Когда отцовы усы еще были рыжими - Вольфдитрих Шнурре

- Давай для начала пригласим его к Ашингеру.

- А на какие шиши? - воскликнула Фрида, широким жестом обводя голые стены, где на обоях сохранились лишь темные очертания мебели, заложенной в ломбард.

Отец принялся в задумчивости покусывать кончики усов. Я было подумал, что он сейчас намекает на партийную кассу. Но отец слишком уважал общественную работу, которую вела Фрида.

- Положись на меня, - сказал он немного погодя.

Отцу частенько приходили в голову удачные мысли, когда дело касалось других, но так далеко, как в случае с Вилли, он еще никогда не заходил. Из всех книг у нас оставались только три тома "Жизни животных" Брема; теперь он их продал. И получил за них кучу денег, по-моему, целых шесть марок. Он купил Фриде шапку, мне чулки, остальное предназначалось Вилли.

Нелегко было его убедить принять наше приглашение. Он приводил все возможные доводы: его коза, мол, не привыкла по вечерам надолго оставаться одна, ему нечего надеть, а городской шум просто сводит его с ума.

Но когда на следующий вечер мы явились в условленный час к его покрытой инеем землянке, и через низенькую дверь вдруг вылез Вилли, мы невольно протерли глаза. Правда, нельзя сказать, что его брюки дудочкой были отутюжены, что с них выведены пятна, нет, но в загнутых кверху носках его ботинок отражалось морозно-ясное звездное небо, и вместо обычной куртки на нем был черный сюртук. Фуражку он оставил дома, но ветер был ему нипочем, потому что волосы он сильно напомадил, и они приятно пахли.

В омнибусе он рассказал нам, что это все еще его жениховское добро. Фрида, на которую он пристально смотрел из-под своих тяжелых век, несколько раз сглотнула слюну.

- Наверняка вы уже давно не надевали этих вещей, - прощупывая почву, сказал отец.

Вилли слегка задрал подбородок, при этом веки его опустились еще ниже, теперь он действительно казался спящим.

- Нет, - проговорил он, - надевал, на похороны Элли.

Мы приложили немало усилий, чтобы перевести разговор в другое русло; собственно, только уже у Ашингера мы по-настоящему отогрелись.

Вилли там очень понравилось, только вот с глазами он мучился, не привык к такому обилию света. Жмурясь, он слушал, как отец объясняет ему сюжеты развешанных на стенах картин, изображавших уличные сценки из жизни старого Берлина. Потом он с наслаждением выпил пива и принялся за еду. Мы тоже, то есть каждый из нас съедал один-два кусочка, затем незаметно передвигал тарелку другому, ведь мы, чтобы Вилли побольше досталось, заказали на нас троих одну порцию.

За едой мы почти не разговаривали. Вилли был слишком погружен в это занятие. Как же мы радовались, глядя на него, отец казался просто счастливым, и даже Фрида, видимо, теперь была довольна такой развязкой.

- Ты только погляди на него! - сказала она, когда после еды Вилли, взглядом извинившись перед нею, в своем черном сюртуке размеренным шагом вышел из зала.

- Разве не говорил я тебе, что у него достоинства хватит на десятерых, - заметил отец.

- Удивительное дело, - сказала Фрида, - а ведь у него даже нет воротничка.

- Настоящий господин, - воскликнул отец, - как ни комично это звучит.

- Это звучит совсем не комично, - строго произнесла Фрида.

Отец задумчиво покусывал свой ус.

- Да, - проговорил он и откашлялся, - ты права.

Прождав Вилли полчаса, мы забеспокоились. В конце концов отец пошел посмотреть, в чем дело.

Он довольно долго отсутствовал, так что Фрида уже готова была послать за ним меня.

Но тут отец вернулся. С таким просветленным лицом, словно ему было видение.

- Что с тобой? - резко спросила Фрида. - Где ты оставил Вилли?

- Он познает красоту мира, - ответил отец. Фрида сдвинула брови.

- Не заливай! Или он познает ее там, куда пошел?

- Хочешь верь, хочешь не верь, - сказал отец, - но так оно и есть.

Брови Фриды медленно поползли вверх.

- Слушай! - грозно проговорила она. - Если ты собираешься издеваться над Вилли... Лицо у отца стало серьезным.

- И не думаю. К сожалению, ты не можешь сама в этом убедиться, но если бы ты видела, с каким сияющим видом он смотрит на свое отражение в белом кафеле, ты почувствовала бы то же, что и я: он вновь обрел себя; жизнь протянула ему руку, и Вилли ее схватил.

- А Элли? - Голос Фриды вдруг сорвался. Я с удивлением взглянул на нее. Но отец не очень удивился.

- Элли это одобрит, - спокойно произнес он,

- Нет, - страстно сказала Фрида. - Никогда.

Разговор зашел бы еще дальше, но тут вернулся Вилли. Он больше не жмурился, лицо его лучилось, сиял и лучился даже каждый волосок в его серебристой щетине.

- Нет, это ж надо! - сказал он, приподнимая полы сюртука, чтобы удобнее было сидеть. - Как светло! Это ж надо, такая чистота, такой свет! - Он провел рукой по лбу и, рассеянно улыбаясь, смотрел мимо покрасневшей от гнева мочки Фридиного уха. - Знаете что? - сказал он и немыслимо высоко задрал свой подбородок. - Этот человек там, внизу, еще жалуется! И других хочет разжалобить!

- Да что за человек в конце-то концов? - в отчаянии воскликнула Фрида.

- Служитель в мужской уборной, Фрида, - вполголоса пояснил отец.

С этого дня мы стали навещать Вилли только вдвоем, Фрида вдруг отказалась. Впрочем, ее пропагандистская кампания в Мальхове тоже подошла к концу. Она еще несколько, раз попытала счастья на северо-восточной окраине Вайсензее; но словно проклятие тяготело над нею, она утратила дар убеждения, люди зевали и уходили.

- Чего ей недостает? - спросил я как-то отца на пути домой.

- Вилли, - кратко ответил отец.

И с Вилли тоже что-то случилось. Всякий раз, как мы приходили к нему в землянку, он сидел в своей форменной фуражке, надвинутой на глаза еще глубже прежнего, среди яблок и кочанов капусты, сидел у ветхого стола, глубоко задумавшись. Мало-помалу и отец потерял покой.

Какое-то время я молча наблюдал все это.

Но, проснувшись однажды ночью, я заметил, что отец сидит на кровати, смотрит на луну и вздыхает. Я не выдержал.

- Что случилось? - спросил я.

- Она была у Вилли, - отвечал отец.

- И?

- И Вилли ей сказал, что думает теперь только об одном.

К горлу у меня подступил комок.

- О Фриде?.. - хрипло спросил я. Отец слабо улыбнулся.

- Она так надеялась.

- Надеялась? - крикнул я, ударив кулаком но подушке.

- Ты должен ее понять, - сказал отец, - она так радовалась своему сходству с Элли. Она усмотрела в этом задачу куда более осмысленную, чем вся ее пропаганда.

- А что же, - с усилием проговорил я, - что Вилли сказал ей на самом деле?

- Он сказал ей, что день и ночь только и думает, как чудесно было бы после стольких серых, выпачканных глиной десятилетий в Мальхове жить в такой чистой, с белым кафелем комнате, какую он недавно видел у Ашингера.

Комок застрял у меня в горле, я отлично мог себе представить, каково теперь Фриде. Но и Вилли я тоже видел: как он, скрюченный, закрывшись потрескавшимся козырьком фуражки и сложив шершавые руки, похожие на лапки крота, непрерывно жмурясь, сидит в своей землянке. Я заревел в голос.

- Ты прав, - сказал отец, - все это довольно запутанно.

Но потом - уже светало и мне только-только удалось снова задремать отца вдруг, как, впрочем, всегда по утрам, осенило.

- Бруно! - закричал он, тряся мою кровать. - Бруно, скажи, правда или мне приснилось, что служитель у Ашингера жалуется на жизнь?

Я пробормотал, что да, Вилли недавно говорил об этом.

- Значит, правда! - воскликнул отец и вскочил с кровати. - Так оно и есть! - В волнении он бегал взад и вперед по комнате..

Снизу кто-то постучал в потолок. Отец громко крикнул:

- Прошу прощения! - и снова плюхнулся на кровать. - Ну, мальчик мой, ты все еще не понимаешь? - прошептал он.

- Нет, - отвечал я.

- Ах да! - сказал отец, хлопнув себя по лбу. - Ты ведь еще не видел этого Мафусаила из уборной у Ашингера. - Мне что-то стало уясняться.

- Он старый?..

- Старый, - сказал отец, - это не то слово; его дряхлость поистине достойна преклонения.

- И ты считаешь?.. - затаив дыхание, спросил я. Отец медленно пожал плечами и поднял руки ладонями наружу.

- Он стар, и он жалуется, - большего для начала требовать нельзя.

У Ашингера стулья еще стояли на столах, а мы, стараясь остаться незамеченными, уже сбегали вниз по лестнице. Там никого не было. Комната, наделавшая такого переполоха, была и вправду вся выложена белым кафелем. Отец обошел ее так, словно ему предстояло тут жить.

- Многое, - сказал он, - тут в очень неважном состоянии. Сразу видно, арендатор утратил подлинный интерес к своим обязанностям.

- Э-э, позвольте, - раздался чей-то дребезжащий голос, - откуда вы, собственно, взялись?

Мы обернулись, это оказался человек, служивший здесь, внизу. Изможденный, бледный старикашка со впалой грудью и хриплым дыханием.

Отец снял шляпу, а я отвесил ему поклон.

Пусть служитель бога ради не обижается на его замечание, весело произнес отец, оно относилось к так сказать гуманной стороне дела. Он пригласил старикашку подняться с ним наверх, в зал, мы уселись, и отец стал распространяться о преимуществах старости и о том, как важно позволить себе на закате дней своих пожить в полном покое.