Метафизика возникновения новизны - Иван Андреянович Филатов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но как мы уже знаем, одного восприятия недостаточно, поскольку оно само по себе «бессловесно». (И об этом мы уже говорили в самом начале, а именно, в Разделе 1.2. (««Бессловесность» потребности, чувства, идеи, мысли и языки их выражения»). Оно должно быть оформлено в какой-либо уже известной нам знаково-образной системе. Что же касается метафизики, то внешние образы, привлеченные греками – такие как несокрытость, восхождение, самовозрастание, становление, постоянство, собирание в единое целое и др. – всего лишь оформили в адекватной форме их собственные внутренние ощущения от самих фактов внезапно-спонтанного проникновения интеллектуальной новизны (в виде идеи) в их сознание. Но для того, чтобы и после досократиков данная адекватность сохранялась неизменной во времени, необходимо было наличие как минимум трех факторов:
– во-первых, чтобы у человека сохранялась сама способность генерировать интеллектуальную новизну, и генерировать ее именно в виде новых иррациональных идей, являющихся в акте инсайта, озарения, интуиции;
– во-вторых, чтобы неизменным оставалось и само интеллектуально-соматическое восприятие этой новизны, то есть, чтобы он (человек) воспринимал возникновение этих идей в виде конструкций новых смыслов, понимание которых сопровождается возникновением чувства удовольствия-удивления;
– и, в-третьих, чтобы сохранялась адекватность (соответствие) между воспринимаемыми ощущениями и формами их выражения (образы, знаки, символы и т. д.).
Что касается первых двух факторов, то у нас нет каких-либо сомнений в том, что с зарождением человека разумного (около 75 – 50 тыс. лет назад) данные факторы в принципе остались неизменными по настоящее время. То есть человек разумный сохранил за собой как способность продуктивно мыслить, так и способность неизменным образом воспринимать результаты подобного мышления. Но вот оформление адекватности – мы уже говорим о третьем факторе – в дальнейшем (то есть после досократиков) в какой-то момент изменило древнегреческому сценарию и пошло по наклонному пути соскальзывания с онтологического направления, что и было показано Хайдеггером, величайшая заслуга которого заключалась в том, что он обратил внимание на совсем казалось бы незначительное, произошедшее еще в Античности, изменение направления человеческого Духа, изменение, приведшее в конце концов к возможности осуществления неблагоприятных последствий. Но сам он, как это ни звучит странно, так и не увидел того, что причина подобного изменения состояла только в том, что ни в Античности, ни в последующие времена не было раскрыто понятие основополагающего концепта духовно-материального развития, а именно, не было раскрыто понятие интеллектуальной новизны в виде объективной, то есть совершенно новой идеи, идеи, имеющей рационально-иррациональное происхождение.
В связи с вопросом, какое понятие идеи было необходимо античной метафизике для того чтобы она не заблудилась и не исказилась в последующем своем развитии, снова вернемся к Платону. Как мы уже показали чуть выше, досократики, еще не имея представления, а вместе с ним и понятия о том, что такое идея, верно уловили и назвали «верными» терминами те воспринимаемые ими ощущения, которые они испытывали от периодически-спонтанного проникновения иррациональных идей в их сознание. И именно на этом фундаменте, фундаменте верных восприятий и ощущений они заложили начала философии в виде понятий Истины, природы, Бытия, логоса, сущего и т. д. Далее: Платон дал наименование тому, возникновение чего воспринималось и ощущалось досократиками как появление нового смысла, то есть как выхождение его из сокрытости в несокрытость. И таким наименованием стало слово «идея», обозначавшее до Платона всего лишь внешний вид вещи, а после него приобретшее свой философское звучание. То есть платоновское понятие идеи, как мы постарались показать ранее (см. Раздел. 1.1. «Платон как открыватель «технологии» интуитивного мышления»), имеет двойственный смысл.
И в то же время, с одной стороны, возникновение идеи,
– во-первых, характеризуется спонтанностью своего появления и легкозабываемостыо ее смысла (вспомним снова о дедаловых статуях из «Менона», которые, благодаря своему совершенству, могут самопроизвольно исчезать из поля зрения их создателя),
– а во-вторых, сопровождается непременным возникновением чувства удовольствия-удивления от понимания самой новизны смысла идеи. И это в некоторой степени роднит понимание того, что Платон назвал идеей со скрытым от сознания пониманием, которое ощущалось и воспринималось досократиками как возникновение нового смысла.
Но с другой стороны, платоновское понятие идеи заключает в себе представление о сущностном и притом предельном образце любого объекта (вещи) реально существующего мира. Обратимся снова к одному из определений Платоновой идеи, данному А. Ф. Лосевым.
«Идея Платона есть смысл, смысловая сущность и определение той или иной вещи, самый принцип ее осмысления, ее порождающая модель. Ведь всякая вещь, будучи сама собой, всегда нечто значит, то есть имеет свою собственную сущность, а платоновская идея как раз и является принципом конструирования этой сущности вещи и, следовательно, самой вещи, то есть смысловой моделью вещи. Поэтому понимание платоновской идеи как просто родовой сущности совершенно недостаточно и грубо. .... Лучше было бы говорить что… вещь есть функция идеи»78.
Имея в виду данное определение (и определение, данное под сноской 76), обратим особое внимание на то, что идеи Платона во втором своем (классическом) значении есть образцы отдельных вещей, но никак не комплексы взаимосвязанных между собой объектов, имеющие (комплексы) вполне определенную смысловую структуру. И это принципиально важный момент, поскольку смысловая сущность явленной нам вещи (и ее явления) связана с понятием сущего, в то время как смысловая сущность новой идеи (и ее возникновения) связана с понятием Бытия. К сожалению, послеплатоновская философия взяла на вооружение второй вариант понятия идеи. Именно здесь переплелись, а вернее было бы сказать: перепутались «судьбы» Бытия и сущего. И именно с данного момента, то есть с момента недостаточно верного определения понятия идеи, Бытие оказалось не определенным: в то время как сущее было «привязано» и к определенному объекту, и к его сущностным свойствам, Бытие оказалось «безродным». Оно ни к чему существенному не было привязано. Оно утеряло свою связь с едва наметившемся, – но так и не проявленным – у досократиков и отчасти у самого Платона, понятием идеи как комплекса взаимосвязанных объектов и связало свою судьбу с понятием идеи как представлением о комплексе свойств какого-либо одного, единичного объекта (вещи). Но последняя связь оказалась всего лишь фикцией, не имеющей под собой сущностного основания. Бытие было отдано «на волю волн»: то ли это идея, то ли представление, то ли полагание, то ли «воля к власти» и т. д.
Что же касается определения Бытия как идеи (Платон), то действительно, понятие идеи фигурировало буквально у всех мыслителей после Платона. Но вот
– определил ли кто-либо после него,
