Джулиан - Поль Монтер

Шевалье6 Эрик вот уже битый час стоял возле окна скромной унылой комнаты и тоскливо глядел на моросящий мелкий дождь. Экое несчастье – родиться в семье, которая обрекает своих сыновей на жалкое существование. Что за проклятье свалилось на него с самого рождения? Их род когда – то был знатным и уважаемым, но видно, династия Лоранов долгие годы планомерно шла к упадку и разорению. Каждое новое поколение становилось беднее предыдущего, теряя деньги, почет и уважение. Странно, в их роду не было гуляк, любителей азартной игры и взбалмошных женщин, спускающих деньги на наряды и прихоти. Но все члены семьи были никудышными хозяевами. Постепенно лишались они лесных угодий, крестьян – арендаторов, плодородных земель и состояния. Просто чудо, что, вступая в брак, Лораны находили спутников себе под стать. Таких же вялых и равнодушных, ничего не смыслящих в делах. Эрик и его брат Огюст были последними представителями семьи. Когда старшему сыну сравнялось десять лет, а младшему едва минуло шесть, они в одночасье остались круглыми сиротами. Их приютил единственный родственник, что доводился троюродным братом отца мальчиков. Господин Буве был из той же породы неудачников, что и весь род Лоранов, он вполне довольствовался жалкой участью помощника нотариуса и скромной рентой после выхода в отставку. И владел убогим домишком на самом краю города. Из слуг в доме Буве держали лишь кухарку, старую злобную старуху, которой побаивались сами хозяева.

Каждый раз, возвращаясь по жалкой улочке, словно насквозь пропитанной запахом безысходной бедности, Эрик зеленел от злобы. Он проклинал дом, больше походивший на лачугу, а заодно и всю родню, что допустила полное разорение. Проклятье, ведь он молод, умен и полон сил, наверняка, получи он наследство, непременно удержал бы его в руках и даже смог приумножить. Но по несчастью, на его долю не осталось ничего. Какая несправедливость, богатство оказалось в руках разинь, у которых все текло меж пальцев! Да, шевалье Лоран искренне считал себя достойным совсем другой жизни. Но ему оставалось лишь терпеть унижения и пренебрежение тех, кто был богат, знатен и уважаем, эти люди считали юного подручного нотариуса столь ничтожным, что обращались с ним, как со слугой. И между собой называли его «смазливый голодранец». Молодой шевалье и впрямь был очень привлекателен, но чего стоит приятная внешность при пустых карманах?

Своего дядюшку Эрик ненавидел, считая его старым нудным скупердяем. Старик вообразил, что приютив двух сирот, может упиваться своей добродетелью до конца жизни. Стоит ли искать новое решение, если старое проверено годами? Ведь он отдал племянников на обучение в монастырь и вовремя вносил скромную плату за это. Но видно, пожертвования были не настолько щедрыми, чтобы монахи обожали своих подопечных. Через три года Эрик наотрез отказался продолжать учебу. Хватит с него высокомерных взглядов и насмешек ровесников из богатых семей. У них были карманные деньги, хорошая одежда, слуги, что поджидали юных хозяев возле нарядных экипажей, чтобы отвезти домой в праздники. А Эрик с братишкой тащились через весь город пешком, утопая в размокшей жиже грязного снега, чавкая по ней прохудившимися башмаками. Улочка встречала их потоками нечистот, что при каждом дожде переполняли сточную канаву, грубыми словечками ремесленников и визгливым хохотом прачек. Дядюшка выслушал отказ продолжать учебу с гневом и возмущением – вот маленький наглец, он что, решил до конца жизни висеть на шее, словно мельничный жернов? И тотчас силой притащил племянника в контору господина Вандевра, где исправно трудился всю свою жизнь.

Младший брат Эрика, Огюст, видно, унаследовал глупость всей родни разом. Его совсем не трогали насмешки над латаной одеждой и штопаными чулками, чужое богатство вовсе не вызывало зависти. Словом, по мнению старшего брата, Огюст был добродушным дурачком. Он учился прилежно и старательно, чем сумел снискать расположение самого настоятеля. Мечтал получить сан священника и посвятить себя служению Господу и Матери церкви. За глаза монахи прозвали его Маленький викарий7 и вовсе не попрекали бедностью.

Эрик лишь кривился, слушая восторженные рассказы братишки о монастыре. Что взять с наивного глупца? Его вполне устраивают нищета и жалкая участь. Он готов носить сабо, как простой крестьянин, и вовсе не испытывать при этом стыда, позабыв о своем титуле и происхождении.

– Подадут ли, в конце концов, ужин? – Раздраженно спросил Эрик, отойдя от окна и потирая замерзшие пальцы. Дядюшка не желал тратиться на лишнюю мерку угля, и в комнатенке царила промозглая сырость.

– Еще не время, – пробурчал Буве, хмурым взглядом окинув племянника. – Когда придет Огюст, тогда и усядемся за стол. Тебе бы следовало брать пример с младшего брата, Эрик, уж он – то выбрал достойное будущее.

– Уж куда лучше! Стать священником и получить захудалый приход в заброшенной деревушке. – Усмехнулся шевалье.

– Замолчи, негодник! Твой брат хотя и младше тебя, но гораздо умнее! Вечно ты таскаешь домой книги, а от чтения в голове всегда возникают недостойные мысли! Силы небесные, в кого ты уродился таким бестолковым? Господин нотариус беспрестанно жалуется на твою нерадивость!

– Что? Нерадивость? Этот бурдюк, набитый салом, обвиняет меня в нерадивости? Да меня тошнит от одного его вида! Самодовольный боров обращается со мной, словно с мальчишкой для жалких поручений, гоняет с утра до ночи по всему городу и окрестностям, и ему все равно, что на улице ливень или метель. Он посиживает в тепле и раздувается от собственной значимости, словно болотная жаба!

– Немедленно замолчи! Как ты смеешь говорить в подобном тоне о знатном человеке, своем хозяине?! Надо было сразу отдать тебя в сиротский приют и забыть, что у Огюста есть старший брат! Ты не стоишь и мизинца такого важного господина, как нотариус Вандевр!

– Разве? – Вскинув голову, дерзко спросил Эрик. – Я шевалье Лоран, а он всего лишь жалкий безродный выскочка, что сумел нажить деньги.

– Видно, придется потратить пять экю8 и отслужить мессу за твое исцеление. – Скрипуче рассмеялся старик. – Ты выжил из ума, несчастный.

– Должно быть, я получу огромное удовольствие, взглянув на ваше постное лицо, дядюшка, когда господин нотариус станет кланяться мне в ноги и просить о милости.

– Ох – ох, ну и речи, тебе впору смешить людей на ярмарках! Даже не знаю, кто из Святых откликнется на такую просьбу.

– Отстаньте от меня с вашими вечными поучениями, не откликнутся Святые, стало быть, попрошу сатану! – В сердцах воскликнул Эрик.

Старик задохнулся от возмущения, но не успел ничего ответить, как в комнату вошел Огюст в насквозь промокшей накидке.

– Слава Господу! Я уж думал, что придется нанимать лодку! Вообразите только, вода так и бежит по улицам, а дождь все никак не уймется. – Произнес юноша, откинув с лица намокшую прядь светлых волос.

Огюсту минуло семнадцать лет, стройный и светловолосый юноша уступал в красоте старшему брату; пепельно – русый цвет волос Лоранов у юного послушника превратился в соломенно – желтый, и черты лица были не такими точеными, как у Эрика, но нежная кожа и легкий румянец придавали его лицу очарование и невольно гасили в людях злобу, словно лучи солнца, что разгоняют тучи и делают небо голубым и безоблачным. И самым большим отличием братьев был взгляд светло – серых глаз. Взор Огюста был полон наивной чистоты, а в глазах шевалье всегда сквозило холодное презрение.

– Как хорошо, что ты вернулся, сынок, – ласково произнес старик, – Аделаида, подавайте ужин.

Эрик заметил, с какой заботой вечно насупленная кухарка ухаживает за младшим братом, с каким искренним интересом слушает его дядя.

К городу приближалась гроза, яркая вспышка молнии на мгновение осветила мрачную гостиную.

– Помилуй нас, Господи! – Прошептал господин Буве, осеняя себя крестом. – Неровен час молния ударит прямо в крышу!

– Ваша правда, хозяин, – кивнула кухарка. – Уж по мне, так лучше бы попала в проклятый особняк на лугах и спалила его дотла.

– Верно, Аделаида, – поддакнул старик. – Жаль, что его до сих пор не сожгли.

– Чем вам так помешал пустой дом, дядюшка? – Хмыкнул Эрик. – Завидуете, что особняк принадлежит не вам?

– Глупец! – Прошипел Буве, еле сдерживаясь от гнева. – Я не принял бы проклятый дом, даже если бы мне приплатили.

– Дядя, – ласково положив свою ладонь на морщинистую руку старика, произнес Огюст. – Не сердитесь на Эрика, должно быть, он попросту не знает о слухах вокруг этого места. Это вовсе не его вина.

– А ты братец, стало быть, имеешь самые достоверные сведения? И что же нашептали монастырские святоши? – Насмешливо спросил старший брат, брезгливо ковыряя отвратительно приготовленное рагу.