Чернозёмные поля - Евгений Марков

Хорошо сделалось на вешнего Миколу. Сплошным бархатом полезла молодая трава. Оделись берёзы, ракиты в молодой лист. Заиграли пчёлы на осиновых почках. Тёплый пар пошёл от земли. На ярком голубом небе стали наплывать круглые белые облака. Цветы цвели в траве, бабочки перепархивали. Жужжали мошки. Летом запахло. Василий словно из гроба воскрес. Сладко ему стало смотреть на свет Божий. В голове его стояли хорошие думы. «Вот отсеемся яровыми, уберёмся, Бог даст, продам хлебушко немолоченный, что на мою долю придётся, и поднимемся в путь. К Успенью с Ростова приказчик приедет, обещал задаток привезти. Ищи нас там, где знаешь! Поминай как звали, Лукерья Сергеевна! Там степи привольные, там рабочему человеку просторно, — думалось Василью. — А коли пробраться, как Лёвка покойник сказывал, к Азовскому морю к самому, там-то житьё! Ржи нет, всё пшеница белояровая. Рыба разная красная, пристани, ярманки. Скот черкасский. Мужики, сказывают, в бархатных кафтанах ходят, бабы шею червонцами повязывают. А на ногах вместо лаптей сапожки сафьяновые с подборцами. У отца-матери ещё два работника останутся. Прокормят, Бог даст. А тесноты той не станет. Только бы Бог дал лето прокоротать».

Радовался Василий, возвращаясь из обуховского леса с возом хвороста, не одному майскому утру: прасол Дмитрий Данилыч только что за две недели снял о Обухчихи бакшу, вспахал и посеял кой-что. А на Николин день была в городе скотская ярмарка, нужно было самому Дмитрию Данилычу в кабаке посидеть, скотинкой побарышничать. Прислал Дмитрий Данилыч Алёну на бакшу посидеть денька три, за луком приглядеть, рассаду полить. Тому-то и радовалось сердце Василья. Радовалась и Алёна, что глянула на поле деревенское, на привычную деревенскую работу. и что близко пришлось ей быть к своему милому. Не они одни, впрочем, радовались: обрадовалась и Лушка, Васильева жена, как пронюхала, что кабатчица на бакшу переехала.

Насилу дождался ночи Василий. Не захотелось спать в избе.

— Теперь жара, на сеновале можно спать; а солнышка равно не прогуляешь. Завтра на зорьке беспременно всю гречиху рассыпать надо, — говорил он отцу.

— Да что ж, и вправду! — поддержала его Лушка. — Теперь какой сон в избе? Надысь всю наскрозь блохи заели.

Рано улеглись, рано уснули в дворе Мелентьевых. Выпили праздничным делом, с водки ещё раньше спать захотелось. Только Василий не спал. Дрожь его пробирала, совладать не мог. Не успели затихнуть в избе, вышел Василий с сеновала и пошёл, босой, на гумно, к половню. Ночь была тихая и светлая.

— Алёна! — прошептал Василий, заглянув в тёмный половень.

— Я здесь, Вася, — отвечал из темноты такой же тихий голос. — Заждалась тебя.

— Лебёдка ты моя! Света всё старуха не тушила, с горшками возилась. Как потушила свет, я и тут. Опасливо всё-таки. Собаки-то не почуяли тебя?

— Нет, не слыхать. Я одонками прошла, через ров. Далече от них.

— Вот подожди, недолго будем крадучись друг дружку любить, — весело сказал Василий, обнимая Алёну, которая подошла к нему из глубины половня.

— Что это, никак дверью у вас в хате кто хлопнул? — насторожилась Алёна.

— Нет, кому теперь ходить, все полегли спать, — спокойно ответил Василий. — Так что-нибудь показалось. Войдём, присядем на соломку, а то тут собаки почуют.

Они вошли в половень, в углу которого были навалены последние остатки яровой соломы.

— Ты что это было сказал, Вася? — спросила Алёна, когда они опустились на солому.

— Да сказываю, недолго нам с тобою, Алёнушка, воровским обрядом любить. Снимемся в путь после Успенья, там, на вольных землях, вольно будем жить и любить друг дружку. Там ведь не строго, не по-нашему; какое дело, и повенчаться можно.

— Что ты это, Вася? Как же с двумя мужьями венчаться? Этого нельзя. Как бы грешно мне с тобой ни жить, а всё ж не двумужницей буду.

— Нешто не выходят так-то, при живом муже? — возражал Василий. — Вот у нас солдат Крутиков двадцать лет с Машкою перевенчан, а у него, сказывают, в Таврии жена живёт. Поп развод даст. Поклонимся побогаче — и даст. Оно хоть, положим, и без венца проживём. Живут люди. А только всё на народе почёт не тот. Всё тебе, Алёнушка, покору будет меньше.

— То страшно мне было,Вася, и подумать об этом, а теперь только и вижу, когда это мы с тобой на вольные земли. Уж Гордюшку свово совсем снарядила.

— Потерпи маленько; ждали долго, теперь меньше ждать, — сказал Василий.

— Как воротился мой с Украйны, мочи моей нет, — продолжала Алёна. — Допреж того всё ещё будто ничего, терпелось. А как стал ты меня, Вася, любить, узнала я твои ласки, послушала слов своих хороших — невмоготу стало его, гнусливого, к себе подпущать. И весь-то он, Вася, червивый да корявый. Пьяным напьётся — слюни-то текут, городит невесть что. Уж так-то он мне после тебя постыл, так постыл, что, кажется, руками бы своими его удавила. Прости Господи?

— Ну их совсем! Их бы вот вместе свесть, мою с твоим. Пущай себе живут. Уйдём от них и вспоминать не будем.

— Теперь мне коли не уйти, то камень на шею да в воду! — сказала Алёна. — У меня нрав такой. То ничего, ничего, а уж пришлось сделать что — пропаду, а сделаю. Теперь я Дмитрию Данилычу не жена, теперь я тебе, Вася, жена. А не возьмёшь — мне один конец.

—Голубка ты моя ненаглядная, — сказал Василий, обнимая и целуя Алёну. — Для кого ж я покидаю дом родительский, коли не для тебя? На край света уйду, а с тобой буду. Мало ли девок да баб по белому свету, а вот не нужна мне ни одна. А нужна ты одна, Алёнушка. Стало, уж сердце моё знает, что ты мне от Бога положена, не другая кто.

Он стал покрывать её горячими поцелуями и уже не в силах был больше говорить.

— Ох, Вася, сладко так-то у тебя. Дюже сладко! — шептала Алёна, отвечая ему такими же объятиями, такими же поцелуями. — За лаской твоей всё горе позабудешь.

— С милой — не с постылой, — шептал Василий. — С милой ночью светло, на земле мягко. А с постылой и солнышка не видать; на перине пуховой не уснёшь.

— Люби меня всегда так-то, Вася, хорошо ты любишь. Не разлюби смотри, не губи.

— Не разлюби только ты меня, касаточка моя белогрудая, а я тебя век буду любить. Мне полюбить дорого, а полюбил раз — разлюбить не умею.

— Смотри ж, Вася, ненаглядный мой, помни завсегда эту ноченьку. Помни, что ты сказал. Видишь, вся я тебе отдалася. Ничего за мной не осталось. Ни отца, ни мужа, ни чести женской. Не губи ж ты меня, сбереги, Вася!

— Буду беречь словно яичко золотое. Пух буду с тебя сдувать. Алёнушка. Не увидишь от меня ни обиды, ни нужды. С тобой вместе буду так работать, как ты ещё не видала, Алёнушка. Всего тебе напасу, всего добуду! — в смелом упоенье счастья твердил Василий.

— Постой! — встрепенулась Алёна. — Словно кашлянул кто-то?

Василий быстро вскочил на ноги и прислушался.

— С чего это тебе показалось? Ничего не слыхать!

— Выйди, Вася, погляди… Неровён час, — просила Алёна. — Мне что-то вдруг боязливо стало. Словно как перед бедою.

Василий осторожно выглянул из половня и простоял минутку. прислушиваясь к молчанию ночи. Вдруг явственно услышал хруст соломы. Ещё и ещё. Кто-то крался позади половня.

— Петь, а Петь! Сюды! — послышался сдержанный, но пронзительный шёпот.

Василий тихо отступил в темноту половня и замер на месте.

— Тс! — прошептал он издали Алёне. — Не шевелись. Кто-то идёт.

Теперь он ещё яснее слышал осторожные шаги по шуршавшей соломе и сдержанный шёпот. Шагов было много… Всё больше и больше прибавлялись они и с каждым разом делались шумнее.

— Залезь в солому, Алёна, неравно войдут, — шепнул Василий, сердце которого захолодело. Ему показалось, что он узнал в этом шёпоте голос Лушки.

Василий подумал прежде всего, где бы ему схватить хорошую дубину. Но шарить в темноте половня было бесполезно и опасно.

— Давай фонарь! — громко сказал кто-то.

Василий шарахнулся за верею ворот. Целая толпа народа молча входила в половень. Василий видел впереди всех братьев Лушки. Один из них держал фонарь и приподняв его вверх, светил в половень. Василий вышел из-за столба.

— Чего вам надо? Что вы ночами по чужим гумнам шатаетесь? — спросил он неуверенным голосом, который он напрасно старался сделать строгим.

— Нет, ты мне отвечай, что ты тут в половне орудуешь, полуночник! — завопила разъярённая Лушка, вырываясь из толпы. — С кем это ты тут ночку-то коротаешь? Сейчас вас обоих на чистую воду выведу. Свети-ка туда, Петя.

— Слышь, ступай прочь! Что вы разбоем пришли? — загородил Василий дорогу. — В своём половне я хозяин! Вор я, что ли, что вы поличное у меня ищете? А стать я везде волен. Чего навалились? Ишь солдат набрали! Воевать, что ли, затеяли?

— Нет, постой! — орали братья Лушки. — От нас, брат, дёшево не отбрешешься. Мы хозяйства твово у тебя не отнимаем, а ты покажи жене законной, с кем ты тут спал, с кем прелюбодейничал. Вот что! Ищи, ребята, пошарь по углам.