Лирика - Александр Блок

10 мая 1910

Унижение

В черных сучьях дерев обнаженныхЖелтый зимний закат за окном.(К эшафоту на казнь осужденныхПоведут на закате таком.)

Красный штоф полинялых диванов,Пропыленные кисти портьер…В этой комнате, в звоне стаканов,Купчик, шулер, студент, офицер…

Этих голых рисунков журналаНе людская касалась рука…И рука подлеца нажималаЭту грязную кнопку звонка…

Чу! По мягким коврам прозвенелиШпоры, смех, заглушенный дверьми…Разве дом этот – дом в самом деле?Разве так суждено меж людьми?

Разве рад я сегодняшней встрече?Что ты ликом бела, словно плат?Что в твои обнаженные плечиБьет огромный холодный закат?

Только губы с запекшейся кровьюНа иконе твоей золотой(Разве это мы звали любовью?)Преломились безумной чертой…

В желтом, зимнем, огромном закатеУтонула (так пышно!) кровать…Еще тесно дышать от объятий,Но ты свищешь опять и опять…

Он не весел – твой свист замогильный…Чу! опять – бормотание шпор…Словно змей, тяжкий, сытый и пыльный,Шлейф твой с кресел ползет на ковер…

Ты смела! Так еще будь бесстрашней!Я – не муж, не жених твой, не друг!Так вонзай же, мой ангел вчерашний,В сердце – острый французский каблук!

6 декабря 1911

Авиатор

Летун отпущен на свободу.Качнув две лопасти свои,Как чудище морское в воду,Скользнул в воздушные струи.

Его винты поют, как струны…Смотри: недрогнувший пилотК слепому солнцу над трибунойСтремит свой винтовой полет…

Уж в вышине недостижимойСияет двигателя медь…Там, еле слышный и незримый,Пропеллер продолжает петь…

Потом – напрасно ищет око:На небе не найдешь следа:В бинокле, вскинутом высоко,Лишь воздух – ясный, как вода…

А здесь, в колеблющемся зное,В курящейся над лугом мгле,Ангары, люди, все земное —Как бы придавлено к земле…

Но снова в золотом туманеКак будто – неземной аккорд…Он близок, миг рукоплесканийИ жалкий мировой рекорд!

Все ниже спуск винтообразный,Все круче лопастей извив,И вдруг… нелепый, безобразныйВ однообразьи перерыв…

И зверь с умолкшими винтамиПовис пугающим углом…Ищи отцветшими глазамиОпоры в воздухе… пустом!

Уж поздно: на траве равниныКрыла измятая дуга…В сплетеньи проволок машиныРука – мертвее рычага…

Зачем ты в небе был, отважный,В свой первый и последний раз?Чтоб львице светской и продажнойПоднять к тебе фиалки глаз?

Или восторг самозабвеньяГубительный изведал ты,Безумно возалкал паденьяИ сам остановил винты?

Иль отравил твой мозг несчастныйГрядущих войн ужасный вид:Ночной летун, во мгле ненастнойЗемле несущий динамит?

1910 – январь 1912

«Повеселясь на буйном пире…»

Моей матери

Повеселясь на буйном пире,Вернулся поздно я домой;Ночь тихо бродит по квартире,Храня уютный угол мой.

Слились все лица, все обидыВ одно лицо, в одно пятно;И ветр ночной поет в окноНапевы сонной панихиды…

Лишь соблазнитель мой не спит;Он льстиво шепчет: «Вот твой скит.Забудь о временном, о пошломИ в песнях свято лги о прошлом».

6 января 1912

Пляски смерти

1. «Как тяжко мертвецу среди людей…»

Как тяжко мертвецу среди людейЖивым и страстным притворяться!Но надо, надо в общество втираться,Скрывая для карьеры лязг костей…

Живые спят. Мертвец встает из гроба,И в банк идет, и в суд идет, в сенат…Чем ночь белее, тем чернее злоба,И перья торжествующе скрипят.

Мертвец весь день труди́тся над докладом.Присутствие кончается. И вот —Нашептывает он, виляя задом,Сенатору скабрезный анекдот…

Уж вечер. Мелкий дождь зашлепал грязьюПрохожих, и дома, и прочий вздор…А мертвеца – к другому безобразьюСкрежещущий несет таксомотор.

В зал многолюдный и многоколонныйСпешит мертвец. На нем – изящный фрак.Его дарят улыбкой благосклоннойХозяйка – дура и супруг – дурак.

Он изнемог от дня чиновной скуки,Но лязг костей музы́кой заглушен…Он крепко жмет приятельские руки —Живым, живым казаться должен он!

Лишь у колонны встретится очамиС подругою – она, как он, мертва.За их условно-светскими речамиТы слышишь настоящие слова:

«Усталый друг, мне странно в этом зале». —«Усталый друг, могила холодна». —«Уж полночь». – «Да, но вы не приглашалиНа вальс NN. Она в вас влюблена…»

А там – NN уж ищет взором страстнымЕго, его – с волнением в крови…В ее лице, девически прекрасном,Бессмысленный восторг живой любви…

Он шепчет ей незначащие речи,Пленительные для живых слова,И смотрит он, как розовеют плечи,Как на плечо склонилась голова…

И острый яд привычно-светской злостиС нездешней злостью расточает он…«Как он умен! Как он в меня влюблен!»

В ее ушах – нездешний, странный звон:То кости лязгают о кости.

19 февраля 1912

2. «Ночь, улица, фонарь, аптека…»

Ночь, улица, фонарь, аптека,Бессмысленный и тусклый свет.Живи еще хоть четверть века —Все будет так. Исхода нет.

Умрешь – начнешь опять сначала,И повторится все, как встарь:Ночь, ледяная рябь канала,Аптека, улица, фонарь.

10 октября 1912

3. «Пустая улица. Один огонь в окне…»

Пустая улица. Один огонь в окне.Еврей-аптекарь охает во сне.

А перед шкапом с надписью Venena[53],Хозяйственно согнув скрипучие колена,

Скелет, до глаз закутанный плащом,Чего-то ищет, скалясь черным ртом…

Нашел… Но ненароком чем-то звякнул,И череп повернул… Аптекарь крякнул,

Привстал – и на другой свалился бок…А гость меж тем – заветный пузырек

Сует из-под плаща двум женщинам безносымНа улице, под фонарем белёсым.

Октябрь 1912

4. «Старый, старый сон. Из мрака…»

Старый, старый сон. Из мракаФонари бегут – куда?Там – лишь черная вода,Там – забвенье навсегда.

Тень скользит из-за угла,К ней другая подползла.Плащ распахнут, грудь бела,Алый цвет в петлице фрака.

Тень вторая – стройный латник,Иль невеста от венца?Шлем и перья. Нет лица.Неподвижность мертвеца.

В воротáх гремит звонок,Глухо щелкает замок.

Переходят за порогПроститутка и развратник…

Воет ветер леденящий,Пусто, тихо и темно.Наверху горит окно.Все равно.

Как свинец, черна вода.В ней забвенье навсегда.Третий призрак. Ты куда,Ты, из тени в тень скользящий?

7 февраля 1914

5. «Вновь богатый зол и рад…»

Вновь богатый зол и рад,Вновь унижен бедный.С кровель каменных громадСмотрит месяц бледный,Насылает тишину,Оттеняет крутизнуКаменных отвесов,Черноту навесов…

Все бы это было зря,Если б не было царя,Чтоб блюсти законы.

Только не ищи дворца,Добродушного лица,Золотой короны.

Он – с далеких пустырейВ свете редких фонарейПоявляется.

Шея скручена платком,Под дырявым козырькомУлыбается.

7 февраля 1914

«Миры летят. Года летят. Пустая…»

Миры летят. Года летят. ПустаяВселенная глядит в нас мраком глаз.А ты, душа, усталая, глухая,О счастии твердишь, – который раз?

Чтó счастие? Вечерние прохладыВ темнеющем саду, в лесной глуши?Иль мрачные, порочные усладыВина, страстей, погибели души?

Что счастие? Короткий миг и тесный,Забвенье, сон и отдых от забот…Очнешься – вновь безумный, неизвестныйИ за сердце хватающий полет…

Вздохнул, глядишь – опасность миновала…Но в этот самый миг – опять толчок!Запущенный куда-то, как попало,Летит, жужжит, торопится волчок!

И, уцепясь за край скользящий, острый,И слушая всегда жужжащий звон, —Не сходим ли с ума мы в смене пестройПридуманных причин, пространств, времен…Когда ж конец? Назойливому звукуНе станет сил без отдыха внимать…Как страшно все! Как дико! – Дай мне руку,Товарищ, друг! Забудемся опять.

2 июля 1912