Седой Кавказ - Канта Ибрагимов

В середине октября, по телеграмме Арзо, буквально на день к нему приехал зять – муж младшей сестры Деши – Ваха Абзуев, с ним он отправил домой десять тысяч рублей. Еще тысяча частями ушла в Кировскую область, где отбывал срок Лорса.

Мечтая о благоденствии дотационных лет, в колхозе председателем избрали сына бывшего председателя – Героя, двоюродного брата прапорщика Тыквы, тоже Тыкву. С новым председателем Арзо шапочно знаком: увалень лет сорока, имеет диплом, но никак не образование, до сих пор всю жизнь – простой агроном бригады, и вот на тебе – председатель. Теперь Самбиев никакого отношения к колхозу не имеет, но помнит, как на дне урожая пьяный агроном Тыква уступил ему дорогу и вслед прошамкал: «вождь мафии». По слову «вождь» Арзо понял, что это последствия разговоров прапорщика Тыквы.

С наступлением зимы жизнь у Арзо совсем скучная; в неделю раз, а чаще в две, к нему является участковый, заставляет расписываться в журнале за каждый истекший день, выпивает литра два бражки, купленные Самбиевым специально для него, рассказывает до полуночи последние новости района и здесь же засыпает до утра.

Правда, есть у него и некоторые утехи. За редким исключением, почти каждую неделю, обычно в ночь с пятницы на субботу к нему приезжает Света. А раз в десять-пятнадцать дней, когда очень приспичит, Самбиев за литр самогона нанимает местный грузовик и под покровом ночи едет в Вязовку; там он проводит ночь у Веры, симпатичной медсестры. Вера не замужем, у нее сын (поэтому она не может приехать к нему), живет вместе с родителями. Последнее ни его, ни ее не смущает: прошедшим летом своим роскошным видом и щедрыми подарками Арзо покорил сердце красавицы, и теперь у них любовь. Правда, он знает, что она больше любит подарки, в основном в виде денег, нежели его, но это не помеха. В отличие от щупленькой, тихой Светы, Вера – упруго-габаритная, как пружина страстна, в ночь щедра.

О похождениях Арзо знает вся округа, даже байки слагает. Знают об этом и сами девушки (что в селе утаишь?), Света все время вздыхает и плаксиво говорит:

– Скажи, что больше не пойдешь.

– Не пойду!

– Ты надо мной насмехаешься.

– Нет, я так улыбаюсь!

Иной тон с Верой.

– Твоя селедка еще не отъелась? Смотри, мячик проглотит – с шеи не слезет.

Этого Арзо боится, предупреждает Свету – не смей, а она все плачет, говорит любит, издыхает, думает, что Вера во всем виновата, и не знает, что у Арзо другая любовь; очень далеко находится, очень редко пишет, очень его волнует.

Полла – вот, кто пожирает сознание Арзо, вот о ком он страдает, о ком больше всего думает, кем живет. Летом, когда дела крутились, когда жизнь цвела, было легче, только изредка он тосковал по любимой – все некогда было, а сейчас лютая зима на дворе, сидит весь день дома, так, изредка по селу пройдется, на углу с кем-нибудь посудачит, семечки пощелкает, до изжоги накурится, и когда уж ногам от мороза невтерпеж, идет в свой коттедж – вновь построенный дом со всеми удобствами, только топится дровами. В доме он один, телевизор надоел, читать – все перечитал, даже старые журналы, вот и тяжело ему без любимой длинными, зимними ночами.

Конечно, и Света есть, и Вера для разнообразия, но они как огнетушители – страсть гасить, а любовь и тоску не угасят; тяжело ему, одиноко.

И как назло, Полла очень редко, в месяц раз ему пишет, говорит, что и писать не о чем, жизнь в колхозном поле, меж свекольных рядов нудна, грязна, несносна. Только вот в последнем послании она сообщала, что как Шахидов ни старается, а в колхозе бардак, из Грозного Докуевы ему блокаду во всем устроили, удобрять поля нечем было, а уборка началась – горючего нет, под дожди все попало, еле-еле, с потерями, с трудом, за свой счет на сахзавод продукцию доставили. Теперь Полла ждет марта, когда будет расчет, а так дома сидит, по зиме в Ники-Хита, как и в Столбищах, скучно.

Тогда пишет Арзо ей длинное письмо, сообщает, что очень болен, что сердце шалит, от простуды воспален, и просит, если она его любит, уважает и ценит, пусть обязательно приедет к нему, будет в больнице за ним ухаживать, а как выпишется (если конечно выпишется – так ему плохо!), то она спокойно уедет. О деньгах тоже просит не волноваться, только подсказывает: возьми в долг досюда, даже маршрут указывает: из Грозного прямо в Тюмень – самолетом, а оттуда до Байкалово автобусом и далее Вязовка – Столбище. Чтобы дома не волновались, скажи, что в Краснодар едешь по делам. Короче, дал он ей четкую письменную инструкцию, как надо жить дальше. В конце письма еще раз сообщил, что очень плох, что вообще они могут больше в жизни и не увидеться, и даже не знает он, сможет ли ее простить перед кончиной своей, если она сейчас к нему на помощь не приедет. И в конце письма мелким почерком: «Матери моей и никому более об этом не говори. Сама знаешь, расстроится».

Снедаемый безнадежным ожиданием ее, Самбиев в скуке еле коротал время. Новый год на носу – хоть какое-то развлечение. А тут Нина в Столбище заявилась, Арзо, как одинокому деверю, яств понавезла. Главная тема – жалуется, что Ансар только раз после отъезда звонил, сказал, что доехал, и пропал. Она от тоски помирает, сын скучает, да в добавок какая-то повестка из прокуратуры пришла. Пока Арзо уплетал голубцы, Нина журит его за распутство, говорит, что Вера, хоть и красавица, да с нагулянным под кустом сыном, а Света – не пара ему, слишком тощая. Вот у нее сестра есть двоюродная – Юля зовут, вот это – «конфетка», так что на Новый год его приглашают, там и познакомятся, в век ее он благодарить будет.

– Да не могу я в Вязовку ездить, – упирается Арзо.

– К проститутке Вере – можно, а к чистой девушке нельзя?

Нина обиделась, засобиралась восвояси и только тут вспомнила:

– Так зачем я приехала? Вот дура! Тебе какая-то девушка из Грозного звонила – Полла, назавтра в полдень переговоры заказала.

От этой новости Арзо чуть не подавился. Он уже радостно соображал, как ему добираться до Вязовки, ведь зимой нелегко, и тут другая мысль:

– Нина, скажи Полле, что я очень болен, лежу в больнице и очень прошу ее приехать. Поняла? Если неискренне сделаешь, то ты мне не сноха, – полушутя, полусерьезно заговорщически шантажирует он.

А себя оправдывает тем, что ехать ему в Вязовку средь бела дня опасно. Все село галдит: Кузьиванов и Ансар обворовали колхоз и исчезли, все знают – это плод хитросплетений «вождя мафии» Самбиева. К нему самому да и к беглецам пока особых претензий нет, ибо милиция и местная власть щедро ублажены при разделе навара, однако, если Арзо будет шастать по селу, то оскомину набьет, нажалуются и тогда прощай, хоть и скучная, но привольная жизнь, а ведь ему всего семь месяцев осталось, зиму перезимовать, а лето быстро летит, и он дома. А тут и Полла, глядишь, поддастся его уговорам, поверит «слезе», примчится выручать; вот будет счастье!

Ожидание томительно – на радость Новый, 1991 год, наступил. Поначалу хотел Арзо в Вязовку поехать, с сестрой Нины познакомиться, может, с ней и обратно приехать. Но бабульки его, что теперь по соседству, за забором живут, не пустили, слезно причитали, что Новый год в семье отмечать надо, а он ныне их «родименький», можно сказать, опекун и кормилец. По указу Арзо, еще летом земляки-шабашники бабулькам крышу перестелили, печь новую сложили – старая чадила, гнилые полы заменили. К зиме он с дровами помог, керосину достал. А самое главное, как кажется бабулькам, от соседской дьявольщины избавил. Вот и пекутся бабули о нем: еду приготовят, все приберут, постирают. А на праздники носятся они вокруг него пущей охраною: и не дай Бог, кто в его стакан не ими приготовленный самогон нальет, из вонючей картошки или свеклы, нет, бабульки для него специально из отборного зерна гонят, не дважды, а трижды сверхочистку делают, чтоб не было запаха, дурного привкуса и чтоб градус был не больно высок, а то родименький, когда разгуляется, хлещет водочку ведрами, и может закусить чем попало, а ему свининку нельзя, вера не позволяет, да и к грибам он осторожен, боится отравиться, вот и блюдут бабульки, чтоб он вовремя закусил, да не кабы что, а ими лично приготовленное. И вроде доволен барским положением Арзо, да не всегда. Беда от бабуль – к девицам его ревнуют, не пускают, называют их всех шалавами, вот женись, твердят, и с одной живи, а для этого ему смотрины прямо во время праздников устраивают. А Арзо красив, нахален, девки от него тают, он этим пользуется, под хмельком, прилюдно целуется, из хоровода в хату тащит, обогревшись, раскрасневшийся вновь в круг как орел влетает, следующую обихаживает.

К вечеру третьего января Арзо – не орел, а мокрая курица: лежит, стонет, руку поднять не может, от еды воротит, от запаха спирта – вырывает; все ему противно, весь свет не мил, от всех, даже бабулек – тошно. Бабульки печалятся, знают, что если он три дня гулял, то столько же болеть будет. А тут в тридцатиградусный мороз у калитки Арзо девушка остановилась, видно сразу, не местная, от мороза продрогшая, в легком пальто, в таких же сапогах, с дорожной сумкой.