Весь Хайнлайн. Угроза с Земли (сборник) - Роберт Хайнлайн

— Понял, о чем речь.

— У Рэмбо оказалась еще одна сборка, которая проделывает то же самое.

Уолдо на несколько секунд лишился дара речи, а потом тихо произнес:

— Доктор Стивенс…

— Да.

— Хочу поблагодарить вас за усилия. И не будете ли вы так любезны, не доставите ли обе сборки приемников, я имею в виду те, что ведут себя неподобающе, во «Фригольд», причем незамедлительно?

Сомневаться не приходилось. Взглянув на доставленные декальбы собственными глазами, увидев необъяснимо змеящиеся антенны и проведя первые же пришедшие в голову опыты, Уолдо вынужден был прийти к заключению, что имеет дело с новым явлением, законы которого были ему совершенно неизвестны.

Если у этого явления вообще могли быть хоть какие-нибудь законы.

Сам перед собой Уолдо никогда не хитрил. Если то, что он видел, он действительно видел, значит, это новое явление противоречило всем законам, тем самым законам, которые он принимал как действующие, — законам, из которых он прежде ни разу не встречал исключений. И у него хватило духу признать, что первоначальные отказы декальбов — это такое же ошеломляющее нарушение всех физических законов, как и ни с чем не сравнимое поведение этих двух сборок. Разница только в одном: восстановление выглядело впечатляюще, а выход из строя — нет.

Совершенно очевидно, что доктор Рэмбо тоже обнаружил это; его, Уолдо, информировали: с первого же момента неприятностей с декальбами у доктора начали проявляться все более нарастающие признаки нервного перевозбуждения.

Потеря доктора Рэмбо заслуживала сожаления. Рэмбо безумный произвел на Уолдо гораздо большее впечатление, чем когда-либо смог бы произвести Рэмбо трезвомыслящий. Было ясно, что у этого человека какие-то способности хоть и в зачатке, но были; и он чего-то добился, причем большего, чем Уолдо, это надо было признать; хотя и заплатил за это душевным здоровьем.

Не возникло опасений, что обстоятельства, оказавшие такое воздействие на Рэмбо, каковы бы они ни были, способны поколебать и разум Уолдо. Возможно, такая уверенность в своих силах была полностью оправдана. Для защиты от недружелюбного мира вполне хватало собственных параноидальных склонностей Уолдо. С его точки зрения, они представляли собой здравую по своей природе, необходимую поправку на общую нестерпимость его положения, не большую патологию, чем, скажем, мозоль или благоприобретенный иммунитет.

И опять же он, вероятно, в большей мере способен был невозмутимо смотреть в глаза выводящим из равновесия фактам, чем девяносто девять процентов его современников. Он был рожден для бед, столкнулся с ними и раз за разом преодолевал. Да самый дом, в котором он пребывал, был порукой спокойствия и бесстрашия, с которыми он отражал натиск мира, не будучи в состоянии к нему примениться.

Сами собой напрашивающиеся направления исследований причудливо извивающихся металлических стержней на какое-то время оказались исчерпаны. Рэмбо недоступен, у Рэмбо не спросишь. Ну и что? Ведь остается еще один человек, которому известно больше, чем Уолдо. Этого человека и надо разыскать. И Уолдо еще раз позвонил Стивенсу.

— От доктора Рэмбо так и ни звука?

— Ни слуху ни духу. Прихожу к мысли, что бедняги нет в живых.

— Возможно. А этого знахаря, приятеля вашего зама, кажется, зовут Шнайдер?

— Грэмпс Шнайдер.

— Да-да. Не будете ли вы так любезны устроить мне разговор с ним?

— По телефону или вам желательна личная встреча?

— Предпочел бы, чтобы он прибыл ко мне, но понимаю, что он стар и немощен. Вряд ли ему легко дастся перелет. А если он еще к тому же окажется подвержен космической болезни, толку мне от него не будет.

— Посмотрим, что можно сделать.

— Очень хорошо. Ускорьте, пожалуйста, это дело. И еще. Доктор Стивенс!

— Слушаю.

— Если все же придется ограничиться разговором по телефону, устройте так, чтобы к нему в дом был доставлен комплект стереопередатчика. Мне желательно в наибольшей мере обеспечить непринужденную обстановку.

— О'кей.

— Представляешь? — обратился Стивенс к Маклеоду, закончив разговор с Уолдо. — «Великий Я» проявляет заботу о ком-то из окружающих.

— Должно быть, заболел жирюшечка, — решил Маклеод.

— Похоже на то. А вкалывать придется не столько мне, сколько тебе. Поедешь со мной. Потащились в Пенсильванию.

— А на ком останется централь?

— Скажи Каррузерсу, пусть будет за начальство. Если что-нибудь полетит, мы все равно горю не поможем.

В тот же день попозже Стивенс опять вышел на связь.

— Мистер Джонс?

— Да, доктор.

— Ничего не выйдет.

— Имеете в виду, Шнайдер не прибудет во «Фригольд»?

— Во-первых, это, а во-вторых, то, что вам не удастся потолковать с ним по видеофону.

— Вы говорите так, будто он помер.

— Избави Бог. Имею в виду, что он ни при каких обстоятельствах и ни с кем не хочет говорить по видеофону. Говорит, очень жаль, что причиняет вам неудобство, но он против всех этих штучек: фотоаппаратов, кинокамер, телевидения и так далее. Опасные вещи, говорит. И боюсь, закоснел в своих предрассудках.

— В качестве посла вы заставляете желать лучшего, доктор Стивенс.

Стивенс сосчитал про себя до десяти и потом ответил:

— Уверяю вас, я сделал все, что в моих силах, чтобы исполнить ваше желание. Если я не подхожу вам как сотрудник, будьте добры, обратитесь к мистеру Глисону.

И прервал связь.

— Как вы насчет того, чтобы дать ему в зубы? — заметил Маклеод.

— Мак, ты читаешь мысли.

Уолдо еще раз попытался через собственных агентов, но ответ получил тот же самый. С его точки зрения, это было нечто возмутительное; вот уже много лет ему не попадались люди, которых нельзя было бы купить, застращать или в крайнем случае уговорить. Покупка сорвалась; инстинктивно он сознавал — не похоже, что Шнайдер капризничает. А как застращать или объехать на кривой козе человека, с которым нельзя повидаться и поговорить?

Тупичок случился. Безвыходный. Ладно, забудем.

Если, конечно, не применить средств на уровне «хуже смерти».

Нет. Нет, только не это. Об этом даже думать не приходится. Лучше бросить все это дело, признать, что оно не по зубам, и так и сказать Глисону. Уолдо уже семнадцать лет не ступал ногой на земную поверхность. Ничто не могло подвигнуть его на то, чтобы отдать свое тело на милость этого чудовищного поля тяготения. Ничто!

Ведь оно могло теперь даже убить. Сдавить грудь, задушить. Не-ет.

Пухлый Купидон, надутый так, что аж звенит, изящным движением пересек свой вертеп[96]. Как? Отказаться от своей свободы? Даже на время! Самому отдаться на пытки? Нет, это нелепо. Дело того не стоит.