Матушки: Жены священников о жизни и о себе - Ксения Лученко

– Самый главный мой опыт, который я вынесла из общения с ним, это отношение к жизни вообще, как к таковой. К тому, что происходит вокруг тебя. Я просто вспоминаю, как он относился к людям, как относился к реальности, которая вокруг него, и это для меня самое главное поучение в моей жизни.

В нем было очень сильное ощущение воздушности: его походка, его манера говорить, его жесты – он всегда обнимет, похлопает, расцелует. Вокруг него всегда жизнь кипела, толпа народу, и он всех успеет похлопать по плечу, обнять, что-то сказать такое веселое. Он шел и распространял вокруг себя любовь к жизни, восторг перед жизнью, которая его окружала. Однажды он при мне кому-то сказал: «Мне всегда кажется, что вокруг меня не люди, а ангелы живут». А тот человек на кого-то жаловался.

Это понятие «жизнь» – оно у него было не такое, как мы привыкли себе представлять: суета, проблемы и т. д., он сам, кажется, находился и жил на ином уровне. Все, что касалось неприязни к кому-то, агрессии – если ты оказывался рядом с отцом Иоанном, все это оставалось где-то там, далеко, вытеснялось. И у меня всегда было ощущение, что он очень большой, хотя я смотрю на фотографии – да нет, он всегда был небольшого росточка. Но было ощущение, что его очень много. Он действительно был по сути своей огромный человек.

– А он сильно отличался от других монахов?

– Да.

– Когда вы уехали из Печор, вы встречали еще в ком-то подобную радостность?

– Пожалуй, нет. Конечно, есть люди-весельчаки – но это совершенно другое. Он, конечно, был веселый человек, много шутил, и сам над собой шутил, мог себя и мартышкой обозвать, но это было не просто веселье.

– Обычно считают, что монах уходит в монастырь, так как мир ему не нравится, не хочет человек жить в миру, он ему неприятен. А вы говорите «любил жизнь». Это странный путь – из любви к миру избрать монашество.

– Вы знаете, надо уточнить, что значит «любовь к миру». У отца Иоанна была любовь к людям. Для него люди были просто дороги, они были ему не безразличны – любой, кто к нему приходил. И при этом у него был дар радостной любви, которая и распространялась на людей. У меня осталось такое впечатление, что он всегда был такой «порхающий» – как человек, который влюблен, а вот он всегда был таким. Потом, когда он стал уже совсем стареньким, я мало с ним общалась, он очень сильно болел и очень ослаб физически.

– А монастырь изменился теперь?

– Да. Он, конечно, для меня очень дорог и полон каких-то моих воспоминаний, но после смерти отца Алипия он стал меняться и меняться, и теперь он совсем другой, не такой, как был в моем детстве и отрочестве. Теперь он мне скорее чужой, хотя архитектура, камни – они все те же.

– То есть люди другие – и монастырь другой. И не монастырь меняет человека, а человек монастырь.

– Все от людей зависит, конечно.

– Когда прошел этот период – и детский, и школьный, и встал вопрос, куда идти дальше, из каких соображений складывался ваш выбор?

– Для меня не было вопроса «куда мне идти?». Когда я заканчивала среднюю школу, открылся регентский класс в Ленинградской семинарии, куда поступила моя тетя, и поскольку я всегда пела, то я совершенно автоматически пришла туда, без всяких колебаний.

Мой дядя, отец Феодосии (Коротков), в то время уже закончил Духовную Академию и стал преподавать в семинарии историю Церкви.

– Где вы жили в Ленинграде?

– В общежитии, там давалось место всем иногородним студентам.

– Какие у вас были впечатления за время обучения?

– Первый год был очень счастливый. Было ощущение просто такого безоблачного счастья. Общежитие, пока ремонтировали старое здание, временно находилось на Таллинской улице. Мы каждый день к 8 утра ездили на утреннюю молитву в Академический храм. Но потом над нами сжалились и утреннюю молитву сделали в общежитии. Конечно, какие-то были неприятности, потому что все было ново. К четвертому классу я уже настолько устала, потому что это очень непросто – жить все время в закрытой системе и вариться в собственном соку. Переселившись на набережную Обводного канала, мы иногда неделями не выходили в город, сидели в своих четырех стенах: основное здание Академии, наше общежитие – домик во дворе, и двор Академии – маленький пятачок вокруг клумбы – вот все. Конечно, мы в город выходили и что-то происходило в нашей жизни: какие-то концерты и т. д. Но, тем не менее, мы варились в этом котле, и это очень непросто.

Надо сказать, что в укладе семинарской жизни сохранялся дух, который насаждали митрополит Никодим и тогда еще архиепископ Кирилл (нынешний Патриарх), когда все себя чувствовали единой семьей. Конечно, внутри у нас были разные взаимоотношения, но, тем не менее, чувство, что мы близки, что мы родственны друг другу – было очень сильно.

– А многие тогда поступали на регентское отделение?

– По-разному. В самые лучшие времена (а я считаю, что я училась под конец «лучших времен») было 4 человека на место: брали 20, а поступали около 100. Еще нескольких человек брали «в резерв» – на кухню (на случай, если кого-то отчисляли).

– А откуда приезжали поступающие?

– Со всей России. Очень много было с Западной Украины в то время, и вообще с Украины, даже можно было сказать, что украинский дух был доминирующим. Были с юга России, из Сибири, с Дальнего Востока, иностранцы тоже были.

– Было ли чувство, что через такую семинарскую жизнь вы знакомитесь с ситуацией в Церкви в целом? И какое было впечатление от этого?

– Да, конечно. И мое впечатление было, что того, что дает Духовная школа, нет нигде. Во-первых, у нашего священноначалия была любовь и видение красоты самого богослужения. Богослужение – это был центр жизни Духовных школ. И нас научили любить, ценить, понимать церковное богослужение, и устав, и традиции церковного пения. Мне кажется, что из моего поколения выпускников нет людей, которые бы с равнодушием относились к тому, что они осваивают, это проникало в самые глубины души.

– Учась, вы уже знали, куда пойдете, когда закончите обучение? Ведь в то время во всех государственных вузах человек знал, что когда он закончит учебу, – государство его куда-то отправит. Вы же не в государственном учебном заведении учились – и это в советское время. Каковы были ваши ожидания?

– Тогда еще ситуация была другая. Во-первых, нужны были регенты – дипломированные, образованные. Это сейчас уже «рынок насытился», и потом, сейчас много регентов – профессиональные музыканты, но у них нет никакого духовного, церковного, богословского образования. Тогда такие люди (профессиональные музыканты) не могли себе позволить работать в церкви, сейчас они запросто могут себе это позволить. И в то время, во всяком случае в провинции, во Пскове и в Печорах, это была очень востребованная профессия. К тому же церковь была в состоянии платить регенту зарплату – конечно, шикарную жизнь он вести не мог, но, во всяком случае, на том уровне жизни, к которому мы привыкли, он вполне мог существовать, а уровень у нас тогда был очень скромный.

– Куда вы пошли после регентского отделения и как вы познакомились с отцом Александром?

– С отцом Александром мы познакомились на этой же почве – церковного пения, любви к церковному пению. Поскольку я любила петь и была всегда в компании людей, которые любили петь, мы без конца что-то пели и в остальное время. Отец Александр тоже оказался в этой компании, потому что он тоже любил петь, вот мы так и подружились.

– Вы предполагали когда-нибудь, что станете женой священника?

– Иногда я думала об этом. И честно говоря, несмотря на то что я считаю себя человеком церковным, мне почему-то не хотелось быть матушкой.

В моих романтических мечтах рисовалось так: я закончу регентский класс, приеду во Псков. Во Пскове тогда правящим архиереем был владыка Владимир[4], я к нему уже заранее съездила, обозначилась у него: «Я из Вашей епархии, заканчиваю регентский класс, поступаю в Ваше распоряжение». Он ко мне очень хорошо отнесся, дал «конвертик» (это принято было – помогать студентам). Во Пскове тогда нужны были регенты, храмы уже вовсю открывались, Псков мне очень нравился, и мне очень хотелось самостоятельной жизни. Я очень долго жила под авторитарным началом – мне страстно хотелось свободы. Вот так я себе и рисовала свою жизнь, что я буду регентом во Пскове. Конечно, я допускала, что я выйду когда-то замуж.

Когда я заканчивала 4-й класс регентского отделения, отец Владимир Сорокин, будучи ректором Духовной Академии и семинарии, пригласил меня остаться в качестве регента второго смешанного хора, но я тогда на это не согласилась и поехала «трудоустраиваться» в Выборг. Я поехала не в Псков, потому что все-таки наши отношения с отцом Александром уже подразумевали то, что мы не расстаемся. В Выборге отец Назарий очень хорошо ко мне отнесся, и вообще меня там довольно радушно приняли, дали комнату в колокольне. Но уже через месяц мне пришлось Выборг покинуть. Для меня это было проблемой, так как на меня там рассчитывали и мне там было очень хорошо. Но отец Владимир своей властной рукой благословил меня вернуться в Духовные школы.