Метафизика возникновения новизны - Иван Андреянович Филатов

то говорит это не только о несовместимости в одном человеке столь противоположных форм деятельности, но и о том, что не неудовлетворенность, как полагал Фрейд, является побудительным мотивом нашей деятельности, а заложенные в нас на бессознательном – даже на до бессознательном, то есть, на физиологическом – уровне стремление получить удовольствие то ли от интеллектуально-конструктивной деятельности, то ли от деятельности интеллектуально-деструктивной.

Вот и загадка перед нами. Если у нас нет потребности и способности наслаждения от процесса творчества, то нет и самой способности к творчеству, но если мы испытываем удовольствие от собственных злодеяний, то есть и сами злодеяния. Не получается ли так, что способность наслаждения того или иного рода непонятным нам образом провоцирует деятельность в соответствующем направлении?

И в самом деле, рассмотрим сначала, в чем именно различаются два этих типа наслаждения. Как мы уже знаем, в первом случае, в случае бытийствования, мы получаем наслаждение от понимания вдруг явившейся в наше сознание объективной идеи или от «понимания» идеи созерцаемого нами произведения искусства. И мы испытываем его, – если речь идет о первом варианте – вплоть до «момента», когда эта идея будет развернута нами и оформлена в Истину, обладающую неким ценностно-смысловым содержанием, способным в дальнейшем воплотиться в нашу материальную или духовную практику. То есть, здесь, в этом процессе, спонтанное возникновение идеи и ее понимание обуславливают спонтанное (то есть, природное) возникновение чувства наслаждения. И мы, естественно, не можем отрешиться ни от идеи, ни от наслаждения, данных нам как бы свыше и независимо от нашей воли.

А что же получается, когда мы, проявляя свою агрессию, положим, в случае зависти, обиды, ненависти, мести, испытываем то же чувство наслаждения. Чем именно мы наслаждаемся? А наслаждаемся мы либо тем, что строим планы отмщения и воображаем себе саму картину наших «успешных» действий, либо тем, что сами осуществляем эти действия, если мы уже претворяем в жизнь свой план. То есть, мы испытываем удовольствие от собственных действий (реальных или воображаемых), реализующих исполнение нашего плана и удовлетворяющих чувство, побудившее нас на эти действия. Иначе говоря, возникновение изначального чувства (обиды и т. д.), вносящее состояние дискомфорта в нашу психику, а затем удовлетворение этого чувства, снимающее это состояние, сопровождается возникновением чувства удовольствия.

Таким образом, мы видим: удовольствие – это результат в первом случае протекания процесса понимания возникшей в нашем сознании новой идеи, а во втором – свершения наших действий (или представления сцен отмщения в нашем воображении) и удовлетворения исходного негативного чувства. И здесь важно подчеркнуть следующее. Я не хочу сказать, что эти типы наслаждения на физиологическом уровне обусловлены воздействием то ли на разные структуры мозга, то ли на одну и ту же – я этого не знаю, а потому и не собираюсь утверждать, – но я хочу сказать другое: эти типы наслаждения обязаны своим возникновением разным формам деятельности нашего организма. Если в первом случае причиной возникновения удовольствия является понимание новой идеи, то во втором – наши действия то ли реальные, то ли воображаемые и притом, – что совсем немаловажно, – время от времени «прокручиваемые» в нашем мозгу.

Последнее обстоятельство побуждает нас сделать небольшое отступление и задаться вполне естественно возникающими перед нами двумя вопросами. Во-первых, для чего необходимо это многократное «прокручивание» воображаемых сцен отмщения, наказания и т. д. То ли оно необходимо нам для того, чтобы «отшлифовать» план наших дальнейших уже реальных действий, то ли для того, чтобы в очередной раз доставить нашему организму так необходимую ему порцию удовольствия. А во-вторых, нет ли чего-либо общего между потребностью в многократном созерцании тех или иных полюбившихся нам произведений искусства (см. Раздел 2.6. «Откуда желание многократного общения с произведением искусства?») и потребностью в многократном «прокручивании» в нашем воображении сцен отмщения, насилия, садизма и т. д. Ведь обе эти потребности каким-то пока непонятным нам образом связаны с получением наслаждения соотносимого нами в нашей культуре в первом случае с прекрасным, а во втором – с чем-то негативным и даже безнравственным.

(Имея ввиду последнее обстоятельство, можно сказать, что ханжеская мораль внесла свою лепту в искажение наших представлений об истинной сущности происходящих в нашей душе процессов. И поделом ей досталось от Ницше. И только психоанализ Фрейда, взошедший на дрожжах проницательных наблюдений Шопенгауэра и все того же Ницше, сумел все-таки внести достаточно весомую коррективу и определенность в эти представления).

О той положительной и прямо-таки «поучительной» роли, которую играет потребность в многократно-повторном созерцании произведений искусства, мы уже не раз говорили, (см., например, Раздел 2.7. «Интеллектуальное чувство удовольствия как фиксатор наличия новизны-идеи»). Что же касается второго варианта, то, судя по тому, что в большинстве случаев мы ограничиваемся мщением в своем воображении, то удовольствие, скорее всего, является компенсацией наших так и не реализуемых действий. Это своеобразный катарсис, осуществляемый посредством внутреннего диалога между повышенным уровнем тревожности нашей психики и воображаемыми нами сценами, снимающими в некоторой степени эту тревожность. И цель подобного катарсиса, скорее всего, не только в том, чтобы снять эту напряженность на индивидуальном уровне, но и снизить на видовом уровне степень конфликтности в обществе. И представить себе вряд ли возможно во что бы превратилась наша жизнь, если бы каждый из нас претворял в действия все свои планы подобного рода. Это была бы не жизнь, а война всех против всех и сплошной хаос, устранить который и привести его в порядок, не способно было бы никакое государственное устройство.

Так что удовольствие и в этом, втором, случае имеет, может быть, еще не оцененную нами должным образом положительную функцию. И недаром ведь бытует расхожее мнение о том, что художник лишь для того так проникновенно живописует зло, чтобы избавиться от возможности совершить его самому.

Таким образом, если потребность в многократном созерцании одних и тех же произведений искусства служит своеобразным тренингом способности воспринимать (обнаруживать, создавать, «понимать») интеллектуальную новизну, то потребность в многократном проигрывании в нашем воображении различных сцен деструктивного характера служит снижению уровня конфликтности в социальном обществе. Не говоря уже о снятии психического напряжения особей способных на подобный конфликт. Но мы уже неоднократно обращали внимание на то обстоятельство, что как сами акты творчества, так и представления сцен насилия автоматически сопровождается возникновением чувства удовольствия, служащим, скорее всего, наградой за подобные акты. Это с одной стороны. С другой же стороны, если эти акты, – от нашей воли не зависящие, поскольку мы не можем их создать на сознательном уровне или отрешиться от них – сами по себе бессознательны, то бессознательно и чувство, которое подвигло