший нестерпимую жажду, были освещены так же ярко, как раньше.

- Для Эде это вопрос существования, - пробурчал отец, даже не шевеля губами, когда мы занимали свои места для первого снимка. - Король что артист - обоим необходим свет.

В этот вечер перед нашими подмостками народу собралось больше, чем у Эде. Даже бездетные взрослые теперь заинтересовались нами, причем их зачастую это зрелище трогало даже больше, чем отцов и матерей.

Однако мы не обольщались, мы все знали, и даже Франц это чуял: за пестрыми, увенчанными снежными шапками афишами Эде собиралась буря. От вечера к вечеру лицо его становилось все более угрожающим. И люди Эде нас предостерегали. Человек-лев, Халеф бен Брезике, маленький господин Питч и фрау Шмидт, самая толстая женщина в мире, все они тайком на минутку выбегали к нам. Эде замышляет месть, шептали они, и зол он на нас не столько из-за того, что мы пользуемся светом его прожекторов, сколько из-за того, что к нам теперь все время стекается такое множество детворы.

- А чей же это праздник, рождество, в конце-то концов! - в волнении закричал отец на фрау Шмидт, позабыв на миг о своей короне.

Фрау Шмидт попыталась пожать плечами.

- Я вас предупредила. Босс кипит. Если он выйдет из себя, вам несдобровать.

Отец, высоко ценивший демократический дух нашего предприятия, предложил провести голосование: кто хочет выйти из игры, пусть скажет.

Оскар откашлялся. Однако Эхнатон так блеснул на него своими никелированными очками, что тот поскорее надвинул на глаза шляпу и сделал вид, будто он просто охрип.

И все-таки мы решили хотя бы раздачу фотографий перенести в павильончик фруау Фетге. Заработанные деньги, которые всякий раз делились поровну, мы носили в карманах, так что кое-какие меры предосторожности были приняты.

У нас набралось уже столько прекрасных увеличенных снимков, что Оскар мог начать печатать их в виде почтовых открыток. Спрос на них был огромный, потому что мы, конечно же, сбывали их, оставаясь в своих одеяниях.

Пауль заявил, что такого благополучного рождества они с Францем не упомнят уже долгие годы. Это происходило днем в "Старой орешине", где мы всегда пили грог, чтобы легче было целый вечер продержаться на ногах. Пауль говорил, как-то странно растягивая слова, и Оскар смотрел на него взглядом, исполненным надежды.

Другое дело отец. Он, правда, повесил свою корону на одежный крюк, но и без нее выглядел достаточно величественно.

Пауль приподнял капитанскую фуражку и сосредоточенно почесал в затылке.

- Не забудь, что ты Иосиф! - напустилась на него фрау Фетге.

- Ваш Иосиф, Мария, - сказал отец, - по-видимому, слишком заинтересован в праздничных радостях, а о своей чреватой опасностью задаче предпочитает не думать.

- Задача! - проворчал Пауль. - Только и слышу, что задача да задача!

- И правильно слышишь, - о достоинством отвечал отец, - каждый день к тебе приходит добрая сотня ребятишек, чтобы, взобравшись на осла, почувствовать его тепло и ощутить то же, что ощущал тогда этот беби из Вифлеема. Так разве же это не задача? Пауль беспокойно заерзал на стуле.

- Если уж ты намекаешь на те времена, то, по крайней мере, прими в расчет и этого проклятого Ирода.

- Я так и сделал, - отвечал отец. - Именно поэтому я и сказал, что наша задача чревата опасностью.

- Но мы ведь неправильно играем, - упорствовал Пауль. - Они же тогда удрали.

- Ну и что? - диким голосом завопил Эхнатон, крайне возбужденно выглядывавший из-под своих запотелых очков. - Почему бы им на этот раз не продержаться?

- Браво, Эхнатон! - обрадовался отец и сказал Паулю: - В конце концов, волхвы тогда допустили кардинальную ошибку.

Фрау Фетге беспокойно взглянула на отца. Не слишком ли далеко он заходит?

- Почему? - сказал отец, сурово глядя в свой стакан строгом, - Они принесли дары младенцу Христу и выпутались из этой некрасивой истории. А должны были бы предоставить ему приют.

- Да просто остались бы с ним, - твердо заявил Эхнатон, - и этого было бы достаточно.

- Да, - рассеянно кивнул отец, - остаться было бы достаточно.

- Прекрасно, - прокряхтел Пауль, - вот мы и останемся.

Все выглядело почти так, словно принятое решение окончательно и бесповоротно. Почти так. Три дня еще дела шли хорошо, и, казалось, будто падающий с утра пушистыми, ватными хлопьями снег накрыл толстой прохладной шапкой не только ярмарочные балаганы, но и жажду мести Эде. Это значит, что до сих пор - мы уже научились не обращать внимания на ставшую привычной ругань, которой он ежевечерне осыпал нас через свой рупор, - он более или менее оставлял нас в покое, связано было это с тем, что мы раньше заканчивали работу, ведь наши клиенты рано ложились спать.

Под вечер, когда мы открывали свое рекламное шествие, было труднее не попадаться на его пути; тем более что Эде превратил это в своего рода спорт - подстерегать нас и не давать нам проходу. До сих пор мы молча обходили его стороной, предоставляя следовавшим за нами матерям возмущаться и обдавать Эде презрением, Но потом, на четвертый день, как уже сказано, когда от праздника нас отделяли каких-нибудь тридцать часов, случилось вот что.

Было, наверное, , около трех часов, но над парком уже сгустились странные, какие-то грозные сумерки, сквозь них с трудом пробивались звуки шарманки и пластинок с рождественскими песнями. Казалось, злой великан прижал большим пальцем все звуки, и даже Франц стал на дыбы, словно хотел стряхнуть с себя великаний палец, так что Паулю и Эхнатону с трудом удалось успокоить его.