На заработках - Николай Лейкин

— Конечно-же лучше разуться. Сапоги-то еще пригодятся, а сегодня и безъ нихъ тепло, поддержали другіе голоса и нѣсколько женщинъ, присѣвъ на возвышенный тротуаръ и спустивъ ноги на мостовую, стали разуваться.

Разулись и Акулина съ Ариной. Лукерья не разувалась. Она посмотрѣла на свой рваные сапоги и съ усмѣшкой сказала:

— Ну, а у меня таковскіе, что ихъ жалѣть нечего. Скори и сами съ ногъ свалятся.

Женщины перекинули сапоги и чулки черезъ плечи и опять отправились въ путь.

Близь Невскаго проспекта у нѣкоторыхъ женщинъ явилось сомнѣніе относительно тряпичнаго двора и онѣ стали шушукаться, не идти-ли имъ лучше къ Никольскому рынку.

— На Никольскомъ-то рынкѣ на поломойство вонъ по два двугривенныхъ въ день нанимаютъ, а на тряпичномъ дворѣ нужно за двугривенный работать, такъ лучше-же на Никольскій и идти.

— А какъ не наймутъ, да безъ найма просидишь, такъ что тогда? возражала Лукерья. — Наймы-то нынче ой-ой-ой въ какомъ умаленіи. Я вонъ нѣсколько дней на Никольскомъ просидѣла и хоть-бы кто плюнулъ, а на тряпичный-то дворъ иду, такъ ужъ знаю, что тамъ навѣрное два гривенника заполучу.

Сомнѣвались и Акулина съ Ариной, но Акулина спросила Лукерью:

— А ты мнѣ вотъ что, милушка, скажи. Какъ тамъ на тряпичномъ-то: только на одинъ день въ работу возьмутъ или можно и на завтра остаться?

— Да хоть вплоть до Пасхи работай. Тряпокъ и разнаго хлама горы за зиму накопили и все теперь разбираютъ. Одно только — заработка двугривенный мала, а насчетъ работы не сомнѣвайся.

— Ну, такъ мы съ тобой на тряпичный — и будемъ тамъ работать до Пасхи, а послѣ Пасхи ужъ, что Ботъ дастъ, на огородъ… рѣшила Акулина. — Идемъ, Арина, нечего тутъ думать.

Пять демянскихъ бабъ, однако, попрощались съ товарками и свернули съ дороги, отправляясь къ Никольскому рынку.

— Эй, не промѣняйте, землячки, синицу на ястреба! кричали имъ вслѣдъ товарки… — Лучше вернитесь и пойдемте съ нами.

— Ну, будь, что будетъ! Попытаемъ счастья, благо сегодня на харчи и на ночлегъ денегъ хватитъ, отвѣчали тѣ, махнувъ руками.

Толпа женщинъ порѣдѣла. Вотъ и Троицкій мостъ. Оставшіяся въ толпѣ женщины, хоть и шли за Лукерьей на тряпичный дворъ, но также, видимо, сомнѣвались, хорошо-ли онѣ дѣлаютъ, что идутъ туда.

— А ужъ больше двугривеннаго въ день тамъ не дадутъ? спросила наконецъ Лукерью скуластая тощая женщина.

— Нѣтъ, ужъ у тамошняго хозяина положеніе двугривенный. Онъ такъ и расчитываетъ на такихъ, которымъ дѣться некуда. Да чего ты сомнѣваешься-то! По нынѣшнему времени, когда работы нигдѣ нѣтъ, и двугривенный Божій даръ.

— Такъ-то оно такъ, но все-таки…

— А ночлегъ, умница, даютъ? Ты это навѣрное знаешь? допытывалась у Лукерьи женщина съ широкимъ лицомъ. Лѣтось я работала, такъ давали.

— Даютъ, даютъ, и теперь даютъ. Сколько-же разъ я тамъ въ началѣ поста работала. У него сараевъ много. Спи сколько хочешь.

— А ужъ меньше двугривеннаго въ день ряды не бываетъ?

— Не любитъ онъ вотъ когда опаздываютъ и опоздавшимъ иногда по пятіалтынному вмѣсто двугривеннаго предлагаетъ — это точно, ну, да мы сегодня, кажись, не опоздали.

— Ну, вотъ видишь, все-таки бываетъ ряда и по пятіалтынному, а за пятіалтынный-то какъ-же работать, коли ежели на своихъ харчахъ?

— Да полноте вамъ плакаться-то! Богъ милостивъ.

Перешли Троицкій мостъ и пошли по улицамъ Петербургской стороны. Вотъ и церковь, обнесенная оградой, за которой высились еще голыя, но уже съ надувшимися почками деревья и кустарники. На колокольнѣ заунывно звонили къ заутрени. Женщины остановились передъ церковью и стали креститься. Взоръ Акулины упалъ на часовенку, помѣщающуюся около церкви на углу ограды. Часовенка была открыта и въ отворенную дверь виднѣлся подсвѣчникъ съ нѣсколькими горящими свѣчами передъ старымъ потемнѣлымъ образомъ.

— Голубушки, сложимтесь на свѣчку отъ усердія и поставимте вонъ въ часовенкѣ, предложила товаркамъ Акулина. — Намъ за это Богъ подастъ, что ужъ насъ всѣхъ до единой на тряпичный дворъ въ работу возьмутъ. Умницы, кто усердствуетъ?

Мгновенно опустились руки въ карманы, начались развязываться узелки кончиковъ головныхъ платковъ, гдѣ были у нѣкоторыхъ женщинъ спрятаны деньги, и Акулинѣ стали подавать копѣйки. Подавая монеты, женщины набожно крестились.

— Положи ужъ и за меня копѣечку, Акулинушка, ежели милость твоя будетъ, шепнула Акулинѣ Лукерья. — Двѣ копѣйки я тебѣ должна, ну, а теперь ужъ три должна буду. Я, ей-ей, отдамъ. Ты не сомнѣвайся.

— Ладно, ладно, отвѣчала Акулина, сосчитала деньги и пошла въ часовню купить свѣчку.

Черезъ минуту мірская свѣчка теплилась уже передъ образомъ. Толпа женщинъ стояла передъ входомъ въ часовню и опять набожно крестилась.

— Ну, поторапливайтесь теперь, товарушки, поторапливайтесь, а то какъ-бы не опоздать, да не привязался-бы хозяинъ-то, что поздно пришли, торопила Лукерья женщинъ.

— Нѣтъ, ужъ теперь не привяжется, теперь намъ Богъ поможетъ, потому хорошее дѣло мы сдѣлали по своему усердію, не попуститъ Царица Небесная, чтобы онъ привязался, весело и увѣренно сказала Акулина и быстро зашагала, стараясь опередить Лукерью.

— Далеко еще идти? спрашивала Лукерью демянская женщина съ широкимъ лицомъ. — Вѣдь вотъ и работала я здѣсь лѣтомъ, а дорогу, хоть убей, не помню.

— А вотъ эту большую улицу пройдемъ, свернемъ въ первый переулокъ, потомъ во второй — въ этомъ, во второмъ переулкѣ и будетъ.

Попадались деревянные домики, выкрашенные желтой или сѣрой краской, весело смотрящіе, но наконецъ начались заборы, которыми были обнесены пустыри. Свернули въ послѣдній переулокъ, прошли далеко уже не весело смотрящій ветхій домъ съ деревянной, начинающей гнить, крышей, мѣстами на которой виднѣлся мохъ. Домъ этотъ совсѣмъ вросъ въ землю, нижняя часть его оконъ, съ заплатками на стеклахъ, почти касалась земли. За домомъ пошелъ покачнувшійся заборъ, сколоченный изъ барочнаго лѣса.

— Вотъ это тряпичный дворъ и есть. Сейчасъ ворота будутъ. Надо въ ворота входить, сказала Лукерья, указывая на заборъ.

— Вотъ, вотъ теперь и я вспомнила! воскликнула женщина съ широкимъ лицомъ.

— Ну, слава Богу! Пришли наконецъ. Коли было-бы хорошо, кабы намъ всѣмъ сюда безъ жеребьевки на работу попасть! послышалось въ толпѣ.

XXVII

Предводительствуемыя женщины, Лукерьей, свернули въ ворота, сдѣланныя въ заборѣ, и глазамъ ихъ представился огромный грязный дворъ, на которомъ то тамъ, то сямъ стояли покачнувшіеся ветхіе деревянные навѣсы и сараи. Подъ навѣсами виднѣлся разный хламъ, опрокинутыя койки телѣгъ, старые ящики, старыя колеса, оси, дышла, на половину поломанные кузовы городскихъ экипажей, виднѣлся даже опрокинутый на бокъ омнибусъ безъ колесъ. Между навѣсами, прямо на землѣ, также были навалены груды разнаго хлама. Груды эти равнялись чуть не съ крышами навѣсовъ. При ближайшемъ разсмотрѣніи, въ грудахъ можно было видѣть и обручное желѣзо, и ржавые гвозди, и кости, и стеклянный бой, пробки, катушки, жестяныя коробки и банки изъ-подъ консервовъ. На одной изъ грудъ лежала даже портретная, когда-то вызолоченная, рама съ обрывками темнаго закрашеннаго полотна, оставшагося уже только въ одномъ углу рамы. Три женщины буквально въ рубищѣ стояли наклонившись около одной изъ кучъ и, раскапывая палками, выбирали что-то такое изъ нея и складывали въ грязныя корзинки. Когда толпа вошедшихъ на дворъ женщинъ подошла къ роющимся въ кучѣ женщинамъ, послѣднія обернулись и выпрямились. Одна была старуха и двѣ среднихъ лѣтъ.

— Богъ на помочь, — сказала имъ Лукерья.

— Спасибо, отвѣчала старуха, изъ подъ-лобья посматривая на пришедшихъ, и прибавила:- Вишь, васъ сколько навалило! Работать, что ли, пришли?

— Да, загнала нужда. А гдѣ прикащикъ? Прикащикабы намъ повидать.

— Емельяна Алексѣича? Въ трактиръ чай пить ушелъ. Скоро вернется.

— Будемъ ждать, пробормотала Лукерья и, подмигнувъ пришедшимъ съ ней женщинамъ, сказала:- Опоздали вѣдь, милыя.

Демянскія бабы и Акулина съ Ариной мгновенно переглянулись и испуганно покачали головой.

— Стало быть ужъ теперь и по двугривенному не заполучишь? спросила Лукерью Акулина.

— Прикащикъ-то еще ничего, а вотъ хозяинъ… А все-таки и прикащикъ любитъ, чтобы пораньше являлись. Вотъ ужъ онъ въ трактиръ чай пить ушелъ. Вы вновѣ, милыя, или уже давно работаете на здѣшнемъ дворѣ? отнеслась Лукерья къ работающимъ женщинамъ.

— Я съ недѣлю, а вонъ онѣ, кажется, третій день, дала отвѣтъ старуха,

— По двугривенному?

— По двугривенному. Здѣсь ужъ положеніе извѣстное.

— Хозяинъ-то самъ еще не выходилъ?

— Да вѣдь онъ никогда такъ рано не выходитъ.

— Нѣтъ, тутъ я какъ-то въ началѣ поста работала, такъ онъ, бывало, спозаранку ужъ бродилъ по двору. Даже самъ и въ работу принималъ, которая ежели… Ухъ, какой жохъ!