Убийство моей тетушки. Убить нелегко (сборник) - Ричард Халл

Группа обитателей Бринмаура добралась до «финишной ленточки» чуть впереди меня – включая даже Эванса, который с того самого момента, как я его позвал, двигался со скоростью, необычайной для своих почтенных лет. Я же здорово выбился из сил от такой непривычной беговой нагрузки. Снизу раздался голос доктора Спенсера:

– Спускайтесь все сюда и помогите мне извлечь мисс Пауэлл из зарослей… Да-да, вот так, Мэри, обломайте эту острую ветку, она зацепилась за ее платье. Давайте же, Эдвард, не стойте столбом, помогайте, старина. Глядите: вот этот, казалось бы, опасный колючий куст, возможно, спас ей жизнь – только очень тяжело ее из-под него доставать. Куст еще молодой, гибкий, слава богу. Сучки и колючки остановили падение и в то же время оказались не слишком жестки – она не поранилась о них насмерть. Молодец, Эванс, отлично, почти готово. Ну, видите, получилось.

Вот так, словоохотливо болтая и призывая всех трудиться в поте лица, он руководил спасательными работами по высвобождению тетки из пут ежевичного плена. Мне же реальность подсказала: мудрее всего демонстрировать живейшее рвение и предельное напряжение сил, поэтому, когда дело было сделано, одежда моя оказалась порвана в нескольких местах, а руки все исцарапаны. Наконец тетя была извлечена на свет божий и положена на такой ровный участок почвы, какой мы только смогли найти. Доктор немедленно опустился на колени рядом с ней. На пару минут воцарилось молчание. Затем кухарка принялась тихонько плакать на плече у Мэри, а на лице судомойки появились тревожные признаки надвигающейся истерики. Удивительно, но признаки похожей реакции я ощутил и в себе. Видимо, это был эффект внезапной полной остановки кипучей деятельности.

– Черт возьми, милая девушка, потише. И вы, почтенная кухарка, возьмите себя в руки. – Голос Спенсера звучал резко и повелительно. Тем временем сам он споро, но методично продолжал осмотр. Время от времени кряхтел и хмыкал, как бы заканчивая проверку какого-то одного жизненно важного показателя и переходя к следующему.

Мне очень хотелось, чтобы он поскорее завершил работу, – по правде говоря, в само́м этом месте на дне Лощины отныне для меня навсегда останется нечто мертвенно-кошмарное, леденящее душу. Впрочем, я ведь не намерен всегда жить в Бринмауре.

Спенсер поднял голову:

– Ну, во всяком случае, она жива.

– О господи! – вырвалось у меня из груди. Весь мир перевернулся перед моими глазами, голова пошла кругом. Неужели все муки были напрасны? Я едва не потерял сознание. Пришлось срочно присесть.

К счастью, Спенсер превратно истолковал причины такой реакции:

– Все в порядке, Эдвард. Ваши чувства делают вам честь и тому подобное… В общем, могу вас обнадежить. Естественно, налицо сотрясение мозга и все такое, но ваша тетушка вполне себе жива и, насколько я могу сейчас судить, даже ничего не сломала. Впрочем, утверждать это рано – скажу точнее, когда мы доставим ее в дом.

Я посмотрел вниз, на лицо раненой, жестоко исцарапанное ежевичными колючками. Вспомнил еще раз, как машина летела в пропасть, как переворачивалась. Вспомнил растущую скорость падения. Обернулся еще раз к останкам «Морриса». То, что тетя выжила и даже сравнительно легко отделалась, казалось немыслимым. Непредставимым.

Глава 7

Остаток вечера обернулся настоящей мукой. После стольких дней изнурительной подготовки нервы мои, естественно, сдали. Даже если бы задуманное удалось, потребовался бы длительный восстановительный период, чтобы прийти в себя, прежде чем навсегда покинуть Бринмаур. После провала же дело обстояло во сто крат хуже. Я сразу же пал жертвой тысяч страхов и тревог: что, если вдруг – ах! – что, если вдруг какая-нибудь случайность, какой-нибудь пытливый взгляд или жест, какое-нибудь неосторожно оброненное слово выдадут меня? Конечно, я готовился подвергнуться подобным психологическим испытаниям, но лишь на некоторое время, притом имея возможность свободно строить планы на будущее. В нынешнем же положении я был лишен даже этого утешения. Ибо совершенно очевидно теперь, что вся программа провалилась. Тетя не только жива, у нее даже нет серьезных повреждений.

Надо быть осторожным. Именно поэтому я так методично, так подробно фиксирую все события и полагаю поступать так же впредь.

Мы с Эвансом притащили из сарая какую-то снятую с петель дверь и на сем шатком ложе доставили тетю домой, подложив ей под голову охапку пиджаков. Тащить ее по круче оказалось очень трудно, к тому же мой собственный пиджак был теперь навсегда загублен струйкой крови, стекавшей с тетиной щеки. Долго ли, коротко ли, наконец мы выбрались на дорогу – причем жестокосердный Спенсер не позволил даже там отдохнуть ни секунды. Вот еще один счет, по которому когда-нибудь, бог даст, ему придется со мной расплатиться.

Наконец мы оставили его на верхнем этаже усадьбы продолжать свои священнодействия над раненой, а я устремился к себе и в изнеможении упал в кресло. Тут же в комнату вошла кухарка – видимо, сейчас, в чрезвычайных обстоятельствах, она напрочь забыла о своих рутинных обязанностях и внутридомовых маршрутах.

– Я принесла вам чашку горячего чая, мистер Эдвард, очень крепкого. – И вправду, принесла, только бо́льшую часть успела пролить на блюдце. – Когда становится не по себе, нет ничего лучше чашки доброго чая. Мы с Мэри уже выпили по одной и почувствовали себя во много раз лучше. Вы попробуйте, – добавила она, заметив, что я вроде как нерасположен.

Я всегда пью только очень слабый чай, по возможности – китайский, с долькой лимона. Кухаркина же темно-коричневая жидкость никак не выглядела аппетитной.

– Попробуйте! – настаивала она. – Мэри-то была за то, чтобы подать чай в столовую, но я понимаю, что вам сейчас не до еды.

Это замечание прозвучало как раз вовремя, напомнив мне, что я должен выглядеть слегка выбитым из колеи. А то с моего языка как раз готово было сорваться, что я, мол, не вижу никаких препятствий к тому, чтобы подать чай в обычном порядке. Кухарке это, конечно, показалось бы проявлением душевной черствости. Стало ясно, что придется вновь в который раз пожертвовать собой. Я залпом проглотил тошнотворное пойло и, к своему удивлению, обнаружил, что оно произвело укрепляющий эффект.

Кухарка между тем, полностью игнорируя принятые общественные convenances[19], продолжала трещать без умолку. Она со всей страстностью – вот странная черта, свойственная всем представителям низшего сословия! – желала посудачить со мной о произошедшем. Нет, так не пойдет. Чем меньше разговоров на эту тему стану я вести с кем бы то ни было, тем безопаснее.

– Извините, дорогуша, – мне удалась слабая улыбка, – я не в состоянии говорить об этом.

– Бедный ягненочек! – О эти ее ласковые словечки и покровительственные интонации! – Конечно, понимаю. Вы ведь вдобавок все это сами видели!

Такого не следовало пропускать мимо ушей.

– Не все, дорогая, далеко не все. Однако могу я просить вас?.. – Тут я подал ей пустую чашку и, оставаясь в кресле, обхватил голову руками.

Кухарка удалилась – ничего иного ей, собственно, не оставалось. Я же закурил сигарету и погрузился в обдумывание ситуации. Чем дольше я ее обдумывал, тем больше успокаивался. Насколько можно было судить, ни при каком повороте дела поводов для подозрений в мой адрес не просматривалось. Увы, тогда я еще не знал, как мало пострадала тетя.

Через весьма продолжительное время послышалось, как Спенсер спускается по лестнице. Потом он вновь поднялся – видимо, чтобы дать какие-то указания Мэри, – и снова спустился. Я проворно спрятал дневник в специально предназначенный для него сейф. Когда доктор вошел, я уже спокойно вставал с кресла ему навстречу, чтобы справиться о новостях.

– Все обошлось очень хорошо, Эдвард. На удивление хорошо, неправдоподобно хорошо! Она уже пришла в себя, во всем организме ни единого повреждения. День-другой отдыха, покоя – и полностью оправится, как ничего и не было. Станет опять такой же, как всегда.

Я снова сел. Здесь-то дьявол и таился: моя тетя станет такой же, как всегда. И старый идиот преподносит мне эту весть, словно величайшую, неслыханную радость, а я даже не имею права показать, каким глупцом его считаю. Вот именно: такой, как всегда. Но нет, даже не такой же! Отныне между нами всегда будет лежать труп Так-Така, и он не позволит мне чувствовать себя, «как всегда». Тем временем Спенсер снова заговорил:

– А теперь не расскажете ли вы мне в точности, как это произошло? – Он сел напротив и принялся набивать трубку. – Я до сих пор не знаю ничего, кроме того, что вы сказали по телефону.

Настало время принять вызов. Можно отмахнуться от кухарки, но рано или поздно придется дать отчет тому или иному лицу. Странно выглядели бы попытки уйти от любого разговора теперь, когда я знал о легкости тетиных ран и был вынужден симулировать облегчение по этому поводу.