Жених для ящерицы - Анна Яковлева

Гена по неосторожности открыл дверь в семейных трусах, увидел меня и сиганул в ванную.

Я думала, он одевается, но ошиблась – Гена отсиживался. Пришлось стучать:

– Геннадий Палыч, я не уйду, не надейся.

На Гену стыдно было смотреть: всклокоченный, мятый, в подскочивших от неделикатной стирки брючках, в дырявой майке (не представляю, как Палыч раздевался, например, при любовнице, если она у него есть, или у врача), в Веркиных тапках с сиреневой опушкой – именно такими я представляла пациентов психиатрической лечебницы с диагнозом «шизофрения в стадии ремиссии».

– Выпьешь? – задал вопрос Гена, и я поняла, что наши дела плохи.

– А, давай, – махнула я рукой.

Геннадий Павлович налил водки, порезал сало и хлеб. Мы, как на поминках, в полном молчании выпили, закусили.

– Кинули нас, – подтвердил мрачную истину Гена, – уплыли наши деньги, и паи, и ферма, и все, к чертям собачьим, уплыло.

Я помолчала, переваривая информацию.

– Ген, за сколько тебя купили?

– За сто тысяч, – не стал запираться Геннадий Павлович.

– Чего?

– Рублей!

– А сколько дали?

– Сказали, аванс. – Гена с видом жертвы встал, открыл навесной шкаф над разделочным столом, вытащил конверт, протянул мне.

В конверте лежали красивые, новенькие десять пятитысячных купюр.

Слишком красивые и слишком новенькие.

– Цветной принтер? – догадалась я.

– Ага, – кивнул Гена и наполнил стопки.

Спрашивать у Гены, где были его совесть и глаза, я не стала. Глаза ему залили – это было понятно без слов. Совесть, видимо, усыпили тем же простым и действенным способом.

– Палыч, ты же непьющий?

– Это был исключительный случай.

– Надо что-то делать, – высказалась я, опрокинув еще одну стопку, – искать этих проходимцев.

– Надо, – согласился Гена, разливая остатки водки, – хотя бы для очистки совести.

Мы посидели в тягостном молчании.

– Палыч, а кто купил земельные паи?

– Жуков оформил все документы на одну контору московскую, «Глобалресурс». Думаю, подставная контора.

– Слушай, а соседи, «Рассвет» и «Утро страны», – как они? Тоже попали?

По лицу Геннадия Павловича прошла судорога.

– Тоже попали.

– Как же так? Ни у кого не возникло сомнений?

– Ни у кого…

– Ген, а какие у нас, у хозяйства, я имею в виду, права?

– Не сегодня завтра нас турнут с насиженного места. Стадо придется гнать на убой.

Сокрушаться смысла не было. Жуков мастерски умел влезть в душу, я сама едва не пала жертвой этого квалифицированного, так сказать валютного, наперсточника. Вино, цветы, штопор… Забота обо мне и наших с мамой участках… Меня подбросило от догадки: работа – это тоже была развесистая клюква?

Объединенная лаборатория, командировка – все для того, чтобы я поверила в реальность происходящего? Ведь счета на оборудование, мебель и реактивы до сих пор не оплатили! Так-так-так… Если преступная группа снялась и отбыла в неизвестном направлении – что это может означать? Что они добились своего – вот что это означает! Я мешала их планам, а потом перестала мешать: дала Жукову доверенность на сбор документов, когда он предложил мне найти альтернативные участки.

Значит… значит, моя земля тоже накрылась?

– Дура я, дура, – простонала я и по примеру Гены Рысака обхватила голову руками.

– Ты-то как раз умнее всех, – утешил Гена, – а мне теперь хоть вешайся.

После вечерней дойки коллектив собрался в красном уголке.

Собрание проходило в нервной обстановке, решить ничего толком не могли. Как быть со стадом, с имуществом, с помещениями – никто не знал. Гена вообще впал в ступор. Глядя на нашего управляющего, хотелось лечь и умереть. «Не боец, ох не боец наш Гена», – сокрушалась я.

Пока все, не стесняясь, высказывались в адрес зомбированного Палыча, вдогонку мастерски и с удовольствием материли Жукова, я написала заявление в милицию, в прокуратуру и представителю президента. Хотела еще куда-нибудь написать – в ООН, в Гаагский суд, например, но адресов не знала.

– Ставьте подписи, – сунув ручку кому-то, велела я.

Поставив подписи, народ стал расходиться.

Я вручила заявления Геннадию Павловичу, изображавшему истукана:

– Завтра утром поедешь в город. Понял? Понял или нет? – Я потрясла Гену за плечо, дождалась, когда он кивнет. – Отвезешь в прокуратуру и в милицию заявления. Потом поедешь в администрацию.

Гена опять вяло кивнул, но взгляд уже был осмысленным.

Утром «пазик» не приехал, каждый добирался до фермы своим ходом.

Злые как черти, доярки быстро выяснили, что денег на заправку нашего фермерского автобуса нет.

Озверевший коллектив ринулся к бухгалтеру Нонке Спириной с классическим вопросом (по частоте употребления главным русским вопросом, как мне кажется):

– Где деньги?

– Нет денег! Банковские счета хозяйства заблокированы. Деньги за молоко со счетов хозяйства сразу снимает налоговая. Зарплаты не будет. – Нонка с невозмутимым видом оглядела обалдевших доярок.

– Сучка! – сквозь зубы процедила Клавдя. – А раньше ты сказать не могла?

– А что бы ты сделала? – с наглой ухмылкой поинтересовалась Нонка.

Я снова собрала коллектив и предложила сброситься из авансированных Жуковым денег.

Без энтузиазма мы скинулись на заправку, Василий Митрофанович обещал, что этого хватит на газ на неделю. Уже кое-что.

Выдав анализы, я закрылась в кабинете Рысака и принялась обзванивать соседние хозяйства. Через час я убедилась, что:

дураков не жнут, не сеют, они растут сами.

афера века удалась.

Чтобы рассеять по миру всех фермеров области, Жукову потребовалось чуть больше трех недель. Эх, надо было сделать его донором! Это ж какие способности у человека! Гений! Криминальный, правда, но гений.

В своих фантазиях я представляла Жукова и Фаину в наручниках в зале суда.

В этой компании Француза не было: почему-то не хотелось, чтобы Максима нашли и предъявили обвинение в мошенничестве. Красивый, роскошный мужчина – пусть живет среди нас, грешных, пусть радует глаз, пусть женщины рожают от него детей. А от кого еще рожать? Не от Палыча же!

Вернувшись из города, Гена попросил у меня спирта.

– Палыч, нам нужен трезвый управляющий, – предостерегла я Рысака, – не увлекайся.

Налила Гене наркомовские сто граммов, он молодецки махнул их и произнес исторические слова:

– Жизнь – говно!

Пока власти раскачивались, на наших наделах появились какие-то людишки. Ясно: поля «причесывают», готовят к продаже.

Все тупо сидели и ждали конца света.

Впереди у меня маячила одинокая, нищая старость. Планы на зачатие рухнули. Ничего удивительного или противоестественного в том, что их пришлось свернуть, не было: на сокращение кормовой базы животный мир отвечает сокращением потомства. Я повела себя как самка в живой природе: нет работы – нет пропитания – нет детей.