На заработках - Николай Лейкин

Вскорѣ въ сосѣдней комнатѣ раздался звонокъ.

— Къ ужину звонятъ! Пойдемте къ ужину, товарки! крикнула женщина съ синякомъ подъ глазомъ и бросилась въ сосѣднюю комнату, изъ которой уже распахнули дверь въ ночлежную.

Остальныя ночлежницы также повскакали съ наръ и направились въ столовую, изъ которой выбивался запахъ горячихъ кислыхъ щей и свѣжеиспеченнаго хлѣба.

XXVI

Комната, гдѣ кормили ночлежницъ, была въ тоже время и кухней. Поданы имъ были немудрые щи со снятками, впрочемъ, въ отдѣльныхъ маленькихъ глиняныхъ чашкахъ. Ѣли онѣ кто сидя, кто стоя и наскоро. Большинство женщинъ успѣли уже позаправиться ѣдой подъ навѣсомъ у Никольскаго рынка, а потому особенно голодныхъ не было. Съ жадностью набросилась на ѣду только женщина съ синякомъ подъ глазомъ. Акулина и Арина, съѣвшія предъ отправленіемъ на ночлегъ по доброй краюшкѣ хлѣба, хлебали щи только потому, что щи были предложены имъ, а Арина даже отдала свой кусокъ хлѣба, полагающійся къ щамъ, женщинѣ съ синякомъ подъ глазомъ.

Когда женщины поѣли, ихъ попросили опростать кухню, дабы послѣ нихъ кормить мужчинъ — и вотъ Акулина и Арина вновь на нарахъ ночлежной, Арина лежитъ въ стойлицѣ у стѣнки, рядомъ съ ней въ стойлицѣ помѣщается Акулина, а рядомъ съ Акулиной — женщина съ синякомъ подъ глазомъ. Всѣ онѣ зѣваютъ и при свѣтѣ не ярко свѣтящей съ потолка лампы разговариваютъ. Акулина смотритъ по сторонамъ и умиляется на удобства ночлежнаго дома.

— Скажи на милость, какъ здѣсь хорошо, дѣвушка! говоритъ она женщинѣ съ синякомъ подъ глазомъ. — Вѣдь вотъ не приведи ты насъ сюда, такъ мы-бы и не знали, что такой хорошій ночлегъ за пятачокъ есть. Большое тебѣ спасибо, родная. Какъ тебя звать-то, я все не спрошу…

— Лукерьей меня звать, Лукерьей. А насчетъ двухъ копѣекъ, которыя мнѣ дала, ты не безпокойся. Въ лучшемъ видѣ я тебѣ завтра изъ заработки, на тряпичномъ дворѣ отдамъ, а не будетъ заработки, такъ вотъ чулки продамъ, что-ли, а двѣ копѣйки все-таки отдамъ. Не безпокойся.

— Да что за безпокойство! Я и не безпокоюсь. Рада, что помогла. Мало съ кѣмъ какой грѣхъ можетъ случиться! А потерять деньги долго-ли?..

— Ну, вотъ… А тутъ иныя бабы не вѣрятъ, что у меня было пятъ копѣекъ, когда я сюда шла, сомнѣваются, оправдывалась Лукерья, — главная статья, что у меня карманъ съ прорѣхой! Надо-бы вотъ его зашить, да нитки-то съ иголкой нѣтъ. Ты посмотри, какой у меня карманъ…

— Да вѣрю, вѣрю я тебѣ, Лукерьюшка, перебила ее Акулина.

— Еще милостивъ Богъ, что я всѣ пять копѣекъ не потеряла. Только потому и не потеряла, что дырочка-то маленькая въ карманѣ, а будь большая — и трехкопѣечникъ-бы провалился. Деньги были у меня такія, что одинъ трехкопѣечникъ и двѣ монетки по копѣйкѣ. Копѣйки-то маленькія, такъ провалились въ прорѣшку, а трехкопѣечникъ-то застрялъ.

— Да полно, брось. Ну, что объ этомъ говорить!

— Какъ: что! Двѣ копѣйки — тебѣ фунтъ хлѣба. Конечно, я отдамъ ихъ тебѣ, но все-таки ты меня не знаешь и можешь сомнѣваться.

— Ты сама-то изъ какихъ мѣстъ? Какой губерніи? спросила Лукерью Акулина, чтобы замять разговоръ о двухъ копѣйкахъ.

— Я, Акулинушка, тульская, но дѣвочкой маленькой оттуда изъ деревни привезена и съ тѣхъ поръ тамъ уже не бывала. Теперь я въ мѣщанки приписана… Шлиссельбургская мѣщанка я. Жила и въ Москвѣ, жила и въ Нижнемъ на ярмаркѣ, ну, а теперь годовъ вотъ ужъ шесть въ Петербургѣ живу.

— Больше по прислугамъ жила? интересовалась Акулина.

— Жила и по прислугамъ. Всяко жила. А привезена-то я была изъ деревни въ Москву въ ученье въ цвѣточницы. Я, Акулинушка, когда-то хорошо жила. У меня не только конфекты или тамъ сладости разныя со стола не сходили, а я пивомъ и виномъ обливаться могла, да и виномъ-то дорогимъ, хорошимъ.

— Тсъ… скажи на милость… Замужняя, что-ли?

— Нѣтъ, я дѣвушка. Купецъ тутъ одинъ былъ, который мнѣ большія благодѣянія дѣлалъ. И очень меня любилъ этотъ самый купецъ, даже можно сказать обожалъ, но вдругъ всѣхъ своихъ капиталовъ лишился, запилъ и померъ. Одно только, что онъ-женатый былъ. Ну, да что объ этомъ говорить! А жила хорошо за нимъ, такъ хорошо, что даже въ каретахъ подъ часъ ѣздила. Я не только кому-нибудь двѣ копѣйки въ долгъ давала, а можетъ быть по двадцати рублей давала, да и назадъ забывала требовать, а вотъ теперь пришлось горе горевать. О-о-охъ!

Лукерья начала зѣвать въ слухъ и умолкла. Умолкла и Акулина.

— Ариша! Ты спишь уже? спросила она Арину.

Отвѣта не послѣдовало.

— Умаялась у меня дѣвушка-то на поломойничаньи сегодня. Ужъ спитъ, сказала Акулина Лукерьѣ и сама громко зѣвнула.

Лукерья тоже ничего не отвѣтила. Она уже засыпала, посвистывая носомъ. Акулина повернулась на бокъ, поджала подъ себя ноги и сама начала засыпать.

Когда Акулина на утро проснулась, солнце уже бросало свои косые лучи въ окно ночлежной комнаты. За стѣной громко разговаривали мужскіе голоса и кто-то громыхалъ сапогами. Нѣсколько женщинъ было уже также проснувшись. Онѣ сидѣли на нарахъ и почесывались, позѣвывая.

— Пятый часъ… говорила одна изъ женщинъ. — Пора вставать, да будить своихъ.

Лукерья и Арина еще спали. Акулина полежала еще немного, потянулась и принялась ихъ расталкивать. Онѣ поднялись, сѣли на нары и принялись обуваться.

— Хорошо, что разбудила пораньше, Акулинушка. Надо вставать да идти на тряпичный дворъ, ужъ ежели мы насчетъ этого двора порѣшили сказала Лукерья. — Дорога отсюда не близкая, а онъ, тряпичникъ-то этотъ самый, не любитъ, кто поздно приходитъ и даже иногда за полдня за работу считаетъ, которыя ежели опаздываютъ, а то такъ пятачекъ не додаетъ. Хозяинъ очень вороватый. Вставайте, товарки, вставайте! Пора, кто хочетъ на тряпичный дворъ идти! кричала она деревенскимъ женщинамъ.

Черезъ четверть часа всѣ ночлежницы были уже на ногахъ. Акулина вытаскивала уже изъ ящика изъ-подъ изголовья свою котомку.

— Погоди котомку-то брать! Еще вѣдь чаемъ будутъ поить за пятакъ-то, остановила ее Лукерья.

— Чаемъ? Ахъ, милая! Да какъ здѣсь хорошо-то, Съ вечера щи, каждому свое отдѣльное мѣсто, чтобы спать; да еще по утру чаемъ поятъ. Вѣдь эта просто рай красный! Арина, слышишь? Еще чаемъ поить насъ будутъ.

— Ну, что-жъ, попьемъ, отвѣчала та.

— Пойдемте, товарки, чай пить, пойдемте. — приглашала Лукерья другихъ деревенскихъ женщинъ.

— А коли чай пить, то надо, стало быть, и помолиться предъ вкушаніемъ, — сказала Акулина, осмотрѣла углы комнаты, нашла образъ и стала креститься.

Крестилась и Арина. Другія деревенскія женщины, глядя на нихъ, тоже крестились. Троекратно наскоро перекрестилась и Лукерья.

Черезъ пять минутъ всѣ ночлежницы пили чай въ кухнѣ изъ глиняныхъ кружекъ. На этотъ разъ въ кухнѣ вмѣстѣ съ женщинами были и мужчины.

Чай пили также кто сидя, а кто стоя, такъ какъ про всѣхъ мѣста для сидѣнья не было. Акулина опять начала умиляться на порядки ночлежнаго дома.

— Ахъ, милыя, какъ здѣсь чудесно-то! Да кабы всегда такъ жить, такъ и умирать не надо! — говорила она. — Главное, что каждому своя коечка на ночлегъ. А мы вонъ на огородѣ работали день, такъ ночевка-то на полу въ повалку, да полъ-то сырой, холодный. Вчера тоже спали на полу у хозяйки, такъ мужики чуть насъ не задавили, по намъ ногами ступавши. Аришѣ на руку наступили, такъ у ней весь день вчера рука ныла. Хорошо, очень чудесно здѣсь.

— Ну, а ужъ у тряпичника работать будемъ, такъ такого ночлега не будетъ, сказала Лукерья и опять заторопила товарокъ. — Сбирайтесь, бабы, сбирайтесь скорѣй на тряпичный-то дворъ. Нельзя прохлаждаться.

Демянскія женщины, а также Акулина и Арина потянулись въ ночлежную надѣвать на себя котомки. Спустя нѣсколько минутъ, онѣ гурьбой выходили на улицу.

— Подай Боже, чтобы всѣхъ насъ взяли тамъ на работу. А то какъ будетъ обидно, ежели ни съ чѣмъ-то съ этого тряпичнаго двора уйти придется, говорила какая-то баба.

— Будетъ работа, будетъ. Тамъ только дешево ужъ очень платятъ, а работа всегда про всѣхъ найдется, утѣшала ее Лукерья.

XXVII

Толпа деревенскихъ женщинъ подъ предводительствомъ Лукерьи двигалась на тряпичный дворъ, на Петербургскую сторону, направляясь къ Троицкому мосту. Уличное движеніе только еще начиналось. Попадались плотники съ топорами за поясомъ и съ пилами на плечахъ, идущіе на работу, штукатуры въ картузахъ и сапогахъ, забрызганныхъ растворомъ извести, каменьщики-кладчики и другіе мастеровые. Утро было теплое, ясное, обѣщающее хорошій день. Пройдя версты съ три, женщины стали освѣдомляться у Лукерьи, далеко-ли еще идти.

— Что вы, матери! И половины дороги еще не прошли, отвѣчала та. — До Троицкаго моста столько еще идти, сколько шли, да отъ Троицкаго-то моста нужно колесить, да колесить.

— Въ такомъ разѣ чего-жъ намъ зря сапоги-то топтать! Лучше разуться и идти босикомъ, раздалось среди демянскихъ женщинъ.