Адмирал Хорнблауэр. Последняя встреча - Сесил Скотт Форестер

– Письмо от сэра Томаса, милорд.

Хорнблауэр негромко застонал. Капитан сэр Томас Фелл отличался мелочным нравом, и письма от него всегда означали хлопоты – причем бессмысленные. Впрочем, сейчас случай был иной. Хорнблауэр через плечо обернулся к Спендлаву:

– Что там случилось?

– Случай довольно курьезный, насколько я слышал, милорд, – ответил секретарь.

Это было так называемое «письменное изложение обстоятельств дела»: капитан просил отдать под трибунал оркестранта морской пехоты Хаднатта за «сознательное и упорное неподчинение приказу». Такое обвинение, признанное судом, означало смерть либо порку, в сравнении с которой смерть покажется благом. Спендлав прекрасно знал, что адмирал ненавидит казни и экзекуции.

– Обвинения выдвинуты тамбурмажором, – произнес Хорнблауэр себе под нос.

Он хорошо знал тамбурмажора Кобба – по крайней мере, настолько хорошо, насколько позволяли обстоятельства. Как адмиралу и главнокомандующему Хорнблауэру полагался собственный оркестр, и управлял этим оркестром уорент-офицер Кобб. Перед каждой официальной церемонией, на которой должна была звучать музыка, Кобб являлся к Хорнблауэру за приказами, и тот с внимательным видом выслушивал предложения, а затем так же серьезно все их принимал. Он ни разу не сознался публично, что не может отличить одну ноту от другой; иногда, правда, ему удавалось различать мелодии по степени визгливости. Сейчас ему сделалось не по себе от мысли, что потребуются более глубокие познания.

– Что означает «курьезный случай», Спендлав?

– Боюсь, тут задеты творческие принципы, милорд.

Хорнблауэр наливал вторую чашку кофе, и Спендлав подумал, что от этого, возможно, зависит жизнь или смерть Хаднатта. Хорнблауэр в то же самое время досадовал, что вынужден полагаться на сплетни. Адмирал в своем великолепном уединении никогда – или почти никогда – не знает, что происходит среди его младших подчиненных.

– Вот как? Пошлите за тамбурмажором. Я его выслушаю.

– Есть, милорд.

Хорнблауэр получил необходимый намек и не собирался унижать себя расспросами, разве что беседа с тамбурмажором не даст полной ясности.

– А пока дайте мне те отчеты, я посмотрю, пока он не пришел.

Тамбурмажор Кобб заставил себя ждать, а когда появился, стало ясно, на что ушло это время. Мундир и панталоны были свежеотглажены, перевязь – идеально расправлена, пуговицы сверкали, эфес шпаги блестел, как серебряный. Кобб был исполинского роста, с исполинскими усами, и ступал так, что пол гудел под ногами. Остановившись перед столом, он громко щелкнул каблуками и вскинул руку в салюте, модном сейчас среди морских пехотинцев.

– Доброе утро, мистер Кобб, – произнес Хорнблауэр мягко. Слово «мистер», как и шпага, указывало, что благодаря уорент-офицерскому патенту Кобб – джентльмен, хоть и выслужился из нижних чинов.

– Доброе утро, милорд. – Даже говорил мистер Кобб так же напыщенно, как отдавал честь.

– Изложите ваши обвинения против этого оркестранта… Хаднатта.

– Э-э, милорд. – Кобб покосился на двух молодых офицеров.

– Оставьте нас с мистером Коббом наедине, – сказал Хорнблауэр.

Как только Джерард и Спендлав вышли, Хорнблауэр превратился в саму любезность:

– Прошу садиться, мистер Кобб. Можете не торопясь рассказать мне, что произошло.

– Спасибо, милорд.

– Я слушаю.

– Этот мальчишка Хаднатт, он болван, каких свет не видывал, милорд. Мне жаль, милорд, что так вышло, но он сам себя наказал.

– Вот как? Говорите, он болван?

– Полный идиот, милорд. Я не говорю, что он плохой музыкант. Он музыкант от Бога, милорд. Так на корнете никто играть не может, это правда. Корнет – новый инструмент, он в наших оркестрах всего год. Дуешь, как в трубу, но есть и поршни, милорд. А уж как он божественно играл!

Прошлое время явственно указывало, что в глазах Кобба Хаднатт уже покойник или калека, которому больше на корнете не играть.

– Он молод?

– Девятнадцать лет.

– И что он сделал?

– Это был бунт, милорд, открытый бунт, хоть я и обвиняю его всего лишь в неподчинении приказу.

Бунт по уставу означает смерть, неподчинение приказу – «смерть или меньшее наказание».

– Как это произошло?

– Ну, значит, милорд, дело было так. Мы репетировали новый марш, доставленный прошлым пакетботом, «Донделло» называется. Только корнет и барабаны, милорд. И звучало как-то не так. Я велел Хаднатту сыграть снова. Я ведь слышал, что он делал. Там куча си-бемолей, милорд, а он играл чистые си. Я спросил: «Ты что играешь?» – а он говорит, иначе будет слишком слащаво. Так и сказал, милорд. А в листах так и написано. «Дольче» там написано, а «дольче» значит «сладко», милорд.

– Знаю, – соврал Хорнблауэр.

– Тогда я сказал: «Играй снова, и чтоб были си-бемоли». А он говорит: «Не буду». А я говорю: «То есть как не будешь?» А потом говорю: «Даю тебе последний шанс, – хотя по закону не должен был так говорить, милорд, – это приказ, учти» – и задаю такт, а он снова играет си чистые. Я спрашиваю: «Ты слышал, я отдал тебе приказ», а он отвечает: «Да». Ну что мне оставалось делать, милорд? Я вызвал часовых, и его отвели на гауптвахту. А мне пришлось выдвинуть обвинения.

– Это произошло в присутствии оркестра?

– Да, милорд. Шестнадцати человек.

Сознательное неповиновение приказу. Перед свидетелями. И не важно, было их шесть, шестнадцать или шестьдесят. Суть в том, что все, кто находится под командованием Хорнблауэра, знают: дисциплина нарушена, военнослужащий ослушался приказа. Виновного надо повесить либо подвергнуть порке, после которой он если