Ребенок - Евгения Кайдалова

– А мои теперешние обязанности?

– Возьмем другую девушку.

Виктор произнес это таким будничным тоном, что я сразу взяла себе на заметку: маркетологи на дороге не валяются, а вот девушек пруд пруди. Разумеется, я была счастлива встать на более высокую ступень, чем «просто лицо женского пола». А ведь я успела проработать на фирме только месяц! (Лишь несколько дней назад, невзирая на мамины запреты, к ней отправился первый телеграфный перевод.)

Вне себя от восторга, я сделала то, чего не позволяла себе раньше: широкий жест, небрежно совершенный в супермаркете крупными купюрами. Когда Антон заглянул ко мне вечером, на столе его вместо чая поджидала бутылка ликера «Baley's», а вместо печенья – россыпи экзотических деликатесов.

– Неужели коммунизм все-таки наступил? – осведомился он.

Я была готова счастливо засмеяться любым его словам, но в голосе Антона не чувствовалось радости, скорее, скрытое напряжение. Почему? Я принялась возбужденно рассказывать о своей победе, надеясь разделить с ним ее сладостный вкус, однако Антон не спешил погружаться в переполнявшие меня эмоции и слушал довольно сдержанно. Впрочем, он, как и прежде, подбадривал меня жизненно важными для рассказа вопросами: «А что он?», «А потом?», «И что ты ответила?»

– Я ответила, что, конечно, согласна! – пропела я.

Антон усмехнулся и стал откупоривать бутылку.

– Я смотрю, ты штурмуешь служебную лестницу.

Как бы это ни было странно, я уловила в его интонации зависть. И секунду спустя уверила себя в том, что ошиблась. Мы с Антоном – одно целое, а значит, моя радость – это его радость, а мое горе – его горе, и никак иначе!

– Не слишком ли рано тебе доверили такую должность?

Я пожала плечами:

– Видно, больше некому.

– Да ну?

Мне вновь пришлось уверять себя в том, что Антон задает такие вопросы не всерьез. Да он наверняка меня просто поддразнивает!

– Как бы там ни было, я справлюсь.

– Почему ты в этом так уверена?

– Потому что мне этого хочется.

– Веское основание!

– Слушай, ты что, за меня не рад?

– Нет, рад, – спохватился Антон. – Очень… Просто я волнуюсь, получится ли у тебя…

Я решила не подвергать его последние слова внутреннему анализу на правдивость. Улыбнувшись, я пересела со стула к нему на колени, обняла и со всей возможной мягкостью прошептала на ухо:

– Пусть вопрос о работе между нами больше не стоит!

Антон изобразил ответную улыбку, но я ощущала, что к внутреннему примирению с моими успехами он не пришел. Особенно очевидно это стало чуть позже, когда, вместо того чтобы нежно притянуть меня к себе и, одной рукой расстегивая пуговицы на блузке, другой обнажить плечо для поцелуя, он без предисловий бросил меня на постель. Пока я успела несколько раз изумленно моргнуть, мои руки были подняты выше головы и с силой прижаты к кровати так, чтобы я не могла сопротивляться. С меня довольно грубо срывали одежду.

Нельзя сказать, чтобы я оробела, но испытывать такое было в новинку: во время наших любовных игр мы еще ни разу не практиковали сценария «насильник и жертва». Почему же необходимость в нем возникла именно сейчас, когда я была на вершине радости? Этим вопросом я задалась не тогда (слишком незнакомыми и будоражащими были ощущения), а гораздо позже; и над ответом не пришлось задумываться. Игра в унижение понадобилась именно для того, чтобы указать мне, что, несмотря на взятые высоты, истинное мое место в этой жизни находится далеко внизу. У подножия карьеры, творческих достижений, смелых начинаний… Мой удел – горная долина; самой природой мне положено взирать на горные пики снизу вверх.

Однако в тот момент, когда мы отдыхали, лежа рядом, мне было далеко до таких глобальных выводов. Я с наслаждением сыграла свою «жертвенную» роль и чистосердечно радовалась тому, что финал нашего вечера получился таким впечатляюще необычным. Да, в этом отступлении от привычных канонов нежности был заложен огромный энергетический заряд! Мне от души хотелось сказать Антону что-нибудь очень приятное; например то, что ни один из сделанных мной шагов наверх не уведет меня от него.

Но подобная фраза прозвучала бы слишком высокопарно, и слова не шли у меня с языка.

VIII

Устраиваясь на фирму, я планировала проработать до июля, когда начинаются вступительные экзамены, и снова ринуться в бой за место на факультете журналистики. Но по мере того как я все больше и больше укрепляла свои позиции в сфере маркетинга, мне все меньше и меньше хотелось идти в атаку на что-либо другое.

Хотя вру: в атаки я, разумеется, ходила, более того, атаки стали неотъемлемой частью моей жизни. Как еще, если не атакуя, можно убедить мир в том, что ему нужны твои услуги? Нанятые мной люди разбрасывали наши рекламные листовки по почтовым ящикам всего близлежащего района и внушали тысячам родителей, что лучше их детям заниматься пейнтболом, чем убивать время на секс в грязном подъезде. Нанятые мной тележурналисты с местного кабельного телевидения брали интервью у нашего шефа, а потом и сами выходили на поле и бегали перед камерой взапуски, стреляя друг в друга шарами с краской. Я радушно приглашала учеников окрестных школ отметить на пейнтбольном поле Двадцать третье февраля, Восьмое марта и Масленицу (чучело, ко всеобщему восторгу, перед сожжением красочно расстреляли).

Детские группы неожиданно увеличили приток на поле взрослых, и я немедленно предложила делать скидки родителям тех подростков, что занимались в детской секции. Теперь временная сетка работы клуба всегда была заполнена на несколько дней вперед, а я стала главой отдела маркетинга, и в мое распоряжение обещали предоставить второго человека. (Юре пришлось только смириться с тем, что мы с ним поменялись местами.)

Я быстро привыкла ко вкусу хороших денег. Швырять их направо и налево по-прежнему оставалось для меня табу, но ничто так не тешило мое самолюбие, как прогулка по вещевому рынку – без определенных намерений, но с сознанием того, как много вещей я могу себе здесь позволить. Не менее отрадно было сознавать, что я уже два месяца как обеспечиваю маму; бури ее протеста были отраднее самых слезных благодарностей. А на лице Антона, когда я рассказывала ему о своих рабочих буднях, было написано простое: «Я тебя уважаю!»

Не делилась я с Антоном только одним: все возраставшим страхом за свое здоровье. Он вырос уже настолько, что я поклялась себе в ближайшую субботу отправиться в какую-нибудь платную поликлинику и понять, что же происходит у меня внутри.

Однажды в середине марта (вскоре после моего рекламного шедевра – Масленицы) я шла от работы к метро пешком. Невозможно пользоваться транспортом в эти дни, когда воздух кажется шампанским в ведерке со льдом, а небо становится таким же празднично-ярким, как в горах. Широко шагая, я поймала себя на том, что аккомпанирую своему движению стихами – все из той же полюбившейся мне самиздатовской книжицы с грустным ангелом на обложке.

Игристый день открыть с хлопком!Зима свалялась в сизый ком,И март, как был – и бос и гол,Следами черными прошел.

Все вновь: не терпящий приметДуши легчайший пируэт,Ворон базарный, жадный ор…Анкор, мгновение, анкор!

Земля струит свой свежий сокВзамен исхоженных дорог,Замесишь кашу сапогом –Аллеи чавкают кругом.

И небо можно осязать –Оно – больная бирюза…По обнаженным спинам плитКапель как тросточкой стучит.

Да, все так и было вокруг, и весна фонтанировала в душе, взметывая настроение вверх, как пробку от шампанского. Вечером должен был прийти Антон… По телу – снизу вверх – прокатилась знакомая горячая волна.

Подходя к метро, я почувствовала, что очень голодна – до тошноты. В офисе нас хорошо кормили, но день сегодня выдался суматошный, было много беготни… Я стала высматривать вокруг себя киоски с едой.

Ближе всего продавали хот-доги. Может быть, у меня плохой вкус, но я люблю иногда перекусить этой простенькой булочкой с ароматной сосиской, облитой кетчупом и припорошенной лучком. Я без промедления двинулась к стойке с хот-догами, на ходу вытаскивая кошелек (голодная тошнота стала какой-то невыносимой), но вдруг резко свернула в сторону, словно кто-то внутри меня повернул невидимый руль.

Запах горячих сосисок был поистине тошнотворным; не помню, чтобы какая-либо другая еда вызывала у меня такое отвращение. При этом сосиски не казались испорченными: наоборот, они были привычно розовы, аппетитны и, должно быть, как обычно, содержали в себе не много мяса. Их запах наверняка оставался прежним, только для меня он неожиданно стал невыносим. Я подавила внутренний спазм и провела рукой по лбу – он моментально взмок.

Двигаясь так, словно внутри меня был до краев наполненный таз с водой, который ни в коем случае нельзя расплескать, я спустилась в метро. Буквально облитая холодным потом, я с закрытыми глазами слушала сменявшие друг друга названия станций: передо мной стояла одна задача – без потерь донести себя до дома.