Дюна - Фрэнк Херберт

— Сама не знаю, почему я тебя слушаю, — проворчала она, но выпустила рукоятку крисножа и вытерла ладонь о платье. Влажная, потная ладонь возмутила ее чувство Свободной — чувство бережливости. Какая потеря влаги тела!

— Вы слушаете, потому что знаете: я предан вашему брату, — сказал он. — Мои действия ясны, их легко понять.

— Ничто в тебе не ясно и не понятно. Ты самое загадочное создание из всех виденных мною. Откуда мне знать, что вложили в тебя тлелаксу?

— По ошибке, а может, и намеренно они наделили меня способностью формировать себя.

— Ты возвращаешься на параболы цензунни, — обвинила она. — Мудрый человек формирует себя, глупый живет лишь для смерти, — сказала она, подражая его интонациям. — Поклонник сознания!

— Люди не могут отделить средства обучения от его результата.

— Ты говоришь загадками!

— Я говорю с открытым разумом.

— Я передам все это Полу.

— Большую часть этого он уже слышал.

Она почувствовала, как ее переполняет любопытство.

— Почему же тогда ты до сих пор жив и… даже на свободе? Что он тебе сказал?

— Он рассмеялся и сказал: «Людям не нужен император-бухгалтер, им нужен хозяин, кто-нибудь, кто мог бы защитить их от перемен». Но он согласился с тем, что разрушение его империи исходит от него самого.

— Почему он так сказал?

— Потому что убедился, что я понимаю его проблемы и хочу ему помочь.

— А что ты сказал, чтобы он это понял?

Он молчал, разворачивая топтер для посадки на хорошо охраняемую площадку башни.

— Я требую ответа на мой вопрос!

— Я не уверен, что вы примете это.

— Об этом буду судить я! Приказываю тебе говорить!

— Позвольте мне сначала приземлиться, — сказал он. И не дожидаясь ее разрешения, мягко посадил топтер на оранжевую полосу на крыше башни.

— Теперь говори! — потребовала Алия.

— Я сказал ему, что выносить самого себя — может быть, самая трудная задача во Вселенной.

Она покачала головой:

— Это… это…

— Горькая пилюля, — подсказал он нужное слово, наблюдая, как бегут к ним по крыше охранники, принимая на себя задачи эскорта.

— Горькая чепуха!

— Самый знатный и самый ничтожный мучается одними и теми же проблемами. И нельзя нанять ментата, чтобы он решил эти проблемы за тебя. Тут нельзя получить предписание, нельзя позвать свидетелей, чтобы получить ответ. Ни слуги, ни приверженцы не перевяжут эту рану. Пока ты не перевяжешь ее сам, она будет кровоточить.

Алия отвернулась от него и тут же поняла, что выдала этим свои чувства. Без власти голоса, без колдовства он еще раз добрался до самых глубин ее души. Как ему это удалось?

— И что же ты посоветовал ему? — прошептала она.

— Рассуждать и устанавливать порядок.

Алия посмотрела на ожидающих в сторонке охранников.

— И насаждать справедливость, — присовокупила она.

— Вовсе нет! — возразил он. — Я предложил, чтобы он рассуждал, руководствовался одним-единственным принципом.

— И этот принцип?

— Беречь друзей и уничтожать врагов.

— Значит, судить не по справедливости?

— Что такое правосудие? Сталкиваются две силы. У каждой есть право в своей собственной сфере. Он не может предотвратить эти столкновения, он их может лишь разрешить.

— Как?

— Очень просто.

— Сохраняя друзей и уничтожая врагов?

— Разве это не служит стабильности? Людям нужен порядок, какой угодно. Они голодают и видят, что война стала спортом богатых. Это опасная форма рассуждения — она нарушает порядок.

— Что ж, я скажу брату, что ты рассуждаешь слишком опасно и что тебя надо уничтожить, — сказала она, оборачиваясь к нему.

— Я уже предлагал ему это.

— Потому ты и опасен, что овладел своими страстями, — сказала она, справившись с собой.

— Я опасен вовсе не потому, — и прежде чем она смогла пошевелиться, он наклонился, взял рукой ее подбородок и припал губами к ее губам.

Это был короткий и нежный поцелуй. Он отодвинулся, а она продолжала сидеть будто в шоке, замечая сдержанные улыбки на лицах охранников, которые неподвижно стояли снаружи.

Алия поднесла палец к губам. Какое знакомое ощущение в этом поцелуе! Его губы — плоть будущего, которое она видела кратчайшим путем предвидения. Грудь ее вздымалась. Она сказала:

— Мне следовало бы приказать, чтобы с тебя содрали кожу.

— Потому что я опасен?

— Потому что ты слишком много себе позволяешь!

— Я не беру ничего, что ранее не было бы мне предложено. Радуйтесь, что я не взял все предложенное. — Он открыл дверцу и выбрался наружу. — Выходите, мы и так слишком долго занимались пустяками. — Он пошел к выходу.

Алия выпрыгнула следом и побежала рядом с ним.

— Я расскажу ему все, что ты говорил и делал, — сказала она.

— Хорошо, — гхола открыл перед ней дверь купола.

— Он прикажет тебя казнить, — сказала она, проскальзывая в дверь.

— Почему? Из-за поцелуя? — он пошел за ней. Дверь закрылась. — Поцелуя, которого я хотел?

— Которого ты хотел! — Ее переполнял гнев.

— Ладно, Алия: поцелуя, которого хотели вы. — И он пошел впереди. Его движение будто пробудило в ней предельно ясное сознание, и она поняла его предельную искренность. «Поцелуй, которого я хотела, — сказала она себе. — Это правда».

— Твоя правдивость, вот что опасно, — сказала она, идя следом за ним.

— Вы возвращаетесь на путь мудрости, — заметил он, не замедляя шага. — Ментат не мог бы дать более прямого ответа. А теперь: что вы видели в пустыне?

Она схватила его за руку и заставила остановиться. Он снова сделал это — привел ее мозг в состояние обостренного сознания.

— Я не могу этого объяснить, — ответила она, — но почему-то я все время думаю о лицевых танцорах. Почему?

— Ваш брат за этим и послал вас в пустыню, — сказал он. — Расскажите ему об этом.

— Но почему? — она посмотрела на него в упор. — Почему лицевые танцоры?

— У Свободных не пропадала ни одна молодая женщина, — коротко сказал он.

Я думаю о том, какое счастье быть живым. Смогу ли я когда-нибудь ощутить себя таким, каким я некогда был? Смогу ли я отыскать свое «Я»? Это сокрыто во мраке будущего… Но мне принадлежит все, доступное человеку, и любое мое действие может достичь цели.

Пол принял большую дозу спайса и теперь смотрел внутрь себя в оракульском трансе. Он видел, как луна превратилась в продолговатую сферу и начала с воем раскачиваться из стороны в сторону. Вдруг она сорвалась с небосвода и покатилась вниз, точно мяч, брошенный рукой ребенка… Все ниже… ниже… Будто раскаленная звезда, она с шипением погрузилась в бескрайнее море и исчезла. Не зашла, а именно исчезла, ее больше не было. Земля тряслась, как змея, сбрасывающая старую кожу. Ужас охватил Пола.