Гранит не плавится - Варткес Тевекелян

Нога почти не болела, на душе было тихо, спокойно, как бывает, когда ждёшь чего-то хорошего.

Но было и обидно. Мои товарищи, оборванные, полуголодные, мёрзли в горах, ежеминутно подвергались смертельной опасности в бесконечных боях, а здесь, в тылу, буржуи жили с комфортом, в роскошных квартирах, словно ничего на свете не изменилось. «Неужели так всегда и будет? — думал я. — Зачем же тогда столько жертв, столько крови?..»

Взять, к примеру, дом, в который меня так неожиданно забросила судьба. По словам сопровождавшего меня чекиста, мужчины, жившие в нём, сбежали, — следовательно, у. них были основания ждать возмездия. Иначе ведь не бросишь имущество, семью, не станешь скитаться по белу свету, как бездомная собака. Граница недалеко — рядом Иран, Турция. Туда не так уж трудно перебраться и избежать заслуженной кары. А их женщины как ни в чём не бывало продолжают пользоваться всеми благами обеспеченной и сытой жизни!.. Разве это справедливо?..

Старуха говорила о старшей дочери, — стало быть, есть и младшая. Интересно, какие они? Впрочем, что думать о них, — обыкновенные буржуйские дочки, чопорные, самодовольные. Вряд ли они удостоят вниманием какого-то большевистского комиссара, к тому же на костылях… Ну и чёрт с ними! Я и не нуждаюсь в их внимании…

За дверью послышались приглушённые голоса. Я напряг слух.

«Неудобно, придётся пригласить…» — говорила хозяйка. «Не хочу сидеть с ним за одним столом, пусть ест у себя», — возражал незнакомый женский голос. Ашхен сказала: «Не дури, он такой же человек, как и все, не кусается…» — «По манерам он производит впечатление воспитанного молодого человека», — подтвердила хозяйка. Голоса стихли…

Через несколько минут в дверь постучали. Ашхен принесла мне домашние туфли, куртку, лёгкие брюки и пригласила в столовую обедать.

— Лучше я здесь поем, — сказал я. Мне тоже не очень-то хотелось сидеть с ними за одним столом.

— Глупости! Ты же можешь ходить. Вставай, одевайся и приходи. Твою одежду я отдала в стирку.

Всё это было сказано таким решительным тоном, что пришлось покориться. Ашхен всё больше казалась мне простой и доброй. Во всяком случае, в ней не было ничего «буржуазного» — ни высокомерия, ни чванливости.

Проходя мимо зеркала, посмотрел на себя. В одежде с чужого плеча я выглядел неуклюжим, смешным и совсем не был похож на боевого комиссара. Посмотрели бы на меня сейчас Акимов, Шурочка!..

Все уже сидели за столом — в центре мать, справа от неё одна дочь, слева другая. Поодаль Ашхен.

— Это мои дочери — Белла и Маро, — сказала хозяйка.

Я молча поклонился и занял место напротив старухи, перед свободным прибором, так и не поняв, которая из дочерей Белла, а которая Маро. Обе они, избегая моего взгляда, низко склонились над тарелками, делая вид, будто заняты едой.

Первое смущение прошло, и я снова украдкой посмотрел на девушек. Черноволосые, черноглазые, скромно, но со вкусом одетые, обе казались симпатичными.

Слева сидела младшая, юная, стройная, лет семнадцати, не больше. Она подняла голову, и на секунду наши взгляды встретились. Девушка была очень хороша, а может, мне так показалось, не знаю. Одно могу сказать: девушек с таким нежным, милым лицом, с такими большими, светящимися, немного грустными глазами раньше я не встречал.

— Выпей стакан вина, — предложила Ашхен, — это полезно, ты много крови потерял.

Я поблагодарил и отказался — мне было совсем не до вина. Меня тяготило молчание за столом. Добрая Ашхен поняла это. Желая хоть как-нибудь завязать разговор, она спросила меня, нравится ли мне еда.

— Очень. Я давно не ел таких вкусных вещей, — ответил я, хотя от смущения даже не разобрал, что именно я ел. — Моя мама тоже большая мастерица вкусно готовить…

— У вас есть мама? — вырвалось у младшей девушки.

— Зачем задаёшь глупые вопросы, Маро? У каждого есть мать и отец, — рассердилась Ашхен. Так я наконец узнал, кто из девушек Маро.

— Я хотела спросить, жива ли она, — девушка смутилась, покраснела и показалась мне ещё привлекательнее.

— Мама моя живёт в Ростове-на-Дону, она учительница, — сказал я, обращаясь к Маро.

Обе девушки одновременно подняли головы и удивлённо посмотрели на меня. Должно быть, по их понятиям мать большевика не могла быть учительницей.

Разговор не клеился, обед проходил в полном молчании. Покончив с десертом, я поднялся, поблагодарил и, ни к кому прямо не обращаясь, спросил:

— Не могли бы вы дать мне какую-нибудь книгу?

— Библиотека по коридору направо. Шкафы не запираются… Ашхен, покажи, пожалуйста, — сказала старуха.

Когда мы вошли в библиотеку и Ашхен включила свет, у меня глаза разбежались. Большие застеклённые шкафы красного дерева были набиты книгами в дорогих, красивых переплётах. Почти все русские классики — Пушкин, Гоголь, Толстой, Достоевский, Гончаров, Тургенев, Короленко, Герцен. Столько книг не было даже в нашей школьной библиотеке. Разглядывая шкафы, я увидел полки с книгами на французском языке: Стендаль, Бальзак, Мопассан, Доде, Мериме, Золя. От радости задрожали руки, — такого счастья я никак не ожидал!..

Взяв томики Стендаля и Мопассана, я вернулся к себе. Сел в кресло, зажёг настольную лампу, раскрыл книгу. Я по нескольку раз перечитывал фразы — и ни слова не, понимал!.. Мысли мои были заняты Маро. Что она делает? Наверно, тоже читает… Интересно, какие книги ей нравятся?..

Я старался не думать о Маро, — напрасно. Закрыв книгу, я ругал себя: мальчишка, слюнтяй! Увидел смазливую девчонку и сразу потерял голову, даже не подумал, кто она и кто ты? Нечего сказать, хорош боец Красной Армии, политрук, влюблённый в дочь классового врага!.. Разве я влюблён? Нет, конечно! К чёрту всё это!..

Я взял книгу и лёг в постель. Постепенно судьба Жюльена Сореля увлекла меня, и я забыл обо всём остальном.

Читал до поздней ночи, а утром дал себе слово не думать о Маро, даже не смотреть на неё!

Погода испортилась, моросил дождик. Струи воды медленно стекали по запотевшим стёклам. В доме было тепло, тихо, пахло чем-то приятным…

Такая погода вызывает грусть, и мне было грустно. Меня охватило острое, мучительное желание бросить проклятые костыли, поскорее вернуться в полк, к товарищам. В этом доме я чувствовал себя не в своей тарелке, — противно, совестно было есть буржуйский хлеб, общаться с чужими, враждебными людьми. Вспомнил Шурочку и улыбнулся, — милая, хорошая Шурочка!.. Скорее, скорее в полк!..

Прислонив костыли к стене, попытался обойтись без них, — увы! Не сделал и трёх шагов. От долгого лежания мускулы ног ослабли и плохо подчинялись, да и ступить на правую ногу было больно.

Позвали завтракать. У дверей столовой столкнулся с Маро.

— Здравствуйте, — она заговорила первой. — Вы знаете французский язык?

— Почему вы спрашиваете? — Я старался не смотреть на неё.

— Вы взяли из шкафа французские книги, я заметила. Даже могу сказать какие…

— Взял. Разве нельзя было?

— Что вы!.. Я совсем о другом. Взяли, — значит, умеете читать по-французски.

— Умею.

Маро, слегка путая падежи, заговорила со мной по-французски. Я ответил.

— О-о, вы говорите великолепно! Я буду разговаривать с вами только по-французски!

— Очень рад, практика нужна нам обоим.

За завтраком удостоила меня внимания и Белла. Она поинтересовалась, где я учился и откуда знаю французский. Я рассказал.

— У нас в гимназии преподавали немецкий и французский, — сказала Белла. — Но, в отличие от Маро, у меня к языкам нет никаких способностей.

— Зато ты отличная математичка, — возразила та.

— Ты всегда склонна преувеличивать! Ну какая я математичка?..

Вечером в доме было тихо. Заглянул в столовую, библиотеку, — никого. Решив, что все ушли, подошёл к роялю, поднял крышку. Сел, начал тихонько наигрывать. Пальцы утратили гибкость, трудно было брать аккорды. Но постепенно всё наладилось, и, забыв о своём намерении играть приглушённо, я нажал педали. Рояль звучал великолепно. Давно уже Шопен и Лист не доставляли мне такого наслаждения!..

Окончив играть, я долго сидел за открытым инструментом в каком-то оцепенении. Очнулся от тихого шороха. Поднял голову, оглянулся. Никого…

После ужина вся семья собралась в гостиной. Пригласили и меня. За кофе возник довольно любопытный разговор. Белла, внимательно глядя на меня, спросила:

— Скажите, вы в самом деле убеждённый большевик?

— Самый натуральный…

— Непостижимо!

— Что непостижимо?

— Вы знаете языки, любите музыку… Словом, вполне интеллигентный человек — и вдруг…

— До знакомства с вами я представляла себе большевиков грубыми, неотёсанными, — сказала старуха.

— Это потому, что вы судили о них по словам наших врагов.

— Возможно, — согласилась старуха, но Белла возмущённо перебила её: