Неприятности в раю. От конца истории к концу капитализма - Славой Жижек

Маркс описывает конкретный пример извращенной либидинальной экономики: есть Цель (реставрация монархии), которую члены группы считают своей истинной целью, но от которой по тактическим соображениям они вынуждены публично отрекаться, однако наслаждение им доставляют не те разнообразные способы непристойного высмеивания идеологии, которой им приходится публично следовать (гневные выпады и ругательства в адрес республиканизма), а перенос на неопределенный срок реализации их официальной Цели (позволяющий им совместно господствовать). Представьте себе следующий сценарий из частной сферы: мужчина несчастливо женат и все время насмехается над женой, заявляя о своем намерении уйти от нее к любовнице, которую он действительно любит. Хотя ему доставляют некоторое удовольствие выпады против жены, подпитывает его иное наслаждение, вызываемое откладыванием ухода от жены к любовнице. И если вернуться к сфере политики, то разве американские республиканцы в годы администрации Рональда Рейгана не напоминали «Партию порядка»? Их орлеанистами были увлеченные новыми технологиями либеральные капиталисты, а их легитимистами – антиноменклатурные популисты (позже переродившиеся в «движение чаепития»). Они ненавидели друг друга, но знали, что смогут управлять страной только вместе, поэтому и те и другие без конца откладывали меры, казавшиеся им действительно важными (например, запрет абортов). Такова формула современной цинической политики: ее настоящие жертвы обмана – сами циники, не осознающие, что их правда кроется в том, что они высмеивают, а не в их тайных убеждениях. Таким образом, цинизм есть извращенная позиция: она переносит на других (нециничных простаков) свою раздвоенность. Вот почему, как отмечал Фрейд, извращенные действия – это не открытая демонстрация подсознательного, а его величайшее искажение.

Есть кое-что очень примечательное в Генри Киссинджере, ярком образце циничного Realpolitiker, а именно то, как сильно он ошибался во всех своих предсказаниях. Когда Запад узнал новости об антигорбачевском августовском путче 1991 года, Киссинджер немедленно принял новый режим (позорно рухнувший через три дня) как данность. Словом, когда социалистические режимы уже были живыми трупами, он рассчитывал заключать с ними долгосрочные соглашения. Этот пример отлично демонстрирует ограниченность цинизма: циники – это лакановские les non-dupes qui errent («те, кого не оставили в дураках, заблуждаются»[9]); они не замечают символической эффективности иллюзий, того, как иллюзии регулируют деятельность, порождающую социальную реальность. Цинизм стоит на позиции мудрости; хрестоматийный циник в беседе с глазу на глаз говорит вам заговорщицким тоном: «Но разве вы не понимаете, что все дело в деньгах/власти/сексе, что все высокие принципы и ценности – это лишь пустые слова, которые ничего не стоят?» В этом смысле философы, в сущности, верят во власть идей, они считают, что идеи правят миром, и циники вполне справедливо обвиняют их в этом грехе. Однако чего в своей наивности не видят циники, так это наивности их циничной мудрости. Настоящими реалистами являются философы: они прекрасно понимают, что циническая позиция неприемлема и неустойчива и что циники фактически следуют тому принципу, который они сами публично высмеивают. Сталин уж точно был циником, но именно поэтому он искренне верил в коммунизм.

Общий теоретический момент, лежащий в основе этой слепоты цинизма, заключается в том, что любая критика идеологии должна включать теорию сконструированного невежества. Подобно знанию, невежество тоже является социальным конструктом, во всех его пятидесяти оттенках от простого непосредственного невежества, когда мы даже не знаем, что мы ничего не знаем, до вежливого игнорирования того, что нам хорошо известно, а также всех промежуточных уровней, особенно уровня институционального бессознательного26. Вспомним либеральную апроприацию Мартина Лютера Кинга, которая сама по себе является показательным примером разучения (un-learning). Генри Льюис Тейлор недавно заметил: «Все знают о Мартине Лютере Кинге, даже маленький ребенок скажет вам, что он знаменит своей речью “У меня есть мечта”. Но на этом всё. Мы знаем только, что у него была мечта. А в чем эта мечта заключалась, мы не знаем»27. Кинг проделал долгий путь после «Марша на Вашингтон» в 1963 году, когда его радостно приветствовали толпы людей и когда он был представлен в качестве «морального лидера нашей страны»: занявшись другими проблемами помимо сегрегации, он растерял общественную поддержку и начал считаться отщепенцем. Как выразился Гарвард Ситкофф, он брался за проблемы бедности и милитаризма, поскольку считал их жизненно важными для того, чтобы «сделать равенство чем-то реальным, и не просто расовым братством, а настоящим равенством»28. Если воспользоваться терминологией Бадью, то можно сказать, что Кинг следовал «аксиоме равенства» далеко за пределами темы расовой сегрегации: перед смертью он занимался вопросами борьбы с бедностью и войной. Он выступал против войны во Вьетнаме и приехал поддержать бастующих мусорщиков в апреле 1968 года в Мемфис, где его и убили. «Следовать за Кингом значило идти по непопулярному пути, а не по популярному»29. Словом, чтобы сделать из Кинга нравственный идеал, потребовалось систематически стирать очень многое из того, что было о нем известно.

Еще один пример систематического разучения связан с психоанализом: как верно отмечает Жерар Вайцман, в нашу эпоху, считающуюся эпохой вседозволенности, когда нарушаются все сексуальные табу и проявляются ранее подавлявшиеся желания, делая психоанализ неактуальным, странным образом игнорируется фундаментальный прорыв Фрейда к пониманию детской сексуальности:

Единственный оставшийся запрет, единственная священная ценность, которая, кажется, еще сохраняется в нашем обществе, связаны с детьми. Никому нельзя тронуть и волоска на их маленьких белокурых головках, как будто дети заново открыли для себя ту ангельскую чистоту, на которую Фрейду удалось бросить тень сомнения. И сегодня мы, определенно, осуждаем дьявольскую фигуру Фрейда, считая его тем, кто, раскрыв связь детства с сексуальностью, украл у нас наше непорочное детство. В эпоху, когда сексуальность демонстрируется на каждом углу, образ невинного ребенка, как это ни удивительно, возвращается с новой силой30.

Можно бесконечно перечислять аналогичные примеры, но достаточно вспомнить систематическое разучение в отношении фактов о колонизированных народах под нажимом колонизаторов. Такое разучение касается не только фактов, но еще в большей степени идеологического пространства, в котором задается система координат для нашего понимания «примитивных» народов. (Например, когда первые этнологи обнаружили племя, тотемом которого была птица, они бездумно приписали членам племени нелепое верование в то, что они произошли от этой птицы.) Но самое базовое невежество присуще закону и связано с его собственной непристойной изнанкой.

3 декабря 2013 года израильская газета Haaretz писала, что ультраортодоксальные «патрули скромности» продают очки со специальными наклейками на линзах, дающими эффект