На заработках - Николай Лейкин

— Пріѣхали на огороды, ходили по огородамъ да не берутъ, вездѣ говорятъ, что послѣ Пасхи наймы будутъ.

— Вотъ и намъ тоже самое говорятъ. Никуда еще не нанимались?

— Да куда-же наниматься-то? Два дня ходили по огородамъ и все попусту. Вотъ завтра, коли ежели здѣсь не наймутъ, хотимъ толкнуться къ тряпичнику одному на Петербургскую сторону тряпки и кость перебирать. Тамъ, говорятъ, всегда есть работа. Только ужъ очень дешево платитъ. Всего по двугривенному въ день и харчи свои, пропитывайся, какъ хочешь, — отвѣчала скуластая съ краснымъ обвѣтреннымъ лицомъ баба.

— Есть, есть, подхватила широколицая женщина. — Лѣтось я у него работала, но работать-то только у него очень непріятно, умницы. Вонь, смрадъ отъ тряпокъ и отъ костей. Иныя вѣдь кости-то отъ падали.

— Да гдѣ-жъ ужъ тутъ духи-то разбирать, коли жрать нечего! возразила скуластая женщина, — При безработицѣ и это работа. Только-бы живу быть. На двутривенный все-таки кой-какъ прокормиться можно. Вотъ завтра пойдемъ его отыскивать, этого самаго тряпичника.

— Да нечего и отыскивать, коли я знаю, гдѣ его дворъ, сказала широколицая женщина.

— Ну, вотъ и веди насъ завтра. Здѣсь ужъ видно, что никакого найма не будетъ.

— Все-таки, землячки, завтра утречкомъ нужно здѣсь посидѣть. Авось, что нибудь и получше наклюнется.

— Ну, утромъ-то посидимъ, а послѣ обѣда и пойдемъ. Можетъ статься, при двугривенномъ-то онъ и уголъ дастъ, чтобы ночевать, а то вѣдь бродя безъ дѣла-то каждый день и за ночлегъ плати.

— Дастъ, дастъ. У него въ сараѣ ночуй сколько хочешь. Этого онъ не запрещаетъ. Сараи большущіе-пребольшущіе.

— Ну, вотъ видишь. Стало быть завтра послѣ полудня и веди насъ всѣхъ къ нему.

— Только въ сараяхъ-то запахъ. Охъ какой запахъ! сморщилась широколицая женщина.

— Дался ей этотъ запахъ! Люди послѣднія свои копѣйки безъ дѣла проѣдаютъ, а она: запахъ! заговорили со всѣхъ сторонъ женщины.

— Вы, милыя, ужъ и насъ завтра съ собой возьмите, коли мы никакой работы себѣ не найдемъ, — сказала Акулина. — Вотъ я съ дѣвушкой… Насъ двое…. на работу мы не привередливы, а тамъ все-таки двугривенный.

— Ну, вотъ… Не вѣдь откуда пришли, да и брать васъ! — послышались протесты. — Намъ самимъ работа нужна. Ищите себѣ сами работы. А то еще водить васъ, да хлѣбъ у себя отбивать.

— Не отобьютъ, не отобьютъ, милыя. Тамъ всегда много работы, — отвѣчала женщина съ широкимъ лицомъ. — Туда приходи хоть пятьдесятъ человѣкъ, и всегда про всѣхъ работы хватитъ, а только не особенно-то льстятся на эту работу, потому иныхъ прямо съ души воротитъ. Вы вѣдь не знаете, какой запахъ. Очень многія не выдерживаютъ.

— Ну, а мы выдержимъ, стояла на своемъ скуластая баба. — А то чужихъ набирать въ компанію, такъ еще жеребьевка понадобится, кому оставаться на работѣ,

— Да не придется жребія кидать. Говорю тебѣ, что цѣлыя горы костей, тряпокъ и всякаго мусору навалено и тряпичникъ радъ, коли много народу приходитъ. Пойдемте, боровичскія, ничего. Про всѣхъ работы хватитъ.

— Да мы, умницы, вотъ какъ сдѣлаемъ, сказала Акулина. — Какъ придемъ, да ежели жеребьевка, то мы и отстанемъ. Кидайте вы тогда только промежь себя жребій, а намъ ужъ не надо. Мы назадъ пойдемъ.

Демянскія женщины не возражали.

Акулина и Арина подсѣли къ своей вчерашней знакомкѣ, женщинѣ съ синякомъ подъ глазомъ. Акулина освѣдомилась, не знаетъ-ли эта женщина что-нибудь о Фіонѣ.

— Это такая въ платкѣ-то закутанная? на манеръ кувалды? — спросила женщина съ синякомъ подъ глазомъ.

— Ну, вотъ, вотъ. Еще она все на ноги жаловалась, съ больными ногами. Мы вчера съ ней вмѣстѣ ночевали, такъ интересно-бы знать.

— Ну, знаю теперь, про кого ты спрашиваешь, а то вѣдь много тутотка перебываетъ. Была она сегодня утречкомъ, да расхворалась. Ходила потомъ въ больницу, чтобы лечь, да не взяли ее: «не такая, говорятъ, у тебя болѣзнь, чтобы въ больницѣ лежать. Твоя болѣзнь долгая и скоро отъ нея въ больницѣ не поправишься». Посидѣла она тутъ часовъ до четырехъ, поныла да и пошла домой лежать.

— Эка, бѣдная! — покачала головой Акулина. — При болѣзни-то рабочему человѣку просто бѣда! Право, бѣдная.

— Всѣ мы бѣдныя. Всѣмъ намъ бѣда. Жалѣть всѣхъ, такъ и про себя жалости не хватитъ, — злобно отвѣчала женщина съ синякомъ подъ глазомъ. — Я вотъ четвертый день сюда хожу и хоть-бы грошъ заработала. Да недѣли три уже такое несчастье. День проработаю, а четыре дня безъ дѣла. Платокъ проѣла, подушку проѣла. Теперь и закладывать нечего, только вотъ всего и добра-то, что на мнѣ. Сначала уголъ нанимала, а потомъ ужъ хозяйка и изъ угла согнала. Теперь по ночлежнымъ домамъ ночую.

— Да просись вонъ у демянскихъ-то бабъ, чтобы съ собой онѣ тебя завтра къ тряпичнику взяли, — сказала Акулина.

— А съ какой стати мнѣ проситься, коли я въ лучшемъ видѣ знаю, гдѣ этотъ тряпичный дворъ! Я даже сама ихъ поведу на дворъ. Пойдемте и вы, тамъ работы про всѣхъ хватитъ. Дешево ужъ, только платятъ, охъ, какъ дешево! Вотъ оттого-то я и не шла туда.

Спускались сумерки. Темнѣло. Ожидавшія найма женщины стали собираться на ночлегъ. Со всѣхъ сторонъ слышались разговоры, кто куда пойдетъ.

— Мы вчера на Лиговкѣ, на постояломъ ночевали, говорили демянскія женщины:- да больно ужъ далеко туда идти. Сегодня утромъ оттуда шли, шли сюда — и конца нѣтъ.

— Такъ самое лучшее въ ночлежный домъ, у кого пятачекъ есть. За эти деньги даже покормятъ и чаемъ попоятъ, предложила женщина съ синякомъ подъ глазомъ. — Вотъ и отправимся. Иногда тамъ мѣстовъ не бываетъ, но ежели пораньше придти, то про всѣхъ мѣста хватитъ.

— А далече, милая, отсюда этотъ ночлежный домъ? — спрашивали демянскія женщины,

— Да ужъ куда ближе, чѣмъ на Лиговку-то переть.

— Ну, такъ пойдемте, бабоньки?…

— Да, конечно, пойдемте. Она знаетъ, она бывалая.

— Еще-бы! Всѣ ночлежные дома произошла, похвасталась женщина съ синякомъ подъ глазомъ. — Въ одномъ домѣ для всѣхъ ночлега не найдемъ, такъ въ другой сведу. Не вездѣ только кормятъ, чаемъ-то поятъ на ночлегѣ, а ужъ переночевать гдѣ — найдемъ. Коли ежели безъ ѣды да безъ чаю, то и за три копѣйки ночлегъ вамъ сыщу.

Всѣ тронулись въ путь подъ предводительствомъ женщины съ синякомъ подъ глазомъ. По улицѣ шла цѣлая толпа женщинъ съ котомками и мѣшками за плечами. Къ этой толпѣ примыкали и Акулина съ Ариной.

XXIV

Женщина съ синякомъ подъ глазомъ была предводительшей толпы бабъ по дорогѣ въ ночлежный домъ. Она шла впереди всѣхъ, поминутно оглядывалась и торопила товарокъ. Сначала онѣ шли по тротуару, но первый-же городовой согналъ ихъ на мостовую, сказавъ, что по тротуару съ ношей ходить не велѣно. Пришлось идти по мостовой. Деревенскія женщины, непривычныя къ булыжному камню, торопясь, то и дѣло спотыкались и поправляли съѣзжавшіе съ плечъ мѣшки и котомки. Проходя мимо церквей и часовенъ, онѣ останавливались и крестились. Женщина съ синякомъ подъ глазомъ и здѣсь торопила. ихъ.

— Скорѣй, скорѣй, а то опоздаете! Поторапливаться надо. Въ ночлежный домъ, гдѣ за пятакъ и чаемъ поятъ, очень многіе льстятся, а потому мѣста надо захватывать пораньше, говорила она, крестясь на ходу.

Извощики, видя толпу женщинъ, подшучивали надъ ними и кричали:

— Эй, бабье войско! Пушку потеряли!

Женщины смѣялись и шли далѣе. Когда онѣ пришли, ночлежный домъ еще былъ запертъ для ночлежниковъ, но у входа на лѣстницу уже стояла толпа человѣкъ въ пятнадцать, большей частью мужчинъ. Женщинъ всего было только двѣ или три.

— Въ самый разъ попали… Еще не пускаютъ въ нутро-то. Здѣсь съ восьми часовъ пускаютъ. Теперь попадемъ. Всѣ будемъ въ одномъ мѣстѣ ночевать, сказала женщина съ синякомъ подъ глазомъ. — Становитесь только ближе ко входу и не пускайте никого изъ чужихъ впередъ.

Женщины навалились на двери. Двѣ-три изъ нихъ сняли съ себя котомки, положили ихъ на землю и приготовились было садиться на нихъ, но женщина съ синякомъ подъ глазомъ запретила это дѣлать.

— Нѣтъ, такъ нельзя. Надо плечо въ плечо сомкнуться, а то живо кто-нибудь забѣжитъ впередъ и тогда нѣкоторыя изъ нашихъ могутъ не попасть сюда на ночлегъ! кричала она. — Здѣсь впускаютъ по счету, здѣсь женскихъ мѣстовъ не много.

Около ночлежнаго дома бродилъ разносчикъ съ корзинкой и продавалъ желающимъ хлѣбъ и куски варенаго соленаго судака. Двое мужчинъ изъ числа ожидающихъ закусывали, отщипывая крохотными кусочками купленную рыбу и отправляя ее въ ротъ, остальные курили, накуриваясь на всю ночь, такъ какъ въ ночлежномъ домѣ курить открыто не дозволяется. Въ большинствѣ случаевъ одна папироска ходила по тремъ-четыремъ ртамъ. И какихъ, какихъ только одеждъ не было у этихъ чающихъ ночлега мужчинъ! Тутъ были и рваныя сермяги, и пестрядинные штаны, заправленные въ худые стоптанные сапожонки, были опорки, одѣтые на босую ногу, были дырявые валенки и даже туфли, сплетенные изъ суконныхъ покромокъ и подшитые кожей отъ чайныхъ цибиковъ. У нѣкоторыхъ сквозь прорѣхи ветхой одежды сквозило голое тѣло. Въ особенности это выдѣлялось у двухъ ночлежниковъ, одѣтыхъ въ городскіе костюмы. Одинъ былъ въ легкомъ, когда-то гороховомъ, пальто, опоясанномъ мочальной веревкой, такъ какъ оно не имѣло ни одной пуговицы. Около горла, по воротнику, оно было стянуто какой-то грязной тряпицей, но все-таки настолько плохо стянуто, что сквозила голая мохнатая грудь. Владѣлецъ этого пальто имѣлъ на головѣ дѣтскую жокейскую, когда-то свѣтло-синюю фуражку, которая еле-еле держалась у него на макушкѣ. Другой былъ въ мятомъ плюшевомъ цилиндрѣ на головѣ и въ женской ситцевой ватной кацавейкѣ, подпоясанной ремнемъ, изъ короткихъ рукавовъ которой выглядывали красныя жилистыя руки.