Либерея раритетов - Борис Горай

У подъезда стоял невысокий сухощавый сержант.

Ладно сидящая на нем, перетянутая портупеей шинель была местами слегка потерта. Шапка тоже не блистала новизной. Чувствовалось, что в отличие от сотрудников уголовного розыска он постоянно ходит в форме.

- Сержант Новиков, охраняю место происшествия, - отдав честь, представился он. - Сюда, пожалуйста.

Они вошли в подъезд. Ким невольно улыбнулся.

По тому, как сержант доложил, зачем он здесь находится, Ким догадался, что, хотя Новиков и не новичок в милиции, ему впервые довелось иметь дело с опасным преступлением. "Хорошо бы и в последний", - подумал Логвинов.

- Вот здесь произошло убийство, - показал сержант на дверь на лестничной площадке первого этажа. - Там еще эксперт-криминалист. И врач.

- Как вас зовут? - спросил сержанта Ким. Он всегда ощущал неудобство, разговаривая с человеком и не зная его имени.

- Вася, - растерянно произнес Новиков, не ожидая такого простого вопроса. Он смутился и тут же поправился:

- То есть Василий Сергеевич, сержант Новиков.

- И что же будем делать, Василий Сергеевич?

- Я... - Он посмотрел на хмурого человека, стоящего рядом с тем, кто задавал вопросы, и окончательно смутился:

- Не знаю.

- Как это "не знаю"? - сделал строгое лицо Ким. - Надо для начала проверить у нас документы.

Мало ли кто зайдет.

Он предъявил сержанту удостоверение и задал очередной вопрос:

- Кто из районного отдела здесь был?

Беседуя с сержантом, Ким внимательно осматривался и прислушивался. На лестничную площадку выходили четыре двери. Одна, на которую указал сержант, была чуть приоткрыта, другие закрыты. За одной из них, под четвертым номером, в какой-то момент он различил легкий шорох.

- Все были, - подумав, ответил Новиков. - Начальник отдела, оперуполномоченный уголовного розыска, участковый.

- Я спрашиваю, кто первый?

Сержант опять смутился, почувствовав раздражение в голосе Кима.

- Участковый, старший лейтенант Карзанян. Он и в прокуратуру звонил, и в райотдел. Карзанян прямо отсюда поехал в райотдел.

- Ясно, - коротко ответил Логвинов.

В прихожей, ногами к двери, уткнувшись лицом в пол, лежал человек в старомодном пальто и желтых ботинках с галошами. На правом виске темнело пятно запекшейся крови. Рядом стоял эксперт из криминалистического отдела управления Карамышев.

- Я закончил, Ким Климыч, - поздоровавшись с Логвиновым и Сычевым, бодро заявил он. - Версия такая: ударили его сзади чем-то вроде кастета, когда он открывал дверь. Втолкнули в прихожую. Дверь захлопнули.

- У меня тоже все, - выходя из кухни, где он мыл руки, добавил врач судебно-медицинской экспертизы. - Можно забирать тело?

- Когда произошла смерть?

- Часов двадцать-двадцать пять назад. Точнее скажу после вскрытия. К вечеру дам заключение. Думаю, ничего нового не добавлю.

- Вадь, ты в отдел или со мной? - спросил Ким.

- Куда нам убийства раскрывать! - ответил Сычев. - Нам бы чего попроще. Поеду в район, за семь верст киселя хлебать. В Костине корова пропала. Вот это происшествие. Уголовный розыск района с ног сбился, помощи просят. Кстати, этот пулеглот твой, Семеныч, советовал мозгами работать. Вот ты и подумай, как старика в правый висок трахнули, если замок с правой стороны двери, а рядом стена. Я про...

Он вдруг замолчал, увидев из кухни, куда они с Кимом вышли, чтобы не мешать установить носилки, как санитары перевернули тело и, уложив, накрыли простыней. Вадим покачнулся, зубы сжались от резкой боли в затылке, будто голова его попала в тиски, а сердце на секунду остановилась. К горлу подступила тошнота, руки задрожали. При взгляде на товарища у Кима мелькнула мысль, что у врача должен быть нашатырный спирт. Но Сычев уже справился с собой, и Логвинов быстро отвернулся, делая вид, что не заметил его минутной слабости.

Оставив Новикова в прихожей, Ким вошел в комнату, в которой жил одинокий старик. Время тут словно остановилось лет тридцать-сорок тому назад. Некогда просторное помещение было так плотно заставлено тяжеловесной, темного дуба мебелью, что между отдельными предметами вряд ли удалось бы просунуть даже лезвие перочинного ножа. Все свободное пространство над придвинутыми к стенам буфетом, шкафом, столом, кроватью, какими-то этажерками и тумбочками занимали самодельные полки с книгами.

В неуютной комнате с обоями, давно утратившими и цвет и рисунок, было сумрачно. Из полузашторенного окна, выходящего на улицу, хорошо слышался шум проезжавших мимо машин. Гнетущее впечатление усиливал запах бумажной пыли и еще чего-то такого, чем обычно пахнет жилье старых людей. Над дверью комнаты Ким с трудом разобрал позеленевшую от времени надпись на черной доске, исполненную, видимо, медной проволокой:

Молчат гробницы, мумии и кости,

Лишь слову жизнь дана:

Из древней тьмы, на мировом погосте

Звучат лишь письмена.

Пробежав еще раз взглядом по корешкам книг, Ким подумал, что, коль скоро старик уже ничего нe скажет, пусть зазвучат письмена.

Логвинов несколько раз прошелся от двери парадного к квартире старика и обратно, внимательно глядя себе под ноги. Поговорил с пожилой женщиной, живущей в квартире напротив, откуда он уловил шорох, опросил других соседей. Никто ничего не видел, не слышал, не знал и вроде бы и знать не хотел. Люди выслушивали его с нескрываемой неприязнью. Чувствовалось, что помогать милиции у них нет никакого желания.

Через два часа, заехав по дороге в прокуратуру и получив задание от следователя, вынесшего постановление о возбуждении уголовного дела, он был в управлении, в кабинете Смолянинова. Под глазами полковника набрякли мешки. Светлые блестящие глаза его, казалось, смотрели зло и подозрительно. Многие, кто близко не знал Дмитрия Григорьевича, недолюбливали Смолянинова. Человек он был замкнутый, неразговорчивый и требовательный. Поэтому кое-кто считал, что на сложной и опасной работе он очерствел душой и не видит за делами ни людей, ни жизни, бурлящей вокруг него. Недавняя смена руководства, постоянно возрастающие требования, новые веяния в кадровой политике органов внутренних дел заставляли начальника отдела все дольше и дольше задерживаться по вечерам в кабинете.

Смолянинова мало кто заставал в хорошем настроении. Его редко встречали в коридорах, хотя он и не был чисто кабинетным работником. Дмитрий Григорьевич с удовольствием размялся бы, но к нему постоянно кто-нибудь приходил. Не выносивший долгих совещаний, Смолянинов любил говорить со своими подчиненными с глазу на глаз: до шести - о делах, после - о чем угодно. Впрочем, это "о чем угодно" все равно было о делах.

Начальник встретил Кима как бы извиняющейся улыбкой. Он был на голову ниже Логвинова, но крепок и гораздо шире в плечах. Ким по привычке без приглашения сел за столик, приставленный к большому тяжелому столу, по старинке покрытому зеленым сукном.

Все знали, что полковник не любит разговаривать с возвышающимся над ним посетителем.

Кима в этом кабинете можно было принять за случайного человека. На нем превосходно сидел темносерый бельгийский костюм-тройка. Ворот белоснежной сорочки в меру туго перехватывал строгий, но изящный галстук. Он держал в длинных крепких пальцах крошечную металлическую шариковую ручку, которой делал пометки в таком же крохотном блокноте.

- Давай, Ким, коротко и конкретно. Убийство?

- Может быть.

- Что значит может быть? Да или нет?

- Пострадавшего могли ударить...

- Сычев считает, что не могли.

- Наш пострел и тут поспел, - усмехнулся Ким. - Он же в Костино собирался ехать.

- Чего ему там делать? Вчера вечером оттуда вернулся. Я его только что послал звонить в Пролетарский райотдел, чтобы участкового Карзаняна к тебе прислали. Будете вместе работать по этому делу. Так ты считаешь, что это не убийство?

- Вполне возможно. Там действительно справа стена. Если предположить, что удар был нанесен в тот момент, когда старик открыл дверь, то стена и впрямь могла помешать. Но его могли и повернуть за плечо.

Развернуть.

- Стоило ли так мудрить? Куда проще: стукнул, взял что хотел и бежать.

- Вот и я так было решил. Но на лестнице у самой площадки первого этажа в одном месте сломана почти у основания одна из опор перил. На торчащем штыре пятна. Я доложил следователю. Старик мог, поднимаясь по лестнице, упасть.

- Мог, конечно, - медленно произнес, вставая со стула, Смолянинов. Он любил рассуждать, шагая по кабинету, и сотрудникам приходилось беседовать с ним, то и дело поворачиваясь.

- Ты вот что, Ким Климыч, - остановился перед Логвиновым полковник, сегодня же выясни подробно о личности потерпевшего. Образ жизни, знакомства, пу и так далее. Чтобы время не упустить и потом не ахать и не разводить руками. Лучше быть плохим поэтом, чем посредственным розыскником. На графоманов прокурору не жалуются. Не тебе объяснять...

Ким с удивлением смотрел на замолчавшего начальника, редко произносящего азбучные истины. Он чувствовал, что Смолянинов не просто озабочен происшествием. Его беспокоит еще что-то, о чем он почемуто умалчивает. И говорит не то, о чем думает.