Дневник Мелани Вэйр - Марина Эльденберт

– Я любила дважды.

Всего-то?! Я едва удержалась от язвительного восклицания, но она все равно услышала, и мне почему-то стало дико стыдно. Я вдруг вспомнила все то, что она мне показала: весь этот кошмар ребенка, оказавшегося в сексуальном рабстве – да-да, в наши дни за такое сажают, и правильно делают. Я бы удавилась сразу, если бы мне пришлось через такое пройти, а она каким-то образом выжила и дотянула до наших дней.

– Поэтому я – это я, а ты – это ты.

Я не стала извиняться, просто вспомнила основное – то, за что зацепилась уже моя собственная память. Наверное, Дэя была права, когда говорила, что мы сливаемся в единое целое даже на уровне сознаний, потому что при воспоминании о белокурой девочке, имя которой она носит и по сей день, мое сердце болезненно сжалось. Скорбь, не имеющая ничего общего с выжигающей душу болью, была мимолетной и быстро прошла, оставив слабое послевкусие горечи того, что уже не поправить.

– Я сожалею, – пробормотала я, не осознавая, что говорю это вслух, – что так получилось с Дэей.

Я не сказала этого сразу, потому что мое пробуждение было не из приятных, а после всеми силами избегала воспоминаний о пережитом нами кошмаре. Я чувствовала, что ей не все равно, но понимала, что в её случае прошлое похоронено под пластами веков, и что она действительно оставила его за спиной, сохранив для себя лишь частичку памяти. Чтобы не сойти с ума окончательно.

Я уже начинала думать, что мне не ответят, когда в моем сознании прозвучал спокойный, но неравнодушный голос:

– Это было только начало моего пути.

Запись двадцатая. 24 сентября, 14:30

Иногда мне кажется, что все, пережитое мной, ей, нами – это невероятный коктейль из чувств двух женщин, смешанный в непонятных пропорциях. Когда я пишу о её жизни, мне ничуть не проще, чем когда говорю или думаю о своей. А вот Дэе, кажется, уже никак. От этого становилось совсем странно. Гораздо более странно, чем чувствовать оргазмы Дэи во время секса с очередным красавчиком!

Дэя говорит, что для неё воспоминания – всего лишь прошлое. Почему тогда меня накрывает чувствами с головой? Сентиментальностью я никогда не отличалась. По крайней мере, не в отношении тех, кто использует мое тело по собственному разумению. Тогда с чего бы? Она решила вести дневник, чтобы однажды он достался тому, кому действительно нужен. По-моему, она снова что-то хитрит, но это всего лишь наивные предположения.

Просто представьте! Кому могут понадобиться тайны жизни Древней, записанные рукой подневольной куклы? Чуваку, который будет рыться на помойке в поисках туалетной бумаги или того, чем можно её заменить? Понятно, если бы я вела записи каких-нибудь обрядов и ритуалов с подробной расшифровкой, но нет. Это самые обычные откровения, разве что с пикантной особенностью.

Дэя пообещала, что больше не будет пропускать через меня прошлое, потому что последние её излияния чуть не отправили мой разум на заслуженный покой. К примеру, как та ситуация с Северянкой и танец смерти. По идее, я должна чувствовать благодарность за внимание и заботу о своей персоне, но сначала надо забыть обо всем, что я испытала по её милости. Колено и ошпаренную руку я Дэе до сих пор не простила.

Итак, теперь мне предстоит не участвовать в аттракционе ужасов под названием «Жизнь Древней до и после», а смотреть триллер с рейтингом, который даже на ночные каналы не пропустят, только для частных коллекций. Вот такое веселое кино. Не знаю, как ещё выразиться. Все, что потребуется от меня – записывать. Ладно хоть не рецензию составлять, потому что это никакой критике не поддается.

На самом деле не вопрос. Быть участницей шоу «Ад в тебе самой» мне совсем не нравилось. Она говорила, что любила двоих, и об этом я собираюсь писать. Или мы.

Добро пожаловать на сеанс. Первого звали Дариан. Да-да, вы угадали. Синеглазый, который являлся ей во снах, а потом сотворил с ней то, в результате чего она жива и по сей день. Дэя умирала, и промучившись в бреду сколько-то дней, проснулась с диким голодом. Порешила наложниц, своего истязателя, его прислугу, и с чувством выполненного долга отправилась за Дарианом в закат. Простите мне мой сарказм, но иначе я об этом вспоминать не могу. Моя психика просит пощады.

Про рейтинг я уже писала, так что если дневник случайно найдет какой-нибудь экспрессивный подросток… Что ж, прости, малыш.

-----------------------------------------------------------

1230 год до н.э. – начало 1 тысячелетия до н.э.

Они поехали к морю, но даже близость исполнения мечты и долгожданная свобода, вновь обретенная сила и новая жизнь не вдохнули в неё того огня, который погас с известием о смерти Дэи. Ниайре продолжала существовать физически, но внутри неё поселилась бесконечная мертвая пустота. Спасало разве что присутствие Дариана. Всякий раз при взгляде на него, она будто пробуждалась ото сна, но живость эта таяла с каждым его уходом. Она мало говорила, все больше слушала, и иногда выпадала из реальности в самый разгар беседы.

Надо отдать ему должное, Дариан заботился о ней, как о ком-то безумно дорогом, и при этом проявлял уйму терпения. В лице Ниайре ему досталось существо, искалеченное психически и физически. Но если шрамы на теле заживали на удивление быстро, то иное нездоровье победить оказалось нелегко. Вспышки ярости сменялись периодами апатии, и всякий раз Дариан оказывался рядом, чтобы она могла просто чувствовать его присутствие.

Вместе с ней он стоял у моря, когда Ниайре босыми ногами бродила по острым камням, изрезав ступни в кровь. Она слушала шелест волн, и где-то внутри неё поднималась волна дикого, звериного отчаяния, смешанного с болью. Опустившись на колени, Ниайре, как завороженная, смотрела на темную воду и, казалось, не замечала морской пены, намочившей одежды. Именно в тот момент она очнулась от своего блаженного забвения. Сжимая в ладонях обломки ракушек и мелкие камни, Ниайре кричала от боли, а потом, разрывая на себе одежду, бросилась в воду.

До сего дня она видела море лишь во снах, но залитая лунным светом черная вода стала теперь истинным спасением. Снова и снова окунаясь в её прохладу, рывками вспарывая глубину, Ниайре чувствовала, как становится легче. Мир обретал краски, запахи и звуки. Выходя из воды, она почти ласково коснулась темной глади ладонями, в знак благодарности. Ей не было холодно, но по телу шла дрожь предвкушения. Ниайре с трудом припоминала дни, минувшие после отъезда из дома Господина. Одно лишь воспоминание о крови на губах, приводило её в будоражащий, пьянящий восторг.

– Я голодна, – только и сказала она, когда шагнула из воды на берег, отжимая мокрые волосы и, нисколько не стесняясь своей наготы, становясь перед ним. По непроницаемому взгляду Дариана сложно было понять, что он чувствует, но все же улыбка тронула его губы, когда он закутал её в свою накидку и произнес:

– Наконец-то.

Помедлив, Ниайре протянула ему руку – уже совершенно осознанно, а не в странном полузабытьи суеверного поклонения, как в коридорах тайного хода под домом Господина. Мысленно она сжалась от предстоящего прикосновения мужчины, но ощутила лишь легкое, покалывающее тепло под пальцами. И никакого отвращения на грани страха.

В путешествие по морю они взяли с собой двух мальчиков, чтобы она могла кормиться. Дариан учил её контролировать свой голод и рассказывал обо всех подводных камнях новой сущности. Солнце – запрет, ни в коем случае не доводить себя до истощения, потому что в противном случае разуму будет трудно совладать с инстинктами, излишек крови тоже худо – действует, как дурманящие травы. Говорил он и о возможности воздействия на разум человека и о табу: никогда не показывать свою сущность людям, о силах, о способности к заживлению ран. Он знал о ней слишком много, но так и не раскрыл тайны её происхождения.

«Мой Дар тебе. Это все, что нужно знать», – такими были его слова, и в тот момент Ниайре приняла их беспрекословно.

Сам он спокойно выходил на палубу днем, и лишь небрежно щурился, глядя на невольников, сидевших на веслах. Ей же, после всего пережитого, казалось кощунственным наблюдать за жестоким истязанием людей, оказавшихся в рабстве. Ниайре редко выбиралась за пределы просторной каюты. Несмотря на то, что все на галере было ей в новинку. Не восхищали ни натянутые канаты, ни крепкие паруса, ни стремительный, легкий ход судна по волнам некогда столь желанного моря.

Каждый миг, проведенный на борту, будил в ней воспоминания о той, что уже не вернуть. Вдыхая соленый воздух, она съеживалась, мысленно возвращаясь к рассказу Дэи о свободе и полете птицы. Ей казалось, что и сама она по-прежнему не избавилась от сковывающих душу цепей. Каждый свист плети, обрушивающийся на плечи невольников, заставлял её зажимать уши руками и молиться только об одном: чтобы это путешествие поскорее закончилось.