Азовское море и река Рожайка (рассказы о детях) - Александр Торопцев

— Семечек пожаришь?

— Три сковороды пожарю, больше не успею. Со Славиком не страшно — бедовый купец. Он там цены-то быстро поднимет.

«Какой я вам купец?!» — Славка всю ночь вспоминал тот случай, да так и не вспомнил. А проснулся, открыл глаза — дыньки-колхозницы перед глазами.

— Пять штук созрело вот таких! — стояла перед ним двоюродная сестра. — Ты понесешь авоську с дынями и семечками, а я — лук зеленый, сушеные жерделы. Вставай, чего спишь, как боров.

«Эх-эх», — Славка поднялся, и через минут пятнадцать они шли по деревне на базар.

— Не будем никого ждать, сами дойдут, — сказала Нина, но на базарчике уже были чуть ли не все ее подруги и Колька с Генкой. — Обогнали! Где встанем?

Она спросила его таким голосом, как будто не брат он ей был двоюродный, а какой-нибудь самый главный в мире купец, а может быть и директор всех азовских рынков.

А свободных мест там и осталось всего два: одно с краю — оттуда, подумал Славка, легче смыться в случае чего, и другое — посередине — там, в толпе, было незаметнее всего.

Пока он думал, они дошли до середины длинного прилавка, и Нина по-хозяйски выложила товар на прилавок, гордо осмотрела деревенских мальчишек и девчонок, стоявших рядком и тоже смотревших на нее, важную.

— Сейчас поедят и набегут, как мухи на сахар, — сказал кто-то рядом, обращаясь не то к своим помидорам, не то к дыням, уютно развалившимся на воскресном солнце и впитывающим его живительные соки желтыми брюшками.

— Тю! Та тут и мест нет! — подошла к базарчику полная женщина с большой корзиной южной снеди, примостилась недовольная с краю, и вдруг по базарчику дернулся нервный шепоток:

— Идут!

На дорожке, пересекавшей молоденький парк между деревней и домом отдыха, показались отдыхающие. Славку словно током ударило: «Ну, сейчас начнется!»

Отдыхающие осмотрели, приближаясь, прилавок справа налево и слева направо и направились прямым ходом к Славке, который загорел вмиг лицом, вспотел, замер: «Что делать, что говорить?»

— Почем дынька? — спросил его первый покупатель в белой фетровой шляпе и тенниске навыпуск.

Базарчик затих — что-то скажет купец? А он проглотил слюну и застенчиво буркнул:

— Почем-почем… — и умолк, не зная, что ответить покупателю.

— Три рубля штучка — два рубля кучка! — выкрикнула сестра, и мужчина в тенниске навыпуск достал из кармана кошелек, протянул ей три рубля:

— Бедовая дивчина! Держи!

И пошла тут торговля!

— Три рубля штучка, два рубля кучка! — кричали мальчишки и девчонки, веселоглазые, бойкорукие, и отдыхающие хватали у них, не задумываясь дыньки и персики, лук и семечки, помидоры и груши.

Тут-то и Славка загорелся купеческим азартом и крикнул вдруг, сам того от себя не ожидая:

— Подходи, не жалей, покупай, ешь, толстей!

А по прилавку понеслось многоголосое: «Ешь, толстей, не жалей!»

Через несколько минут Нина всплеснула руками: «Кончается товар» и убежала домой, оставив Славку одного. Но тому уже не страшно было, он знал свое дело туго:

— Подходи, не жалей! Покупай, ешь, толстей.

За жердёлами

Жердёлы — это абрикосы-дички. Растут они всюду, где не мешают людям, но сам человек сажает их только в лесопосадках. Там жердёлы вместе с другими деревьями и кустами охраняют квадратики полей от буйных зимних ветров, которые оголяют землю от снега, не дают ей насытиться по весне влагой. Много таких полей-квадратиков разбросано по Приазовью, много растет в посадках всяких деревьев, но самое ценное из них — жердёла. Удивительное дерево: созревают на нем плоды чуть раньше абрикосов, а вкус у них совершенно необычный! У каждого дерева свой вкус плодов. Они могут быть горьковато-кислые, кисло-сладкие, приторно сладкие, с медовым запахом. Да и на цвет они все разные: сиренево-розовые, ярко-желтые, как цыплята, бордовые с синей прожилкой, оранжевые, даже коричневатые.

Первый раз Славка попробовал жердёлу еще когда вишня вовсю зрела. Он шел с местными мальчишками на море через крутую, поросшую неухоженными деревьями и кустарником балку, где они копали червей для бычков. Червяки в той балке были с палец толщиной. Бычки на них налетают, как куры на кукурузу — только удочку закинь, вмиг клюнет.

— Смотри, почти созрела, — Генка остановился у обыкновенного дерева, высунувшего на узкую тропу небольшие, залитые солнцем листья. — Попробуем!

— А что это? — Славка не заметил в листве плодов.

— Не видишь? — Генка подпрыгнул, поймал ветку, потянул ее к земле.

Дерево неохотно поддалось ему.

— Не сломай! — Колька перехватил ветку за макушку, и тут только Славка увидел зеленые плоды с несмелым бледно-желто-розовым загаром.

Генка дернул несколько жердёлин, дал Славке пару штук, громко куснул:

— Кислая, зараза!

А Славка вцепился зубами в бочок жерделинки и почуял удивительную свежесть, брызнувшего в рот кисло-горького, почти без одной сахаринки сока.

— Вещь! — сжевал он дичку и кинул в балку косточку.

— Через неделю дойдет, — сказал Генка тоном знатока-жерделовода.

…

Семь дней на юге быстро летят, как мелкие волны моря, если бы не обещание дяди Васи взять с собой Славку: «Как жердёла созреет, пойдем в посадки».

Тетя Вера и бабушка сначала ругали его: «Такого мальца брать с собой!», но он строго повторил:

— Пойдем! И точка, — и добавил. — Я в девять лет отцу во всем помогал.

Такой был дядя Вася упорный человек: сказал — значит быть по-моему. Но ведь целых семь дней ждать!

Славка торопил время, а оно тянулось медленно, и бычки клевали неохотно — без азарта, и море поблекло, вяло шлепая по берегу бархатистыми лапками-волнами, и солнце обленилось — вставало по утрам желто-сонное и неохотно, будто надоело ему гулять по небу, поднималось над Таганрогским заливом и опускалось где-то далеко-далеко — за кукурузным полем.

— Завтра пойдем за жерделами, — сказал вечером дядя Вася. — Пораньше спать ложись.

Славка не пошел в летний кинотеатр, лег спать, еще блестели красными зайчиками окна, еще июльский жар не растаял в надвигающихся сумерках. Долго он не мог уснуть, ворочаясь на кровати на веранде, и вдруг бабушка легонько толкнула его в бок:

— Слава, пойдешь за жердёлами-то?

— Пойду! — он удивленно посмотрел в бабушкины глаза и накрылся одеялом с головой: мол, не мешай мне спать.

— Так вставай! Дядя Вася ждет. Помидоры я нарезала, компот налила.

— Проспал! — пожурил его дядя Вася, а пес Шарик дернул цепью: эх ты, соня!

Они поели молчаливо, бабушка погладила Славкины черные волосы, спутанные волнами моря, дала ему небольшой вещь мешок и сказала тихонько, проводив их до калитки:

— Ну, ступайте с богом!

И они пошли по мягкой, овлажненной утренней росой пыли за деревню.

Тихие дома стояли справа и слева, робко шуршукали молодые деревца в палисадниках, боясь шепотом своим ранним разбудить цветы, солнце упиралось лучами в закрытые ставни, в кювет дороги, в кукурузную невысокую стену, выросшую сразу за последней загородкой. Даже коровы в сараях помыкивали тихо, чтобы не переполошить раньше времени хозяек.

Только птица ярко-крылатая вдруг рванулась в небо, ошалело крутанулась над кукурузным полем и, поняв, что путники не навредят ее детенышам, нырнула в кукурузную глубь.

— Удод всполошился, — дядя Вася зашагал бойчее. — В ближние посадки пойдем, разведаем. Есть ли жердела, сегодня наберем немного, а вечером я заклею камеру и поедем на велосипеде.

Славка развеселился (на велике поедем!) и не заметил, как дошли они до ближней посадки. Дядя Вася осмотрелся, перепрыгнул через кювет, пересек кочковатую сухую полосу земли, отделявшую просыпающийся лесок от дороги — Славка шел за ним.

А в посадках жизнь шла своя. Конечно, то был не лес подмосковный, где березки растут белоногие, елки-сосны хвоей пропитывают воздух, дух грибной и ароматы ягодные теребят все живое, где журлыкают на разные голоса ключевые ручьи, где поляны и опушки травные млеют в солнечном бреду, где зверье живет не злобное, не вредное, где сказки сочиняются — сами по себе. Тут, в посадках, все сухостью пропитано паутинной, деревья и кустарники колючколапые лезут друг на друга — земли им мало приазовской, шныряют по траве и листве паучки-жучки противные, а шум стоит жесткий, шипящий, будто змеи висят на деревьях.

Дядя Вася радостно причмокнул:

— Обливная жердёла!

— Где? — не понял Славка.

Перед ним метрах в двадцати играло цыплячьими желтыми листьями дерево: будто солнце полдневное свалилось в посадки, рассыпалось от удара на крошки-листочки да так и осталось жить на дереве.

Они подошли к нему поближе, и Славка понял: не листья это, а жерделы!

— Вот это да!

— Обливная! — дядя Вася нагнул ветку и сорвал плод. — Можно рвать, созрела. И вкус приятный. Ай, да дерево! Как я его раньше здесь не замечал?!