Происхождение марксистской психологии - Сергей Богданчиков

Изложив сущность марксизма, Г.И. Челпанов затем переходит к оценкам этой теории, прежде всего подчеркивая в ней положительные стороны: «В экономическом понимании истории мы находим одну, очень важную идею, которую нужно признать несомненной заслугой этой теории. Она говорит нам, что в истории есть какой-то субстрат, на котором возникает движение истории. Экономический материализм нашел этот субстрат в социальном хозяйстве … Какова ценность этой теории? Совсем она бесценна или же нет? За ней приходится признать известные заслуги. Благодаря этой теории у нас за последнее время внедрилась мысль, что идеи могут носить утопический характер, если они возникают в несоответствующее им время. Устранение утопичности идеи и идеала имело очень большое значение. Но эта мысль не явилась такой новой – уже Спенсер говорил, что «идеи не управляют и не опрокидывают мира». Но учение Маркса имеет и ряд недостатков, из которых коренным является положение, что социальное хозяйство есть единственный фактор движения истории … Подводя итоги всему сказанному, мы должны сказать, что история является порождением множества факторов. Историческая причинность относится к той группе, которую нельзя объяснить одним только фактором.

… Наше положение мы можем формулировать так: не отрицая влияния внешней природы, не отрицая важности экономических отношений, мы должны признать, однако, наряду с ними значение в историческом процессе идей и идеалов» [56, с. 34-46].

В следующей, седьмой лекции, Г.И. Челпанов, показывая себя психологом, ставит вопрос о роли личности и «психической причинности» в историческом процессе. По мнению Г.И. Челпанова, «роль личности с точки зрения натуралистической сводится к нулю, с точки зрения идеалистической роль отдельной личности, индивидуума – все. Это вопрос очень спорный» [56, с. 38]. При рассмотрении этого вопроса Челпанов отстаивает идею о значимости человека и его психики: «Если мы скажем, что великие люди ускоряют или замедляют процесс, то тем самым мы признаем, что они являются факторами. Таким образом, в числе факторов истории есть также и духовный фактор; размер его для меня не важен, мне нужно только доказать существование духовного фактора. Я возражаю против того, что психическая причинность есть лишь отражение физической, как утверждает экономический материализм. Сводить психическое к нулю значит извратить отношение между психическим и физическим. Я утверждаю, что психическое, в какой бы то ни было дозе, является одним из факторов исторического процесса» [56, с. 39-40]. Далее [56, с. 40-42] Г.И. Челпанов цитирует «Капитал» К. Маркса (!) – в связи с вопросом о различии между законами истории и естествознания, истории и природы.

При оценке отношения Челпанова к марксизму следует учитывать, что Челпанов, будучи последователем Вундта и Штумпфа и выражая позитивистские тенденции своего времени, низко оценивал философию Гегеля и его диалектический метод, считая систему Гегеля донаучной, умозрительной в отличие от современной научной философии и психологии.

Несколько выдержек из «Введения в философию» дают нам представление об отношении Челпанова к Гегелю. Г.И. Челпанов писал: «Философы-идеалисты начала XIX века (Фихте, Шеллинг, Гегель) предполагали, что философский способ познания совершенно отличается от обыкновенного эмпирического или научного познания. В то время как под научным познанием они понимали познание, которое получается благодаря опыту и наблюдению реальных вещей и явлений, под философским познанием они понимали познание, которое получается благодаря раскрытию содержания понятий … Но стоит ли долго останавливаться на рассмотрении этого взгляда? Можно прямо утверждать, что в настоящее время нет философов, которые думали бы, что есть какой-то особый философский метод познания. В настоящее время философы всех направлений признают, что возможен только один способ познания, именно, познание при помощи опыта и наблюдения, руководимого рассуждением. Философ не обладает каким-нибудь особым методом познания» [58, с. 1].

В другом месте книги Г.И. Челпанов противопоставляет Гегеля и Гартмана: «Между тем как, например, Шеллинг, Гегель при построении системы философии относились с пренебрежением к научным данным или вообще придавали им второстепенное значение, руководствуясь главным образом своими умозрениями, у Гартмана, согласно духу времени, является новая черта – он считает необходимым те результаты, к которым пришел путем умозрения, привести в связь с научными данными, добытыми индуктивным путем…» [58, с. 283].

Мы здесь не будем детально доказывать, что в понимании марксизма Г.И. Челпанов, как и во многих других вопросах, следовал за В. Вундтом, который о марксизме высказывался, в частности, так: «В последнюю же стадию своего развития Фейербах уже склоняется к материализму, который, однако, у него не получил еще вполне определенной формы и который после него развился в двух направлениях: в форме появившегося в середине столетия естественно-научного материализма Я. Молешотта, Л. Бюхнера и др., который по сравнению с французским материализмом эпохи просвещения не дал ничего нового; и в форме выступившего на сцену, около того же времени, экономического материализма Карла Маркса и Фридриха Энгельса – материализма, который все духовное развитие выводил из «материальной основы» хозяйственной жизни, с целью обосновать на этой предпосылке социалистическую философию истории и теорию социальной жизни» [12, с. 176]. В этой же работе Вундт называет марксизм также «социологическим материализмом» [12, с. 243-244], указывая на отсутствие у него «необходимого теоретического фундамента» [12, с. 244].

Наш анализ представлений Челпанова о марксизме до начала дискуссии с Корниловым позволяет нам сделать следующие выводы. Все три рассмотренные выше работы Челпанова – «Мозг и душа», «Введение в философию», «Дополнительный курс логики» – не посвящены специально марксизму, это даже не философские или психологические монографии, а всего лишь учебники для высшей школы, предназначенные, следовательно, не для узкого круга теоретиков– профессионалов, а для студенческой аудитории. Учебники же, как известно, по сравнению с чисто научными работами являются по своей функциональной сути более консервативными, менее проблематичными, словом, не такими современными и глубокими, ведь в них необходимо отражать уже устоявшееся, ставшее бесспорным (и понятным!) знание. Мало того, во всех трех работах вопрос о марксизме проходит как незначительный по объему, глубине и детальности рассмотрения. Мы ясно видим, что Челпанов имел дело лишь с отдельными работами, отдельными мыслями, высказываниями К. Маркса и Ф. Энгельса, нередко пользуясь при этом оценками и суждениями о марксизме других исследователей (Плеханова, Масарика, Штерна и т.д.). Не менее важно и то, что все три упомянутые работы Г.И. Челпанова – это работы не по психологии, а по философии или логике. Поэтому мы можем с полным правом утверждать, что Челпанов как психолог до революции ничего не писал о марксизме. Такой вывод мог бы выглядеть как упрек Челпанову или даже В. Вундту, если бы мы не представляли себе сейчас достаточно ясно, какое положение занимали марксистские идеи в контексте научной и философской мысли в Европе конца XIX – начала XX вв.

Но и для Челпанова-философа до революции марксизма как самобытного целостного философского учения («философии марксизма») не существовало. В общей иерархии философских идей и теорий Маркс, Энгельс и Плеханов занимали у Челпанова низкое место. Челпанов показывал необоснованность и неоригинальность марксистских идей. Поэтому и до дискуссии, и уже во время нее для Г.И. Челпанова не существовало вопроса о значении марксизма для философии и тем более – для психологии, а идея создания особой марксистской психологии выглядела для него, пожалуй, столь же фантастичной, сколь и призыв создания особой «ницшеанской», «спенсеровской» или «молешоттовской психологии», претендующей на превосходство как со всеми предшествующими, так и современными теориями в психологии.

То же отношение к марксизму осталось у Челпанова и в дальнейшем. В 20-е годы Челпанов совсем не случайно употреблял в качестве основного выражение «идеология марксизма», а не «марксизм» или же «философия марксизма». Это была не только дань политической моде. Менее опытные и неискушенные в логических тонкостях оппоненты Челпанова вовсе не реагировали на подобные нюансы. В 20-е годы дореволюционный «багаж» Челпанова в понимании сути философии марксизма и вопроса о психике (и психологии, следовательно) в марксизме позволял ему осознанно держаться плехановской формулы: марксизм – это вид спинозизма. Так Челпанов выражал свое отношение к оригинальности и значимости марксизма.

Поэтому мы имеем полное право сформулировать парадоксальный только на первый, поверхностный взгляд вывод: до революции Г.И. Челпанов действительно по существу, по-серьезному, по-настоящему глубоко и принципиально не критиковал марксизм, не боролся с ним, но не потому, что соглашался с марксизмом, а потому, что не видел в нем объект, достойный серьезного изучения и критики. Кроме того, мы должны понимать, учитывая социальный, педагогический и теоретический контекст научных и философских взглядов Челпанова (на марксизм и в целом), что поверхностный уровень понимания, упоминания и критики Челпановым марксизма в дореволюционной России был вполне необходим и достаточен для решения тех задач, которые ставил Челпанов перед собой как философ, логик и педагог высшей школы.