Последний владыка - Анна Варенберг

Допустим, Фрэнк отправил его вглубь Чаши Богов, чтобы выяснить, насколько широко распространилась болезнь, выкашивающая дайонов. Могло такое быть? Вполне. Тогда ясно, что он бы не пошел пешком, а воспользовался каким‑то средством передвижения из тех, что у них имелись. Турболетом, например. Тревер свободно управлял почти любым транспортом и сам мог выполнять обязанности пилота. И с ним мог быть кто‑то еще — для страховки и для того, чтобы быстрее выполнить работу. Не обязательно Фрэнк или Джошуа. Они активно привлекали к своей деятельности специалистов — представителей любых рас, кроме дайонов, потому что последние не могли даже брать пробы крови и тканей ни у живых, ни у мертвых своих сородичей. Для них организм человека являлся абсолютно целостным, и вторжение в него было невозможно, поэтому в Чаше Богов отсутствовало понятие о хирургии, патологоанатомии и тому подобном. Итак, вероятно, Тревера кто‑то сопровождал. Отлично. А дальше? Дальше получается, что этот некто почему‑то решил избавиться от него. Ссора? Неразрешимый спор? Тоже допустимо. И что дальше? Он не пользуется огнестрельным оружием, предпочитая примитивный арбалет? Специально его изготавливает, в том числе стрелы и наконечники? Нелепость, глупость. Можно лишить другого жизни в состоянии аффекта. Завязывается драка, один погибает, другой остается. Но тут налицо заранее продуманное действие! Охотник готовился к тому, чтобы выстрелить, вынашивал некий громоздкий и нелепый план, который затем и осуществил. Он — ненормальный? Тоже вариант. Сумасшедший медик. Безумный прозектор, на досуге коллекционирующий древнее оружие или изготавливающий его копии сам… у него происходит срыв, и он стреляет, может быть, впервые в жизни применив на практике любимый экспонат из своей коллекции. А может, он и раньше так развлекался.

Нет, со злостью подумал о себе Тревер, ты, парень, сам и есть псих. Тебе бы сидеть и писать книжки, вот было бы в самый раз для такого‑то буйного воображения… Что получается дальше? А то, что Охотник затем, бросив его умирать, не ушел, а покинул место своего злодейства с помощью того же турболета со всем оборудованием. И стрелой. И вовсе не факт, что вернулся в Олабар, где отсутствие Тревера пришлось бы как‑то объяснять, если только он заранее не придумал приемлемую легенду, убедительную версию трагедии. Так или иначе, подтвердить или опровергнуть возникшую у него (и не выдерживающую никакой критики!) теорию Тревер мог, только явившись в Олабар сам. И тут вставал ряд новых вопросов. Если Охотник там, он едва ли обрадуется такому «воскресению из мертвых» и постарается исправить прежнюю ошибку раньше, чем Тревер успеет раскрыть рот. Особенно в том случае, если не знает, что тот, на кого он покушался, по необъяснимой причине не помнит своего врага в лицо!

Очень много «если». Тревер всегда был человеком действия, и по своей импульсивной сути, и по роду деятельности. Ему часто требовалось совершать поступки, полагаясь больше на инстинкт самосохранения, на интуицию, чем на железно обоснованные рассуждения. В бою думать некогда. С другой стороны, в более мирных обстоятельствах он порой долго колебался из‑за какого‑нибудь пустяка, взвешивая все «pro» и «contra», пока не увязал в них по уши. Одна из его подружек, претендовавшая на то, чтобы считаться поэтессой (хотя более яркого примера хронической графомании Тревер не встречал), даже посвятила ему стихи, где были такие слова:

Когда ты произносишь «да»,То это, в общем, ерунда.Когда ты произносишь «нет»,И это часто — полный бред.А говоришь когда «не знаю»,Я это, в целом, понимаю.Пусть состояние твое«Не знаю» и передает.

Наверное, поэтому он предпочитал более простые ситуации, где длительные раздумья не требовались. Однако жизнь подкидывала бедняге Треверу задачки со многими неизвестными, решать которые он был, увы, не мастер. Иное дело — старина Фрэнки с его гениальными аналитическими способностями. Вот кто мастер раскладывать все по полочкам. Безусловно, узнав о случившемся, Фрэнк разберется в ситуации… если Тревер доберется до него живым.

И если Фрэнк сам не причастен к тому, что произошло? От этой мысли, возникшей совершенно спонтанно, Тревера бросило в жар. Как он мог даже предположить подобное? Ведь его и Рейнольдса связывало слишком многое, они не раз выручали друг друга, сражаясь плечом к плечу. На Фрэнка он полагался как на самого себя, они могли яростно спорить и обмениваться взаимными словесными гадостями, но разве можно забыть, как именно Рейнольдс, рискуя жизнью, вытаскивал его из ледяной ловушки на Плутоне, куда Тревер угодил, сорвавшись в глубокий каньон? Как нес его на себе до станции и делился с ним воздухом (баллон Тревера пострадал при падении, и Рейнольдс поочередно прикладывал маску то к своему, то к его лицу)? Да и Тревер не оставался в долгу. Когда на Юпитере на них напали одичавшие гэттхи, он дрался насмерть за серьезно раненого Фрэнка. Подобных случаев можно было припомнить множество. Фрэнки мог казаться кому‑то слишком расчетливым и холодным, но Тревер знал его как никто и не сомневался в его способности сильно чувствовать, глубоко привязываться и быть надежным, как скала. Во всем, в том числе и в дружбе. Нормальной мужской дружбе, выдержавшей немало испытаний на прочность.

Нет, кто угодно, только не Фрэнк. Тревер поклялся себе, что в наказание за столь паскудные мысли и подозрения он расскажет о них Рейнольдсу — потом, когда весь этот бред завершится. Будет над чем вместе посмеяться. Но что, если Охотник представляет собой опасность и для Фрэнка? Ведь он, Тревер, понятия не имеет о том, что в его отсутствие творится в Олабаре…

Он повернулся к Одо:

— Мне нужно завтра уйти.

— В Олабар? — полуутвердительно произнесла она, глядя куда‑то в сторону.

— Да, — кивнул Тревер. — Понимаешь, там — люди, которым я нужен, и которые…

— Нужны тебе, — закончила Одо.

«В отличие от меня». Что‑то словно взорвалось в мозгу Тревера, он услышал эти слова так ясно, будто они прозвучали вслух. Губы Одо не размыкались, но в то же время она говорила — нет, кричала, — и он не мог не воспринять ее отчаянный вопль. «Ты уйдешь, чтобы больше никогда не возвращаться. У тебя на Земле есть Джун. А о нас ты забудешь через полчаса после того, как покинешь деревню. Я могла бы стать твоим другом, но когда ты думаешь о Джун, тебе ничего не стоит выбросить меня из головы, отодвинуть так далеко, словно меня и вовсе не существует, выставить вон из своей души, как выставляют детей из дома, когда родители хотят уединиться. «Иди пока, пособирай орешки». — «Нет, — Тревер тоже перешел на иной уровень беседы с нею. — Ты не права, Одо. Ты спасла мне жизнь, а я умею быть благодарным и помнить добро». — «Плевать мне на твою благодарность, — ожесточенно возразила она. — Возьми меня в Олабар с собою. Я всегда мечтала там побывать, и обузой тебе не стану. Я же говорила, у меня там есть родственник, брат моего деда — он примет меня. Я никогда нигде не бывала, кроме деревни».

— Выброси из головы эту блажь, — рассердился Тревер. — Хесвур тебя не отпустит. Мне только не хватало, чтобы меня обвинили в похищении ребенка. Хорошо же я отплачу ему за все, что он для меня сделал.

Признаться, большого опыта общения с детьми у него не было, поэтому, если приходилось иметь с ними дело, Тревер разговаривал с ними на равных, как с обычными взрослыми людьми. Иногда получалось жестоко.

Одо независимо передернула плечами, вскинув голову — этот жест должен был означать, что она выше каких‑то глупых обид, и вообще Тревер не стоит того, чтобы переживать из‑за его отказа. Но несколько позже, в тот же день, к нему обратился Хесвур. Без предисловий, как о чем‑то само собой разумеющемся, знахарь сказал:

— Одо пойдет с тобой.

— Неужели? — язвительно осведомился Тревер. — С какой стати? К твоему сведению, я отправляюсь не на пикник, и даже не знаю, что меня самого ждет в Олабаре. А Одо — дитя, за которое следует нести ответственность. Может, тебе почему‑то нет дела до ее судьбы, но я греха на душу не возьму.

— Одо пойдет, — бесстрастно повторил Хесвур. — Послушай. У нее был брат, умерший в трехлетнем возрасте, от той самой болезни, которая косит всех мальчиков — дайонов. Ты явился в Чашу Богов, чтобы разобраться с этим, таково твое главное дело здесь. Одо и мальчик — дети одной матери. Значит, она поможет узнать, что с ним случилось.

Теоретически Хесвур был прав. Болезнь эта, как гемофилия, передавалась женщинами — носителями поврежденного гена, но погибали от нее мальчики. Исследуя особенности генной структуры Одо, можно было выявить нарушение и попытаться устранить его. Девочка оказывалась просто идеальным материалом для такого исследования… но ведь она была не просто «какой‑то девочкой», а небезразличным Треверу человеком, личностью, другом.