Юрбен Грандье - Александр Дюма

Писец в четвертый раз зачитал приговор и осведомился у Грандье, продолжает ли он стоять на своем.

— Разумеется, — ответил Юрбен, — ибо все, что я сказал, — чистая правда.

Тогда писец удалился, заметив, что если приговоренный желает сказать что-либо народу, то может начинать.

Однако врагам Грандье это было не по нраву: они знали его красноречие и мужество, а твердое отрицание вины в миг смерти могло разрушить все их планы. Поэтому едва Грандье открыл рот, как они щедро плеснули ему в лицо святой водой, так что у бедняги захватило дух, а когда через несколько секунд он отдышался и начал говорить, один из монахов закрыл ему рот поцелуем. Поняв его намерения, Грандье проговорил достаточно громко, чтобы его услышали люди, стоявшие вокруг костра:

— Настоящий поцелуй Иуды.

При этих словах монахи так разозлились, что один из них трижды ударил Грандье распятием по лицу, делая при этом вид, что подносит его для поцелуя, однако после третьего удара из носу и на губах кюре выступила кровь. Он поэтому сумел лишь крикнуть в толпу, что хочет услышать «Salve Regina» и «Ave Maria»[42], и множество голосов запели эти молитвы, а сам он стоял, сложив руки и возведя очи горе, и вручал свою душу Господу и Пресвятой Деве. Экзорцисты снова спросили, не желает ли он признать…

— Я все сказал, отцы мои, все! — воскликнул Грандье. — Я надеюсь лишь на милосердие Господне.

После этого отказа ярость его недругов достигла предела, и отец Лактанс, схватив соломенный жгут, окунул его в ведро со смолой, стоявшее подле костра, зажег факел и, ткнув им в лицо Грандье, осведомился:

— Несчастный, неужто ты так и не хочешь сознаться и отречься от дьявола?

— Не знаю я никакого дьявола, — ответил Грандье, отодвигая руку монаха, держащую факел, — я от него отрекся, отрекаюсь снова от него и его сует и молю Господа о милосердии.

Тогда, не дожидаясь команды от превотального судьи, отец Лактанс опрокинул ведро со смолой на угол костра и поджег. Видя это, Грандье стал звать палача, тот подбежал к осужденному, чтобы его удушить, но у него что-то не получалось, а огонь тем временем разгорался.

— Как же ваше обещание, брат мой? — проговорил Грандье.

— Я не виноват, — отвечал палач, — монахи навязали на веревке узлов, и мне никак ее не затянуть.

— Ах, отец Лактанс! — вскричал Грандье. — Где же твое милосердие?

Когда языки пламени заставили палача спрыгнуть с поленницы, кюре, простирая руки среди огненных языков, продолжал:

— Послушай, отец Лактанс, Господь в небесах нас рассудит — я приказываю тебе предстать перед ним через месяц.

Затем собравшиеся увидели, как, стоя в дыму и пламени, Грандье попытался задушить себя сам, однако, поняв, что это ему не удастся, или же решив, что он не имеет права собственноручно лишать себя жизни, он сложил руки перед собой и громко проговорил:

— Deus meus, ad te vigilo, miserere mei[43].

Тут некий капуцин, боясь, как бы Грандье не сказал еще чего-нибудь, приблизился к костру с другой стороны, которая не была покамест объята пламенем, и выплеснул казнимому в лицо остатки святой воды.

Поднявшиеся от этого в воздух клубы дыма скрыли Грандье от зрителей, а когда дым рассеялся, они увидели, что огонь уже охватил одежду кюре, но тот продолжал громко творить молитвы. Наконец он трижды произнес имя Иисуса, каждый раз все тише, застонал, и голова его свесилась на грудь.

В этот миг голуби, кружившие вокруг костра, взмыли вверх и пропали в облаках.

Юрбен Грандье умер.

Поскольку на сей раз преступление совершил не обвиняемый, а его судьи и палачи, читателю, мы уверены, будет небезынтересно узнать, что с ними стало потом.

Отец Лактанс умер 18 сентября, то есть день в день через месяц после Грандье, причем в таких страшных муках, что некоторые францисканцы посчитали его смерть местью сатаны, тогда как многие другие, припомнив слова Грандье, решили, что это правосудие Божие. Смерти его предшествовали многие странные обстоятельства, способствовавшие возникновению такого мнения. Посмотрим, что по этому поводу пишет автор «Истории луденских дьяволов», заверяющий в правдивости своего рассказа.

Через несколько дней после казни Грандье отец Лактанс заболел смертельной болезнью и, чувствуя, что она вызвана сверхъестественной причиной, решил совершить паломничество в сомюрскую церковь Нотр-Дам-дез-Андийе, славившуюся чудесами и снискавшую большое почтение к ней в тех краях. Он договорился, что для этого ему будет предоставлено место в карете г-на де Кане, который отправлялся развлечься с веселой компанией в свое имение Гран-Фон и, зная, что отец Лактанс немного тронулся из-за последних слов Грандье, решил позабавиться над перепуганным монахом, для чего и предложил тому ехать вместе с ним. Забавники и в самом деле непрерывно подшучивали над почтенным францисканцем, но однажды, проезжая по прекрасной дороге, карета без каких бы то ни было видимых причин перевернулась вверх колесами; при этом, правда, никто не пострадал. Столь необычайное происшествие удивило путников и несколько поумерило их задор. Отец Лактанс выглядел смущенным и опечаленным, а вечером не стал ужинать и лишь повторял: «Зря я не допустил к Грандье исповедника, которого он просил. Господь наказывает меня за это».

На следующий день путешественники продолжили путь, однако, глядя на плачевное состояние отца Лактанса, потеряли всякую охоту смеяться и шутить. Внезапно, проезжая по ровной дороге в предместье Феме, карета снова опрокинулась, и опять никто не пострадал. На этот раз всем стало ясно, что над кем-то из путешественников занесена длань Господня и что этот «кто-то» — отец Лактанс; поэтому пассажиры немедленно разъехались в разные стороны, оставив его в одиночестве и коря себя за несколько дней, проведенных в его обществе.

Францисканец добрался до Нотр-Дам-дез-Андийе, однако несмотря на всю свою чудотворную силу церковь эта не смогла упросить Бога отменить приговор, произнесенный мучеником, и 18 сентября, в шесть с четвертью часов вечера, то есть ровно через месяц — день в день, час в час — после казни Грандье отец Лактанс в невыносимых мучениях испустил дух.

Что же касается отца Транкиля, то его день настал через четыре года. Болезнь, от которой он умер, была столь необычна, что врачи ничего не могли понять, а его собратья из ордена святого Франциска, боясь, что крики и проклятия больного, слышные даже на улице, сослужат его памяти дурную службу, особенно среди тех, кто видел, как Грандье умирал с молитвой на устах, распустили слух, будто дьяволы, изгнанные им из монахинь, вселились в него самого. Так он и умер в возрасте сорока трех лет, не переставая кричать: «Ах, Боже, как мне больно, как больно! Все дьяволы и все грешники в аду вместе взятые не страдают так, как я!»

«На самом деле, — говорится в панегирике, написанном в честь отца Транкиля и выставляющем в благоприятном для религии свете все подробности этой мучительной смерти, — благородная душа, заключенная в терзаемом демонами теле, оказалась для них жарким адом».

Эпитафия, помещенная на его могиле, является свидетельством святости покойного или его греховности — в зависимости от того, верит читающий ее в беснование или нет. Вот она:

«Здесь покоится смиренный отец Транкиль из Сен-Реми, капуцинский проповедник; демоны, будучи не в силах более выносить его могучих заклинаний и подстрекаемые чародеями, довели его до смерти, которая случилась в последний день мая 1638 года».

Но вот хирург Манури, мучивший Грандье, умер смертью, причины которой ни у кого сомнений не вызвали. Возвращаясь однажды в одиннадцатом часу вечера с городской окраины от больного, он в сопровождении одного из своих коллег и подлекаря, несшего фонарь, уже добрался до центра города и шел по улице Гран-Паве между стеной сада кордельерского монастыря и цитаделью, как вдруг подскочил, остановился словно вкопанный и, устремив взор в некий невидимый для остальных предмет, воскликнул:

— Это Грандье!

На вопрос, где он его видит, Манури ткнул куда-то пальцем и, задрожав с головы до ног, спросил:

— Что тебе надо от меня, Грандье? Что ты хочешь?.. Да… Да… Иду.

Видение тут же исчезло, но удар был уже нанесен. Хирург и подлекарь отвели Манури домой, но ни лампы, ни свет дня не смогли рассеять его ужас: у изножия своей постели он все время видел Грандье. Неделю длилась его агония на глазах у всего города; на девятый день умирающему показалось, что призрак сдвинулся с места и начал заметно приближаться к нему. Непрерывно крича: «Он подходит! Подходит!», Манури принялся размахивать руками, словно желая отогнать видение, а вечером, не сводя с него глаз, испустил дух, примерно в тот же час, что и Грандье.

Остается сказать несколько слов о Лобардемоне. Вот что мы обнаружили на его счет в письмах г-на Патена.