На заработках - Николай Лейкин

— Да ты сначала сама-то пятачекъ просыпь. Что ты къ намъ-то пристаешь! Вишь, какая непрошенная старостиха выискалась! Кто тебя выбралъ? огрызнулась на Лукерью демянская баба съ широкимъ лицомъ, вспомня, что у Лукерьи и вчера не хватило двухъ копѣекъ на ночлегъ, да и сегодня утромъ Акулина положила за нее копѣйку на свѣчку. — Сыпь пятакъ-то, раскошеливайся. Посмотрю я, откуда у тебя деньги найдутся!

Лукерья опѣшила. У нея дѣйствительно не было ни гроша денегъ.

— Будь спокойна, насыплю и я. Я теперь на работѣ. Пятачекъ-то я завсегда могу у прикащика спросить. Полъ-дня отработала… Слава тебѣ, Господи! смущенно отвѣчала она.

— Такъ прежде поди и спроси, а потомъ и старости. А то «сыпьте, сыпьте», а у самой ни полушки!

Нѣкоторыя изъ демянскихъ женщинъ, приготовившія уже деньги, чтобы бросить Лукерьѣ въ подолъ, попридержали деньги.

— Конечно-же, прежде поди спроси пять копѣекъ у прикащика, а деньги соберетъ вонъ Анфиса, что-ли, да и сходитъ въ лавку за покупками, заговорили онѣ, указывая на землячку съ широкимъ лицомъ. — Она тоже бывалая въ Питерѣ, знаетъ, какъ и что искупить.

Лукерья совсѣмъ сконфузилась и, опустивъ передъ поднятаго платья, сказала:

— Экія вы какія невѣроятныя, Богъ съ вами. Денегъ нѣтъ! Да я, ежели и не брать у прикащика, такъ завсегда могу чулки продать. Вонъ у меня чулки-то… Нигдѣ ни дырочки. Всѣ паголенки крѣпкія. Развѣ только что пятка продралась. Чулки продать, такъ за нихъ…

— Такъ ты поди да и продай. Чего тутъ разговаривать! возвысила голосъ демянская скуластая женщина. — А то хочешь старостихой бытъ да на артельныя покормиться. Знаемъ мы васъ, питерскую шишгаль!

— Сдѣлай, братъ, одолженіе. Никогда я на чужія не кормилась, огрызнулась въ свою очередь Лукерья. — Около меня вотъ дѣйствительно разная шентропа кормилась, когда я при своихъ достаткахъ жила.

— Было да прошло. Что тутъ вспоминать, что было да прошло! А теперь ты голь перекатная, да и норовишь въ чужой карманъ заѣхать.

— Я? Я норовлю заѣхать? Ахъ, ты кислая дрянь! подбоченилась вышедшая изъ себя Лукерья. — Укажи, къ кому я заѣхала?

— Да вонъ вчера на чужія двѣ копѣйки ночевала. Сегодня утромъ опять… Ужъ на что Богу на свѣчку — и то копѣйку у чужого человѣка выклянчила.

— Не выклянчила, а въ займы взяла, кислая ты дрянь. Да и не у тебя взяла-то, такъ чего ты горло дерешь! Отдамъ я, все до полушечки отдамъ. Возьми, Акулинушка, мои чулки и дай мнѣ еще двѣнадцать копѣекъ. За пятіалтынный отдаю. Чулки хорошіе. Пятки заштопать, такъ совсѣмъ новые будутъ. Три копѣйки я раньше у тебя взяла, да теперь двѣнадцать дашь, такъ въ расчетѣ и будемъ.

Лукерья сѣла на землю и принялась разуваться

— Да не надо мнѣ, не надо твоихъ чулокъ, откликнулась Акулина. — Ну, куда мнѣ такіе тонкіе чулки! Что я барыня, что-ли! Лучше ужъ такъ пятачекъ за тебя положу.

Акулина полѣзла въ карманъ за деньгами.

— Эй, не давай ей, дѣвушка, больше денегъ! Надуетъ! кричала Акулинѣ женщина съ широкимъ лицомъ.

— Не надуетъ. Что-жъ, надо-же ей пропитаться. А ужо вечеромъ отъ прикащика двугривенный расчету возьметъ — мнѣ и отдастъ восемь копѣекъ. Чисто какъ Богъ.

Акулина перекрестилась и, держа въ рукахъ три пятака, прибавила:

— Сбирайте-же, бабоньки. Вотъ за меня, за Арину и за Лукерью. Сбирайте вы, демянскія, васъ больше здѣсь, вы артель.

— Сбирай, Анфиса! Сбирай, Анфисушка! Будь ты старостихой! кричали демянскія женщины.

Анфиса сняла съ шеи ситцевый платокъ и разостлала его на землѣ. На платокъ посыпались мѣдныя деньги. Положила туда-же Анфиса и свой пятакъ.

— Вотъ такъ-то ладнѣе будетъ! слышалось у демянскихъ бабъ.

Старуха — николаевская солдатка, между тѣмъ, уходила со двора.

— А ты что-жъ, бабушка! Или не хочешь въ нашу артель присосѣдиться? спросила ее Акулина.

— Зачѣмъ-же въ вашу артель пойду, коли я сама по себѣ? отвѣчала старуха. — У меня уголъ есть. Я вотъ пойду домой, по дорогѣ захвачу въ лавочкѣ на двѣ копѣйки трески, да на двѣ копѣйки хлѣба, да дома на спокоѣ поѣмъ, на койкѣ своей отдохну послѣ обѣда. Живу-то вѣдь, почитай, рядомъ.

Отказались отъ компаніи и двѣ другія женщины, работавшія вмѣстѣ съ старухой, и отправились тоже съ ней, проговоривъ:

— У насъ тоже свои углы есть. Что намъ на вонючемъ дворѣ отдыхать!

— Постойте. Покажите хоть лавка-то гдѣ здѣсь! Проводите меня хоть до лавки-то! кричала имъ въ слѣдъ Анфиса и, собравъ со всѣхъ деньги, поспѣшно побѣжала за уходящими женщинами.

— Лучку-то, лучку-то хоть немножко для вкусу захвати! говорили ей въ догонку демянскія бабы, оставшіяся дожидаться ѣды.

Всѣ тотчасъ-же начали выбирать чистенькое мѣсто на дворѣ, гдѣ-бы можно было расположиться для обѣда. Отихнувшая Лукерья, поблагодаривъ Акулину за довѣріе пятачка и поцѣловавъ ее даже за это, желая хоть чѣмъ-нибудь услужить компаніи, побѣжала на хозяйскій дворъ добывать ведерко воды и ковшикъ.

— Лукавая! Охъ, какая лукавая пройдоха! Палецъ ей въ ротъ не клади! кивали на удаляющуюся Лукерью демянскія женщины.

Вскорѣ Лукерья вернулась съ ведромъ воды и ковшикомъ.

— Нѣтъ прикащика-то, куда-то ушелъ, а то-бы ужъ я у него выпросила восемь копѣекъ и отдала-бы тебѣ долгъ, обратилась она къ Акулинѣ. — Ведерко и ковшичекъ ужъ у хозяйской кухарки выпросила. Вотъ, дѣвушки, получайте кофей, пошутила она, указывая на воду въ ведрѣ.

Пришла и Анфиса съ караваемъ хлѣба и пяточкомъ луковицъ.

— И луковокъ раздобыла? Вотъ за это спасибо! улыбнулась женщина съ скуластымъ лицомъ. — Спасибо, Анфисушка. Луковки кусочекъ отлично.

— Что-жъ ты хлѣбъ-то не велѣла въ лавкѣ нарѣзать? замѣтила Анфисѣ Акулина. — Какъ-же мы теперь будемъ нерѣзанный-то дѣлить?

— У насъ свой ножъ есть. Мы съ хозяйствомъ… — отвѣчала Анфиса. — Бывалыя въ Питерѣ полольщицы всѣ съ ножами. Безъ ножа иной разъ и гряду не прополешь, которая ежели травой заросла. Аграфена! Доставай-ка изъ мѣшка твой ножъ. Твой ножъ-то, мать, новый, такъ повострѣе, — обратилась она къ землячкѣ. — Да весь-то хлѣбъ рѣзать не будемъ, будемъ рѣзать по немногу, сколько съѣстся, а то разрѣзанные-то остатки скоро сохнутъ и черствѣютъ.

Явился ножъ. Компанія женщинъ покрестилась и усѣлась на землѣ вокругъ ведра съ водой. Анфиса накрошила на кусочки луковицы и, положивъ ихъ на разостланный платокъ, принялась кромсать отъ каравая ломти хлѣба. Женщины глядѣли на лукъ и облизывались.

— Кабы были у насъ ложки да можно-бы было гдѣ-нибудь раздобыться чашками, то тюрю изъ хлѣба-то съ лукомъ на водѣ сдѣлать… То-то было-бы хорошо, дѣвушки, похлебать! говорила демянская женщина съ скуластымъ лицомъ.

— Вишь, лакомка! Хороша и безъ тюри, отвѣчала ей Анфиса.

XXXII

Женщины предвкушали уже удовольствіе ѣды, какъ вдругъ Акулина воскликнула:

— Ой, бабоньки! Какъ-же мы это послѣ такой грязи съ неумытыми руками ѣсть сбираемся? Въ попыхахъ-то вѣдь мы и забыли умыться. Отъ рукъ-то вѣдь страсть какъ воняетъ послѣ тряпокъ, да и въ носу свербитъ.

— И то дѣло. Въ самомъ дѣлѣ, не помывшись то не хорошо за хлѣбъ руками браться. Какія онѣ такія эти самыя тряпки, кто ихъ вѣдаетъ, — откликнулись другія женщины и стали подниматься съ земли. — Ведро воды есть и ковшикъ есть, а для питья-то можно и во второй разъ съ ведромъ за водой сходить.

— Ариша! Добѣги-ка, дѣвушка, до сарая, да вынь полотенце изъ котомки, — сказала Акулина Аринѣ.

Пошли въ сарай и другія женщины. Появились полотенца. Арина, кромѣ полотенца, принесла и мыло. Началось умыванье. Лукерья черпала ковшикомъ воду изъ ведра и лила ее женщинамъ на руки, стараясь хоть этимъ услужить имъ, дабы онѣ были съ ней въ ладу. Но женщины, кромѣ Акулины и Арины, косились и продолжали недружелюбно относиться къ ней. Акулина полила Лукерьѣ въ свою очередь воды на пригоршни, и когда та умылась, дала ей утереться своимъ полотенцемъ.

Только Анфиса отказалась умываться, сказавъ:

— А я не въ васъ, милыя. Я какъ въ лавку давеча побѣжала, первымъ дѣломъ въ придорожной канавкѣ на улицѣ около забора умылась, а пока въ лавку да изъ лавки ходила, Богъ высушилъ.

Лукерья сбѣгала съ ведромъ вновь за водой, всѣ опять усѣлись вокругъ ведра и началась скромная трапеза.

Пообѣдавъ, женщины начали зѣвать. По заведенной рабочей привычкѣ ихъ тянуло ко сну. Одна за другой отправились онѣ въ сарай и улеглись на полу, положивъ подъ головы мѣшки и котомки. Пріютилась въ уголкѣ и Лукерья, положивъ подъ-голову полѣно, обернутое въ головной платокъ, такъ какъ у нея даже ни мѣшка, ни котомки не было. Въ сараѣ, отведенномъ женщинамъ прикащикомъ подъ ночлегъ и для отдыха, также пахло прѣлыми тряпками, хотя и въ меньшей степени чѣмъ въ томъ сараѣ, гдѣ онѣ сортировали тряпки, но женщины не обращали уже вниманія на этотъ запахъ и заснули крѣпкимъ сномъ.

Въ два часа дня надъ ними раздался возгласъ прикащика, кричавшаго.