Вельяминовы. Начало пути. Книга 1 - Нелли Шульман

— Только вот, Матвей, он же все равно — кровь моя, как Степан, — она вдруг помолчала, — твоя.

Приедет Степан сюда-то? — она взяла Лизу на руки.

— Не знаю, — Петя нагнулся, и, вдохнув запах жасмина, поцеловал дочь. «Может и сразу в море уйти, у него не всегда время есть на берегу оставаться».

— Понятно, — коротко сказала Марфа.

Петя постучал в дверь опочивальни и, заходя, спросил:

— Ты куда собралась?

— В Лондон, по делам, — сказала Марфа, разглядывая свое отражение в зеркале. «Кстати, мы с тобой на днях уже говорили об этом — что с деньгами моей семьи?»

Петя взглянул на ее сливочные, прикрытые волной кружев плечи, на бронзовую, переплетенную жемчугами копну волос, и, сглотнув, заставил себя отвести глаза.

— Как ты знаешь, стамбульские деньги у моего дедушки, венецианские я разместила у Симмонса, — она чуть тронула нежную кожу декольте хрустальной пробкой от флакона с ароматической эссенцией, — что с остальными?»

— Лондонский вклад был у меня, антверпенский и гамбургский я тоже сюда перевел, чтобы все было в одних руках, — сказал он тихо.

— В твоих, — она чуть склонила голову набок, любуясь собой. «Удобно. Только вот ни дедушка, ни я тебе разрешения на это не давали».

— У меня есть доверенности от держателей вкладов, — он вдруг покраснел.

— Которым ты платишь процент. Все законно, да. Только вот мы этих прибылей и в глаза не видели, — жена стала выбирать серьги.

Я не знал, что вы живы, — сказал он, изо всех сил стараясь не смотреть на блестящие локоны.

— Не знал, — повторила Марфа, и понюхала флакон. «Вероника все же разбирается в запахах — как тебе?». Она склонила шею и он, изо всех сил сдерживаясь, вдохнул аромат жасмина.

— Хорошо, — сказал он глухо.

— Что это ты, Петя, так дышишь? — усмехнулась Марфа, рассматривая свои ногти. «До речки тут бежать далеко, смотри, может воды тебе принести?»

— Спасибо, не стоит, — сказал он, отступая как можно дальше от этой белой, как атлас спины.

Платье на ней было темно-зеленого шелка.

— Так вот о деньгах, — продолжила Марфа, как ни в чем не бывало. «Верни мне все вклады, пожалуйста».

— Они в обороте, — ответил Петя.

— Почему я ждала этих слов? — вздохнула Марфа. «Ну хорошо, как выведешь, так верни, а пока я хоть венецианские деньги разместила, слава Богу»

— Я твой законный муж, и, значит, это и мои деньги тоже! — взорвался Петя. «Поэтому ты завтра поедешь в Лондон, заберешь у этого дурака Симмонса венецианский вклад, и отдашь его мне!»

— И не подумаю, — прищурившись, сказала Марфа. «В Лондон я еду сегодня— мы, с Чарльзом Симмонсом идем в театр, но денег этих тебе, Петенька, не видать, как своих ушей.

Мало того, что ты все остальные вклады под себя подгреб, так и этот у меня забрать хочешь!

Не протягивай руки-то, куда не надобно. Это деньги моего деда, не твои!».

— Ты замужем, с какой стати ты ходишь с кем-то в театр? Там одна шваль и шлюхи! — взорвался Петя. «Приличные женщины туда не ходят».

— Ну, ты, мой муж, меня не приглашаешь, — резонно заметила Марфа, закалывая выбившийся локон, — а в театре мне побывать интересно.

— Забери у него вклад. Симмонс тебе не даст такой процент, как я дам. И потом, когда его арестуют, все его владения будут конфискованы, — устало вздохнул Петя.

— Я уж позабочусь о том, чтобы получить свои деньги обратно, не волнуйся, — ответила Марфа. «И размещу их, скажем, у Кардозо. А пока что — я лучше поменьше получу, зато спокойней будет, — сладко улыбнулась женщина. «Чарльз мне дарит цветы, водит меня в театр, и не орет на меня. А ты, Петя, только орешь».

— Потому что я теряю прибыль, — ядовито сказал Воронцов.

— Значит, как зарабатывать на деньгах моей семьи, — так ты мне муж, — разъяренно повернулась к нему Марфа, «а как спать со мной — так нет?».

— А кто тебе сказал, что я не хочу спать с тобой? — заорал Петя и грохнул дверью — так, что отвалилась бронзовая ручка.

Марфа только рассмеялась, — тихо, — и стала вдевать в уши тяжелые алмазные серьги.

Медведь ударил когтистой, тяжелой лапой собаку, и та, жалобно заскулив, упала на песок.

Задние ноги отнялись сразу, пес еще какое-то время пытался уползти на передних, но медведь одним быстрым движением разорвал собаке живот. На окровавленный песок вывалились блестящие, синеватые внутренности.

— Проиграешь, — сказал тихо Степан сидящему рядом Фрэнсису Дрейку. «Я этого медведя знаю, еще в прошлом году на него ставил, его свалить невозможно».

— А вот посмотрим, — пробормотал капитан. «Сейчас бульдогов выпустят».

Мощная собака какое-то время кружилась рядом с прикованным за лапу к столбу медведем.

Тот следил за ней маленькими, злобными, спрятанными в длинной шерсти глазами. Факелы, расставленные по краю деревянной арены, трещали, капая смолой на песок. На скамейках для зрителей воцарилось молчание — было слышно только, как глубоко дышит взволнованная толпа.

Бульдог улучил момент и, рванувшись, вцепился медведю в нос. Тот зарычал, мотая головой, пытаясь стряхнуть собаку. Из-под клыков пса закапала кровь.

Степан вдруг вспомнил почти забытое — то, как они с покойным отцом ходили на медведей в ярославской вотчине, в последнюю его зиму на Москве. Тогда тоже — темная кровь дымилась на белоснежном снегу, и он, еще семнадцатилетний, подошел к окруженному рычащей сворой, умирающему зверю, и, наклонившись, взрезал ему брюхо кинжалом.

— Третий твой, — усмехнулся батюшка, глядя на подыхающего самца. «Молодец, Степа».

— А ведь батюшке тогда было меньше лет, чем мне сейчас, — горько подумал Степан. «В тридцать шесть умер он, а мне уже сорок два скоро. Господи, как время-то летит. А тут на медведя и не сходишь — повывелись все. Ладно, в Новом Свете надо будет сойти на берег, на ягуаров поохотиться, кровь разогнать».

Медведь сбросил, наконец, бульдога, и, рыча, подкинул его вверх. Собака еще успела завизжать, но зверь поймал ее и разорвав надвое — одним движением, — вгрызся в останки животного.

— Давай, — Степан похлопал Фрэнсиса по плечу, — плати.

Молодой Уолтер Рэли, что сидел сзади них, тоже протянул Ворону деньги.

— Надо знать, на кого ставить, — Степан поднялся и сладко потянулся. Разгоряченная толпа валила с арены, пахло кровью, и, — Степан вдруг подумал, — победой. Так пахли расстрелянные им, тонущие испанские корабли, так пахло золото в трюмах «Изабеллы», так пахла жизнь.

— Значит, повезет в любви, — усмехнулся Дрейк. «Ну что, сразу к гусыням поедем?».

— Может, в театр? — предложил Рэли. «Тут рядом, сегодня труппа графа Лестерского выступает».

— Ты бы нам еще предложил стихи почитать, — рассмеялся Степан. «Я две недели на верфи провел, вон, — он поднял руки, — до сих пор мозоли не сошли, все ж самому проверять надо, так что, дорогой мой будущий первый помощник, я в Лондон приехал не за тем, чтобы по театрам ходить. Да и грех это, суета».

— А это не суета? — кивнул Дрейк на арену, где уже убирали трупы собак.

— В день воскресный, конечно, на такое смотреть не след, — серьезно ответил Степан, — а среди недели — отчего бы и нет? Ты, — повернулся он к Дрейку, — проверил, есть там товар-то, у гусынь?

— А как же, — капитан улыбнулся, — все, как ты любишь — юное и нетронутое. Цены, правда, поднялись, с того года.

— Ничего, — Степан расхохотался, — не последние деньги в кармане. А для нашего друга Уолтера, — он повернулся к Рэли, — надо подобрать что-нибудь старше, как говорится:

«Молодому охотнику нужна опытная собака». Доживешь до наших с Фрэнсисом лет, дорогой, вот тогда на свежее тело, и потянет.

На берегу было шумно и людно, смешались сразу две толпы — та, что покидала арену для травли медведей и те, кто шел на представление по соседству. Большое, деревянное здание театра было освещено множеством свечей. Ржали кони, стучали колеса подъезжающих карет, с Темзы тянуло свежим ветерком, наверху, над головами прохожих летели на огни ночные бабочки.

Степан вдруг замер. Впереди них шла пара — высокий мужчина, и маленькая, стройная женщина. Ее голова была увенчана жемчужной сеткой, из-под которой выбивалось только несколько локонов, и пахло от нее — жасмином. Темно-зеленое платье было отделано мелким кружевом, она чуть придерживала пышные, волочащиеся вслед за ней юбки.

— Ужасно, мистер Симмонс, — донесся до него голос дамы, — и как только люди могут наслаждаться зрелищем гибели невинных животных? Как будто мы не христиане, а древнеримские язычники, что глазели на сцены насилия в Колизее.

— Я с вами полностью согласен, дорогая миссис Бенджамин, — мягко ответил ее спутник, — но такие развлечения, — это удел низкой толпы, образованные, изысканные люди туда не ходят.

Нам надо прибавить шагу — слышите, уже ударили в гонг».