На берегах Невы. На берегах Сены. На берегах Леты - Ирина Владимировна Одоевцева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я удваиваю, утраиваю ставки, я то и дело говорю: «Ва-банк!» – и не удивляюсь нисколько, что передо мной теперь целая гора денег.
Ведь я знаю, что не могу проиграть. Я играю так довольно долго. Часы на стене показывают пять.
Я смутно соображаю, что я, наверно, отыграла уже весь Димин проигрыш, и начинаю, шурша деньгами, подсчитывать их, в чем мне любезно помогает игрок, сидящий рядом со мной.
Оказывается, я действительно отыграла все, даже немного больше суммы, казавшейся мне астрономической.
Теперь бы я могла прекратить игру. Но я знаю – это у игроков считается неприличным.
И к тому же еще половина шестого, а «хождение по улицам» разрешено с шести. Значит, надо продолжать. И я продолжаю. Но теперь с желанием проиграть излишек. Мне жаль этих игроков – может быть, это не те, что вчера обыграли Диму. А я их обобрала.
Но проиграть мне ничего не удается, хотя я нарочно играю совершенно безрассудно.
Игрок напротив меня вдруг обращается ко всем остальным:
– Я проиграл все наличные деньги. Согласны вы играть на эквиваленты?
Его сосед с большим бриллиантом на пальце качает головой:
– Ну нет! Помилуйте. Кто их знает, почем эти ленты, и есть ли на них спрос. На ленты я не играю.
– А каковы ваши эквиваленты? – спрашивает другой игрок.
Владелец эквивалентов вынимает из портфеля длинную золотую цепочку и серебряную сумочку.
Я киваю:
– Я согласна.
Мне очень хочется проиграть – но к моей горе денег прибавляется и золотая цепочка, и серебряная сумочка.
А часы показывают шесть.
И можно расходиться.
Все шумно встают.
Дима в совершенном пароксизме счастья, выкрикивая что-то, кидается ко мне.
– Не устраивайте истерики! Молчите и забирайте деньги. Сумочка и цепочка – подарок Леле, – говорю я и с трудом поднимаюсь со стула. Длинноусый игрок галантно подает мне мою шубку.
– Если вам захочется когда-нибудь поиграть – милости просим! Вы, видно, честный игрок. – Он улыбается, растянув узкие губы, и еще сильнее становится похожим на моржа.
– Спасибо. Значит, «это» оказалось порядочным игроком? – спрашиваю я его, тоже улыбаясь.
Он смущается:
– Простите ради бога! Меня поразил ваш молодой вид.
Я протягиваю ему руку:
– Я нисколько не обиделась. До свидания. И еще раз спасибо.
Дима все никак не может уложить деньги в свой портфель дрожащими руками.
Двое игроков помогают ему укладывать их. Они, по-видимому, совсем не огорчены своим проигрышем и весело шутят.
Я прощаюсь со всеми ними за руку. Дима, прижимая обеими руками туго набитый портфель к груди, продолжая сиять от счастья, открывает входную дверь.
И я, еще раз кивнув всем на прощание, выхожу вместе с ним…
Да, все это было так, совсем так. Я, стоя с Адамовичем и Георгием Ивановым в Париже, у себя дома на сквере Ренуара, 4, неожиданно не только вспомнила невероятно ясно, но и пережила это снова, как будто все это случилось сегодня ночью. И сейчас, вынырнув из глубины воспоминаний, еще не совсем придя в себя, моргаю как спросонок.
Но, должно быть, мое путешествие в страну прошлого длилось лишь несколько мгновений, раз они оба ничего не заметили и продолжают все так же уговаривать меня, как будто наш разговор и не прерывался.
– Ты должна непременно согласиться, – настаивает Георгий Иванов. – Непременно! Не упрямься!
Но я решительно качаю головой:
– Нет, ни за что. Тогда это было чудо. Единственное чудо за всю мою жизнь. И оно, конечно, никогда не повторится.
Он нетерпеливо перебивает меня:
– Почему не повторится? И чудеса могут повторяться. Всякое бывает. – И уже насмешливо прищурясь: – А вдруг ты окажешься чудотворицей?
Но я, отмахнувшись от него рукой, продолжаю:
– Нет, вторичного чуда не будет – это глупая затея. Я не поеду в Монте-Карло. Я тогда согласилась только потому, что положение было действительно трагическим, дело шло о расстреле. А тут ваша тетя Вера, конечно, рассвирепеет и будет вас распекать, бранить и пилить. Но ведь это все буря в стакане воды – в конце концов, она вас простит, и все войдет в свою колею.
– А мама? – вскрикивает Адамович. – Если бы одна тетя Вера, я бы все перенес. Но мама! Ведь это для нее будет позор и горе. Это почти убьет ее!
Мама, как Адамович по-детски называет свою мать, милая Елизавета Семеновна совсем не похожа на свою властную сестру, вдову английского миллионера господина Белэй, как Адамович почтительно величает его. Назвать его дядей Белэй ему и в голову не могло прийти.
Да, для бедной Елизаветы Семеновны то, что ее сын, ее Жоржик, мог проиграть данные ему на покупку квартиры деньги, будет страшным ударом. Ведь она гордится и восхищается им. Лучше его, добрее, умнее и талантливее никого на свете нет. А какой он любящий, замечательный сын!
О его пагубной страсти к игре, как это ни странно, у нее и понятия не было. В семье Адамовича члены ее все скрывали друг от друга и, главное, от матери – чтобы не огорчать ее, из любви к ней.
– Подумали вы о маме? Каково ей будет житься после того, как все обнаружится? Тетя Вера будет ее поедом есть из-за меня.
Я не спорю:
– Наверное, не очень сладко.
– Так вы хоть для нее. Пожалейте ее! – уже с отчаянием просит он, и все лицо его вдруг собирается в мелкие морщинки, будто он сейчас заплачет.
– Не понимаю, – говорит Георгий Иванов, – как ты можешь так долго упрямиться? Что тебе
