Адмирал Хорнблауэр. Последняя встреча - Сесил Скотт Форестер

– Понятно, дорогой. А если Рэнсом на «Тритоне» прибудет раньше?

– Тогда я ничего не смогу сделать. Разве что…

– Да?

– Я могу посоветовать Рэнсому, чтобы тот начал свое командование с акта милосердия.

– А он согласится?

– Я очень плохо знаю Рэнсома, дорогая. Просто не могу тебе ответить.

Барбара открыла было рот, собираясь спросить: «Будет для него си-бемоль важнее человеческой жизни?» – но вовремя себя одернула и произнесла то, что хотела сказать не меньше:

– Я люблю тебя, милый.

И вновь их взгляды встретились. Любовь на мгновение заслонила от Хорнблауэра все. Он прекрасно знал, что его слова про дисциплину и пример Барбару не убедили; женщина, вынужденная против воли признать доводы оппонента, остается при своем мнении (мужчинам это тоже свойственно, но в чуть меньшей мере). Однако Барбара этого не сказала. Она сказала нечто другое – как всегда, более подходящее случаю. И ни интонацией, ни легчайшим движением бровей не намекнула, что он начисто лишен музыкального слуха. Женщина менее благородная непременно пустила бы в ход этот аргумент. Она знала о его музыкальной глухоте, и он знал, что она знает, и она знала, что он знает, и так до бесконечности, но ему ни разу не пришлось сознаться в своем изъяне. И он ее любил.

На следующий день Хорнблауэр напомнил себе, что у главнокомандующего, даже если он ждет смены и к нему приехала жена, остается много обязанностей. Барбара проводила его до границы сада – еще одна маленькая семейная радость. По неудачному совпадению Эванс открыл калитку в то самое время, когда по другую сторону Хаднатта вывели на прогулку. Он ходил взад-вперед в строю морских пехотинцев под командованием капрала. Часовые были в парадных мундирах, с примкнутыми штыками; арестант, как и положено, с непокрытой головой.

– Эскорт, стой! – рявкнул капрал при виде главнокомандующего. – Ружья на караул!

Хорнблауэр ответил на приветствие и повернулся к жене.

– Эскорт, на плечо-о! – проорал капрал так, будто часовые – в дальней стороне дока, а не в двух футах от него.

– Это и есть тот оркестрант, Хаднатт? – спросила Барбара.

– Да, – ответил Хорнблауэр.

– Эскорт! Направо! Шагом марш! – скомандовал капрал.

Строй двинулся дальше. Барбара смотрела вслед отряду. Она не стала пялиться на человека, ждущего трибунала, но разглядывала Хаднатта теперь, когда он был к ней спиной и не знал о ее любопытстве. Ладный мундир не до конца скрывал его юношескую долговязость; соломенные волосы блестели на солнце.

– Он совсем еще мальчик, – сказала Барбара.

Еще один несущественный факт, если она думала поспорить с мужем о его долге. Приказы надо исполнять, семнадцать тебе лет или семьдесят.

– Ты права, дорогая, – ответил Хорнблауэр.

Затем он поцеловал подставленную Барбарой щеку, не зная точно, может ли адмирал в парадном мундире целовать жену в присутствии подчиненных (впрочем, у Барбары явно сомнений не было), а она осталась с Эвансом у калитки, поглядывая на прелестный сад по одну сторону частокола и оживленный док – по другую.

Приезд жены, кроме счастья, принес и дополнительные обязанности. В следующие два-три дня пришлось сделать множество визитов: ямайское общество торопилось воспользоваться недолгим пребыванием адмиральской супруги – одной из знатнейших дам Англии. Хорнблауэру, горько сожалевшему о скором уходе с поста, это немного напоминало балы, на которых французские аристократы веселились в ожидании ареста и гильотины, однако Барбаре все нравилось, может быть, потому, что она провела пять скучных недель в море и скоро должна была вновь отправиться в столь же долгое плавание.

– Ты много танцевала с молодым Боннером, дорогая, – заметил он ей, когда они вернулись домой после приема у губернатора.

– Он прекрасно танцует, – ответила Барбара.

– Он довольно темная личность. Ничего, конечно, не доказано, но подозрений много: контрабанда, работорговля и тому подобное.

– Его приглашает губернатор.

– Как я говорил, ничего не доказано. Но мне в моем официальном качестве приходилось интересоваться деятельностью его рыбачьих судов. Возможно, ты обнаружишь, что танцевала с преступником.

– Преступники занятнее военных секретарей, – улыбнулась Барбара.

Хорнблауэра изумляло, сколько у нее сил. Наутро после утомительного приема она отправлялась кататься верхом. По счастью, от молодых людей, готовых охранять леди Хорнблауэр на прогулке, отбою не было; сам он лошадей не любил, да и в любом случае не нашел бы времени за более важными делами. Ему даже забавно было наблюдать то нескрываемое восхищение, с которым к ней относились все – от губернатора до садовника Эванса.

Барбара как раз была на утренней верховой прогулке, когда в Адмиралтейский дом явился посыльный.

– Сообщение от капитана, милорд. «Тритон» сигналит. Он идет с попутным ветром.

Хорнблауэр мгновение смотрел в одну точку. Он весь последний месяц ждал этого известия с минуты на минуту и все равно оказался не вполне готов.

– Очень хорошо. Мои приветствия капитану, и я сейчас спущусь.

Итак, три года на посту главнокомандующего позади. Рэнсом заступит на его место, возможно, прямо сегодня, самое позднее – завтра, а он перейдет на половинное жалованье и отправится домой. Непоследовательная череда мыслей проносилась в его голове: маленький Ричард скоро уедет в Итон. Морозная зима в Смолбридже. Надо проверить последние отчеты. Только на пути к пристани Хорнблауэр вспомнил, что дело Хаднатта теперь не его забота.

«Тритон» не нес адмиральского флага, поскольку Рэнсом еще официально не принял командования; салют, которым его встретили, лишь подтверждал, что фрегат присоединился к Вест-Индской эскадре. Рэнсом оказался плотным здоровяком с модными сейчас бакенбардами, больше седыми, чем черными. Орден