Темный карнавал - Рэй Брэдбери

– Хью, – жена коснулась его руки, – у грибов, пусть даже огромных, нет ни рук, ни ног. Они не могут ни пойти на почту, ни, тем более, править миром. Давай спустимся в подвал и поглядим на твоих извергов и чудовищ.

Она втащила его в дом и потянула к подвалу, но он упирался изо всех сил и с глуповатой улыбкой тряс головой.

– Нет, нет, я знаю, что мы увидим. Ты выиграла. Чушь какая-то. На следующей неделе вернется Роджер, и мы все вместе напьемся. Беги-ка в постель, а я выпью на ночь стакан теплого молока и через минуту приду к тебе.

– Вот так-то лучше! – Она расцеловала его в обе щеки, на мгновение прижалась к нему и пошла вверх по лестнице.

На кухне он взял стакан, открыл холодильник, хотел было налить молока и вдруг замер.

В холодильнике, на верхней полке, стояла желтая мисочка. А в ней – ну конечно же! – свежесрезанные грибы!

Он простоял так, наверное, с полминуты; в морозном воздухе холодильника дыхание застывало паром; потом потянулся за миской, поднес к лицу и, почуяв грибной дух, вынес в коридор. Глянул на лестницу – на втором этаже, в спальне, возится Синтия. Он хотел окликнуть ее: "Синтия, ты поставила это в холодильник?". Но запнулся на полуслове.

И спрашивать незачем. Нет, не она.

Он водрузил миску на плоскую верхушку балясины в нижнем конце лестницы и задумался, уставившись на грибы. Вот он уже в постели, глядит, как в открытое окно сквозь занавеску просачивается лунный свет и рисует узоры на потолке. Слышит свой голос:

"Синтия!". И ее ответ: "Что?". Он скажет: "Знаешь, а у грибов есть способ вырастить себе руки и ноги". "Какой такой способ? – отзовется она. – Ах ты глупенький, глупенький, ну какой же ты выдумал способ?" И он соберет все свое мужество и продолжит, несмотря на насмешки: "А что если человек, проходя через болото, срежет гриб и съест?…"

Ничего не ответит Синтия.

Попав внутрь, грибы распространятся с кровью по всему телу, займут каждую клеточку и превратят человека в… Марсианина? А коль так, зачем им собственные руки и ноги? Ведь достаточно проникнуть в чужое тело, обосноваться внутри и овладеть человеком. Джо угостил отца грибами. Роджер поел и переродился. Он сам похитил себя. В одном из последних проблесков здравого смысла, став на время самим собой, он дал телеграмму и предостерег нас от грибов по почте. Роджер, который звонил вечером, уже не был Роджером, он был в плену у того, что съел! Ну как, Синтия, все сходится, так ведь?

Нет, ответит воображаемая Синтия, нет, не сходится, не сходится, нет, нет, нет…

Из подвала послышался легкий шорох, что-то зашелестело, зашептало. Фортнем подошел и приложил ухо к подвальной двери.

– Том?

Нет ответа.

– Том, ты еще внизу?

Нет ответа.

Ждать пришлось долго. Наконец донесся голос Тома. – Да, папа!

– Уже полночь, – сказал Фортнем, с трудом удерживаясь от крика. – Что ты там делаешь?

Нет ответа.

– Я говорю…

– Приглядываю за делянкой, – наконец сказал мальчик; его голос был холоден и слаб.

– Хватит, черт побери! Немедленно вылезай! Слышишь?

Тишина.

– Том! Скажи, ты поставил грибы в холодильник? Зачем?

Прошло секунд десять, прежде чем донесся ответ.

– Это тебе и маме, мне хочется вас угостить.

Сердце подкатило к самому горлу. Фортнем отдышался и тогда только смог говорить.

– Том? Ты не… Ты случайно не ел грибы? Ты их не ел?!

– Странно, что ты спрашиваешь, – сказал Том. – Да, ел. Сегодня вечером. С бутербродом. После ужина. А что?

Фортнем схватился за дверную ручку. Теперь была его очередь молчать. Ноги были как ватные – что за ерунда! "Просто так!" – хотел он ответить Тому, но губы отказывались повиноваться.

– Папа! – ласково позвал Том. – Иди ко мне. И снова через минуту: Погляди на мой урожай.

Дверная ручка под ладонью сделалась скользкой от пота. Щелкнул замок. Фортнем тяжело дышал.

– Папа! – повторил Том.

Фортнем отворил дверь.

Внизу в подвале черным-черно. Он потянулся к выключателю.

– Не включай. Грибы света не любят, – сказал Том, словно почувствовав, что он хочет сделать.

Фортнем убрал с выключателя руку.

Несколько раз сглотнул. Глянул вверх, на лестничную площадку. Там наверху Синтия. Наверное, нужно пойти проститься. Опять он за старое! Боже мой! Что за глупая мысль! Для опасений нет никаких причин. Так ведь?

Так.

– Том? – с деланной легкостью воскликнул он. – Не знаю, готов я или нет, но я иду!

И, ступив вниз, в темноту, закрыл за собой дверь.

Далеко за полночь

Long After Midnight 1962 год

Переводчик: О.Акимова

«Cкорая» подъехала к береговым скалам в неподходящий час. Любой час будет неподходящим, куда бы ни приехала «скорая», но этот в особенности, поскольку было уже далеко за полночь и никто не мог себе представить, что когда-нибудь снова наступит день: об этом свидетельствовало и море, набегавшее внизу на терявшийся во мраке берег, и холодный соленый ветер, дующий с Тихого океана, подтверждал то же самое, и окутавший небо туман, погасивший звезды, выносил окончательный, неощутимый, но разрушительный приговор. Стихия застолбила это место навсегда, человек едва ли мог здесь удержаться, он вскоре уйдет. В этих условиях людям, собравшимся над обрывом, со всеми их машинами, включенными фарами и мигалками, было трудно ощущать реальность момента, ибо они оказались пойманными между закатом, о котором почти забыли, и рассветом, которого никто толком не ждал.

Небольшой груз, свисавший с дерева и поворачивавшийся на холодном соленом ветру, ни в коей мере не умалял этого чувства.

Небольшим грузом была девушка лет девятнадцати, не старше, в легком, полупрозрачном зеленом выходном платье – пальто и туфли затерялись где-то в холодной ночи; она принесла сюда, на скалы, веревку, нашла дерево, ветка которого нависла над обрывом, привязала к ней веревку, сделала петлю для шеи и отдала себя на волю ветра, раскачивающего теперь ее тело. Веревка с сухим жалобным скрипом терлась о ветку, пока не приехали полиция и «скорая», которые спустили девушку с неба и положили на землю.

Около полуночи раздался одинокий звонок, сообщавший о том, что им предстоит обнаружить здесь, на этом каменистом обрыве, а потом человек быстро повесил трубку и больше не звонил; и вот прошло несколько часов, и все, что можно было сделать, сделано, полиция закончила осмотр и уехала, и теперь здесь остались лишь «скорая» и люди, приехавшие на ней, чтобы погрузить свою молчаливую ношу и отвезти ее в морг.

Один из троих, оставшихся возле покрытого простыней тела, был Карлсон, который занимался всем этим уже тридцать лет, второй – Морено, который занимался этим лет десять, а третий – Латтинг, который был новичком в этой работе и приступил к ней лишь несколько недель назад. Один из троих, Латтинг, стоял сейчас над обрывом, глядя на опустевшую ветвь дерева, держа в руках веревку, не в силах оторвать взгляд. Карлсон подошел к нему сзади. Услышав его шаги, Латтинг сказал: