Скажи это Богу - Елена Черникова

Почему я в бессознательном состоянии вообще могла пользоваться телефоном и у меня никто его не отбирал? Как и зачем чья-то аккуратная рука попала ко мне в сумку, на самое дно, за кошельком, не переворошив ничего более? Что было в моем кошельке такого, чего там не должно было быть?

Деньги? Не очень уж большие. Мои талисманы и легко дублируемые документы? Кому они нужны на фиг.

В тайных складках кошелька жила завернутая в пять долларов маленькая фотография Степана Фомича, надписанная его рукой: "С любовью". И вот уж об этом действительно знал только он.

Следующий вопрос: ну и чем этот крошечный снимок опаснее тучи разнообразнейших документов, иллюстрирующих три года нашей совместной жизни и деятельности? Билеты на самолеты, буклеты разных стран и городов, счета из банков и ресторанов, сертификат о пребывании на краю света, фотографии, прочую дребедень - я все трепетно хранила, это было священно. Правда, на билетах не написано: "С любовью". И все-таки: что случилось?

Вот и не знаю, как связать несвязуемое.

Зачем меня били в лицо, а не, например, по затылку? Оставить, если выживу, метку, изуродовать? И откуда я знала, что меня ограбили: ведь это было первое, что я сказала дочери, когда она открыла дверь на чей-то настойчивый звонок, не мой. "Меня избили и ограбили". Конкретно. Я тогда еще не поняла, что это было покушение на убийство. Я еще надеялась, что это хулиганы понервничали. Но, как объяснил мне следователь, они нервничают по-другому. Во всяком случае, не развозят жертв по домам.

Итого: где я находилась в промежутке между 23.35, когда вошла в метро "Кузнецкий мост" через турникет ? 256, и 3.40 утра, когда кто-то стал трезвонить в мою квартиру, так чтобы дочь проснулась и открыла дверь - и обнаружила подброшенную к двери окровавленную мать?

Самое трудное для маленького индивида - при обнаружении рваной раны на голове внятно ответить на простой вопрос: "Что с вами произошло?"

Невероятно трудно. Варианты?

"На меня упал кирпич". Назовем это так.

"Я нечаянно прошла мимо дома, с крыши которого время от времени падают кирпичи".

"Мне наглядно продемонстрировали, что кирпичи летают".

Или как?

И вот я стою, смотрю в окно, надеясь, что солнце наконец догадается восстановить свой обычный ход. Но оно слоняется по небу, и не видно конца-края странностям жизни солнца.

Однажды мне удается отвернуться от окна, и тут мозги делают сальто-мортале. Следующий кадр: я в постели. Наконец-то я вижу потолок, стены - ну хоть что-то, кроме окна и блудного солнца. Наверное, в тот день я начала выздоравливать, потому что после того сальто я начинаю плакать и потом еще почти год лью слезы почти без перерыва. Опухают глаза. Вечная молодость дает сбои, растут мешки под глазами, я толстею и прочая гадость.

Через месяц после контузии ручки зачесались: опять книжек понаписать захотелось. Профессия у меня такая.

Хвать бумагу - а руки не работают. Ни на компь?ютере, ни от руки, ни от задней левой ноги, - никак не могу сочинять. Почерка ручного - просто нету. Буквы пляшут так, что любой графолог обрадуется: редкая патология, просто чудо! Компьютер не поддается, поскольку все клавиши стали похожими, как близнецы, и даже мое вековечное умение печатать вслепую не спасает, поскольку "близнецы" разбегаются абсолютно и своевольно. И все буквы - одинаковые.

Интуиция разбушевалась так, что пришлось выпить очень много водки, дабы заткнуть фонтан. О, в нем не было золотых рыбок!..

Что делать?

Деньги кончаются, здоровья нет, работать не могу, любовничек, драгоценный Степан Фомич, завел себе гаремчик и похваляется им предо мной; дочь в панике, лицо изуродовано, мозги желеобразно трясутся от малейшего шага, подруги говорят глупо-утешительные речи, бессонница лютая, милиция никак не может найти невообразимых бандитов с уникальными манерами, все-все в жизни покосилось и упало в тартарары.

Кроме того - наступила весна, от которой мне и раньше доставалось по первое число, а тут уж она и во?все некстати нагрянула со всем своим природопробуждением, и все веселые хрустальные ручейки, полные чужих подснежников, потекли сквозь мое сердце мутной лавой с гвоздями.

Это, Анна, я сейчас могу столь чеканно живописать то состояние и даже благодарить то состояние за экс?терн-обучение меня уму-разуму. А тогда я могла только воздух глотать и бояться каждой ночи.

Был февраль, потом был март... В тесной эколого-филармонической нише нашего двора соперничали коты и вороны. Первые, понятно, больше по ночам, вторые - как повезет. Вороны почему-то не решались каркать, покуда вопили охваченные истомой коты.

Наверное, я все-таки иногда засыпала, потому что я помню сновидения: яркие до рези в глазах бирюзовые картины моря. Вкупе с хвостатыми дворовыми вокалистами они помогли мне принять одно немаловажное решение: остаться в живых. Море, коты, вороны - чем только не утешаешься, когда очень прижмет!..

(См. Приложение 7)

Доктор выxодит на тропу

Профессор, замерев всем телом, следил за руками жены: левая на пульсе Тимы, правая очень медленно легла на ее лоб и чуть сдвинулась на брови и вот уже накрыла глаза девушки мягкой ладонью.

- Не закрываются, - прошептала жена, повернув изумленное лицо к мужу. - Веки очень твердые.

- Хорошо, хватит, пересядь на мое место. Главное, она жива...

Профессор решил попробовать сам. Уж его-то руки дрожали, как у лихорадочного, а деваться все равно некуда: Тиму надо привести в чувство - хоть в какое-нибудь из известных ей. Или придется - в неизвестное.

В омертвевшей тишине клиники раздался звонок. Профессор подскочил. Он напрочь забыл, что сегодня - день очередного визита Алины.

- Этого только не хватало! - Он заметался.

- Что? - испуганно воскликнула жена.

- Клиентка, - прошипел профессор.

- Отложи, - вздохнула жена. - Хочешь, я выйду, скажу, что ты уехал, заболел, ушел на неотложный вызов, мало ли что...

- Нельзя. Не тот случай, - очень мрачно ответил он.

- Почему? - Жена не знала подробностей.

- Нельзя! - заорал профессор, окончательно сорвавшись. - Вот совсем нельзя!!! Впусти ее и веди в кабинет, быстро!

Ошарашенная, женщина с тоской взглянула на непо?движную Тиму и поскакала на первый этаж.

Профессор запер дверь на ключ, вернулся к Тиме, лег на диван рядом с ней и совершил то, чего никогда не собирался делать с этой девушкой: раздвинул ее ноги и положил руку на девственный орган. Отыскал неприметный клитор и принялся гладить, чувствуя себя почти некрофилом. Но очень нежным и заботливым. Если в магазин он послал ее за любопытством, то сейчас он бессознательно попытался включить любострастие. Но результаты!..

Маска покоя на лице Тимы вдруг резко исказилась: гримаса вульгарной насмешки - и хохот, вырвавшийся из глубины горла, при неподвижных глазах и крепко сжатых губах! Если бы профессор не был сед, то уж сейчас он поседел бы точно. Никогда в жизни он не видел такого страшного, невероятного выражения не то что на вечно безмятежном личике лучезарной Тимы, но и вообще ни у кого в мире. Он отдернул руку и поспешно поправил одежду. И услышал неизвестный ему хриплый, развязный, гадостный голос, чревовещательно заявивший:

- На клиторальном оргазме светлого будущего не построишь! Рекомендую вагинальный марш-бросок!

Прежняя, еще вчерашняя Тима не знала, конечно, ни одного из этих слов. Прежняя Тима всегда говорила странно-мелодичным голосом, старательно работая губами, как обучила ее жена профессора.

Эта же Тима говорила, не разжимая искривленных ухмылкой губ и вдобавок абсолютно не своим голосом. Профессору вообще не был известен этот замогильный, крайне пошлый голос. Все это было настолько невозможно, что в докторе разыгрался исследовательский раж.

- Моя дорогая, - сказал он громко. - Что ты предлагаешь?

- А ты не понял? - еще хуже ухмыльнулась дорогая, закинула руки за голову, сладострастно потянулась, словно пантера со сна, и наконец закрыла неподатливые глаза.

- Господи... - в смятении пробормотал профессор.

- А вот эту инстанцию попрошу не трогать, - кокетливо мурлыкнула девица, повернулась на бок, подсунула руки под щеку и посоветовала: - Иди поработай, гуру хренов... А я наконец посплю по-человечески.

И все это так же - не разжимая губ. Только гримаску чуть подкорректировала - теперь лицо просто улыбалось, но как бы своим, тайным мыслям, до коих собеседнику не должно быть никакого дела.

Профессор встал - и вдруг чуть не упал: какая-то круглая сила уверенно толкнула его в солнечное сплетение. Не больно, мягко, но вразумительно.

Тима спала. По-человечески, как выразился ее чревовещательный рупор. Свернулась клубочком - и все дела. Словно и не было этого кошмара.

В дверь тихонько постучали. Профессор открыл, впустил жену и показал результат, изо всех сил стараясь казаться победителем.

- Ну и чудненько, ну и слава Богу, - зашептала жена, разглядывая мирную картину девичьего сна.