Экипаж специального назначения - Александр Афанасьев

Мент неторопливо жует жвачку, смотрит на нас оловянными глазами…

Возвращается дежурный:

– Ну, шо?

– Байда какая-то. Усилить бдительность…

Двести долларов. По сто – каждому. Проблема в том, что для них отобрать эти двести долларов и замесить меня дубинками проще, чем отпустить. Надо что-то придумать. Что-то из области психологии. Противопоставить одного другому.

– Товарищ милиционер… – ни в коем случае не «начальник», надо под лоха работать, – мне бы в туалет.

– Чо? Чо ты там крякнул?

– Э… э… – вмешивается дежурный, – выведи его, а то опять тут пол драить.

– Встал, – тычок дубинкой, – пошел…

Говорят, что туалет – лицо организации, насколько там все организованно и чисто, настолько можно судить о состоянии дел самой организации. Спорно, конечно, но этот туалет отражает состояние дел на Украине на все сто.

Непролазная грязь и блевотина, замазанное краской стекло, старые-престарые решетки, много раз крашенные, краска прямо свисает с них застывшими каплями. На стене – нецензурное слово, написанное понятно чем.

Мент стоит. Смотрит. Нет, все-таки понять не могу, кто на эту работу идет. Кто-то должен, наверное. Но кто – не могу понять.

Застегиваю брюки. Пока этот урод немного отвлекся, достаю стодолларовую. Проходя мимо, показываю, свернутую в руке.

– Выведешь – отблагодарю.

Мент берет бумажку.

– Пошел!

Идем коридором…

– Не туда! Пошел!

И птица обломинго махнет серебряным мне крылом. И даже сто долларов не вернет.

Впереди – зеленый диван, крашенный краской. Мой, почти уже родной. Ну, вот и выскочил…

С…а.

На часах – почти что двенадцать. Какой-то шум в предбаннике, стук двери…

– Это что?

Это, похоже, офицер. Уже по одному виду понятно – п…ц полный.

– Для установления личности…

– Гони, б… всех!

Мент, посторонившись, пропускает начальника. Все те же оловянные глаза, тупое безразличие. Копать – отсюда и до обеда. Нет, так не реформируешь.

– Встать!

Встаем. Идем тем же путем, которым пришли. С лязгом открывается дверь, скудно светит лампочка, и ее хватает только на крыльцо – на ступеньки уже нет. Тьма тяжело дышит, готовая принять нас.

– Пошли отсюда…

Вот так вот, просто. Есть ли будущее у Украины? Его нет. Почему – вы только что поняли…

На улице, несмотря на то что народа немного, все равно неспокойно. Это сразу чувствуется – напряжение как будто разлито в воздухе. Где-то слышится вой сирен… несколько, не одна…

Мы расходимся – несколько человек, объединенных только несколькими часами пребывания в узилище, задержанные ни за что и так же ни за что освобожденные. Нас ничего не держит рядом друг с другом, мы – щепки в море человеческой жизни. А море сегодня бурное…

Я иду по улице, стараясь держаться темноты… Можно идти и дворами, но там нет свободы маневра: если во дворе гопота, то убежать ты не сможешь. Что-то совершенно точно произошло, и я пока не знаю что, но скоро узнаю. Для начала надо наведаться на точку в районе пятнадцатой станции и узнать, что к чему, но сразу туда не переться, надо понаблюдать. Лишний риск ни к чему…

На точке – СБУ, я это вижу по машинам. Равнодушно перехожу улицу и скрываюсь во дворах. Даже если сейчас за мной побегут – не догонят. Суслик, с. а, не только хитрый, но и быстрый…

– Пст!

Ага. Похоже, не один я такой хитрый.

Проем между домами. Едва слышный щелчок взводимого курка «ТТ».

– Кто?

– Жокей.

– Давай сюда, не светись…

Я шагаю в темноту.

– Что там?

– П…ц полный. Накрыли нас.

– Всех?

– Нет. Курьеров спалили.

С…а, так и знал.

– Теперь что?

– А х… знает…

Знает-то знает. Только не скажет.

Про то, что произошло в Доме профсоюзов, мы узнали на следующий день, уже покинув город…

Что сказать? А что тут скажешь? Я предоставляю право говорить тем, кто сидит в Интернете. Знаете, как сказал в свое время генерал Лебедь? Все мы тут люди взрослые и отвечать будем тоже по-взрослому. Вот и те, кто это сделал, ответят по-взрослому. Каждый в свое время – но ответит.

Жаль только, что нет больше Одессы. Умерла она для меня. Раньше Одесса для меня была бабушкой, скрипучей лестницей в старом доме, высокими пололками и радиолой, верными друзьями, пляжем на Ланжероне, первыми девчонками, которые в Одессе особенные, как и все в этом городе. Дядей Ешей, отставным цирковым фокусником, который бесплатно учил нас, пацанов, основам ремесла. Все это оставалось в памяти до сегодняшнего дня. А теперь этого нет. Есть темная улица, засранный туалет, мент с оловянными глазами, которому что отпустить, что расстрелять – все едино. Живая, едва заметно шевелящаяся тьма проулка, щелчок курка «ТТ», свет фар машин – и несколько десятков заживо сожженных людей. Счет, за который мы еще многократно возьмем плату.

Жаль. Жаль…

– Вы говорите по-русски?

Я дернулся… отвлекся. Девушка с единственной рентовальной конторки в аэропорту смотрела на меня.

– Нет. Только английский.

– Из машин только «Шкода». Устроит?

– Да.

– Коробка ручная.

– Нормально.

Пальчики с маникюром стучат по клавишам.

– На какое время планируете арендовать?

– Семь дней…

На рентованной машине – это старая «Шкода Фабия» – еду в Белград. В этих местах Восточная Европа похожа на наш юг, ту же Ростовскую область. Дороги неплохие, но у нас на юге, после Олимпиады, даже лучше, за это отвечаю. Разница в том, что тут выращивают намного больше винограда – виноградники попадаются то тут, то там. У нас этого нет. Если и была в свое время культура виноделия, ее окончательно добили при Горбачеве. Еще замки. Рыцарские замки. Здесь их немного, но они есть, на севере их намного больше. А так – поля пшеницы, ячменя, встречные и попутные машины, много туристических автобусов. Заправки – есть даже знакомые «лукойловские». Все чисто и аккуратно, особенно небольшие городки и деревушки, которые мы проезжаем. В отличие от нашей деревни местная процветает за счет денег от Евросоюза. Их, по европейским меркам, немного, но тут это солидная сумма. Еще – разница, что не торгуют на обочинах. В большинстве европейских стран торговать на обочине нельзя. Почти нет полиции, за кустиком с радарами никто не прячется.

До Белграда добираюсь к вечеру. Город сверкает неоном, призванным скрыть старость и убогость большей части его домов. На набережной, на центральных улицах – гулянка, по вечерам весь город гуляет. В Белграде вообще очень интенсивная ночная жизнь, много студентов. Это один из самых дешевых для жизни городов Европы, причем он ближе к Западной Европе, чем София или Бухарест, проще добраться. Чтобы не светиться, останавливаюсь в первой попавшейся гостинице и отправляюсь гулять…

Самые крутые дискотеки в Белграде – на набережной и ближе к ней. Белград вообще в одном из европейских журналов признан самым дискотечным городом Европы. Только каким журналом – не помню. А так – Белград стоит на слиянии двух рек, Савы и Дуная, и прямо у побережья стоят теплоходики, переделанные в плавучие дискотеки.

«Глок» я оставляю в машине. Надеюсь, не угонят – машина дешевая и явно прокатная, то есть укатанная в хлам. На такую не позарятся.

Белградские дискотеки – это что-то. Я знаю, как это бывает: я бывал и в лондонских, и в таллинских, и в одесских, и в стокгольмских дискотеках, и еще черт знает где. На дискотеках есть понятие «медляк» – законное и невозбранное основание полапать девчонку, которую прибило к тебе бурным потоком жизни. Здесь вся дискотека – это сплошной медляк. Белградцы танцуют на месте, переминаясь с ноги на ногу, это даже сложно назвать танцем, столь мало в нем движения. Но поскольку в чужой монастырь со своим уставом не лезут, будем танцевать так. Прекрасных дам полно…

Двенадцать часов ночи – полночь. Я уже не один, у меня есть девушка, и зовут ее Миляна, но я зову ее Милана, потому что так привычнее. Ей двадцать один, и она немного знает английский. На нем и общаемся…

Очень красивая, хотя в моем возрасте красивой, наверное, покажется любая, что пойдет с тобой не за деньги. Или это я на себя наговариваю?

У гостиницы я достаю из машины «Глок» – не дело оставлять его на ночь в машине. Миляна видит, но ничего не говорит.

Наверное, тут это нормально…