Неприятности в раю. От конца истории к концу капитализма - Славой Жижек

по личным причинам, не имеющим отношения к церкви как к институту; это явление, связанное с католической церковью как таковой, то есть вписанное в само ее функционирование как социосимволического института. Оно затрагивает не «частное» бессознательное индивидуумов, а «бессознательное» самого института. Это явление имеет место не потому, что институт вынужден приспосабливаться к патологическим реалиям либидинальной жизни, а потому, что сам институт нуждается в нем для самовоспроизводства. Можно легко представить священника не-педофила, который после многих лет службы оказывается причастным к педофилии, потому что его склоняет к ней сама логика института. Это институциональное Бессознательное обозначает непристойную, отрицаемую изнанку, которая поддерживает публичный институт именно потому, что отрицается. (В армии эту изнанку составляют непристойные сексуализированные ритуалы, поддерживающие групповую солидарность.) Иначе говоря, церковь пытается замять постыдные педофильские скандалы не только по соображениям конформизма: защищая себя, церковь защищает свой сокровенный непристойный секрет. Это значит, что солидаризация с этой тайной стороной является ключевым элементом самосознания католического священника: если священник всерьез (а не чисто риторически) осуждает эти скандалы, он тем самым исключает себя из духовного сообщества. Он больше «не один из нас» (примерно так же в 1920-е годы гражданин, сообщавший в полицию южных штатов США о Ку-клукс-клане, исключал себя из своего сообщества, предавая лежавшую в его основе солидарность)34.

Структурно схожие случаи обнаруживаются всюду, где действует авторитет. Во время долгого правления Мустафы Кемаля Ататюрка, «отца» современной Турции, с конца Первой мировой войны до его смерти в 1930-х годах, среди турок постоянно ходили слухи о том, что, вопреки официальному имиджу лидера-аскета, работающего день и ночь на благо своей страны, он был большим бабником и спал с женами всех своих соратников. Однако посвященные люди утверждают, что по крайней мере с середины 1920-х годов Ататюрк в действительности был пьяницей и импотентом, который мог лишь изредка забавляться с маленькими мальчиками, а сплетни о серийно соблазняемых ими женщинах – заботливо насаждаемый официальный миф. Любопытно, что, хотя этот слух официально опровергался (слишком много говорившие о сексуальной распущенности Ататюрка могли даже подвергнуться суровому наказанию), его тайно распространяли те самые власти, которые безжалостно наказывали всех, кто очернял официальный образ Ататюрка, рассказывая о его эротических приключениях, и это играло важную роль в поддержании его ауры. Можно легко представить себе неловкую ситуацию в Турции в 1930-е годы: на публичном заседании официальный спикер-кемалист критикует распространителей грязных сплетен о распущенности лидера, и тут какой-то неизвестный человек из зала встает и полностью поддерживает оратора, подчеркивая, что всем известно о совершенной беспочвенности слухов о сексуальной удали Ататюрка. Всего лишь подтверждая позицию официального оратора, он тем самым отрицает непристойную изнанку официальной идео-логии. То есть когда официальный спикер негодовал по поводу слухов об Ататюрке, все знали, что он делает это только для проформы, фактически подтверждая их истинность как чего-то такого, о чем не следует говорить публично35.

Но вернемся к католической церкви. Летом 2012 года в Словении имела место почти клинически чистая демонстрация непристойности католической церкви. В ней участвовали два человека: самый высокопоставленный словенец в церковной номенклатуре, консервативный кардинал Франц Роде и архиепископ Алойз Уран, который был сначала смещен Ватиканом, а затем даже получил приказал немедленно покинуть Словению, пока не прояснятся некоторые обвинения против него. Поскольку Уран был очень популярен среди простых верующих католиков, начали распространяться слухи о том, чем могло объясняться столь суровое наказание. После недели смущенного молчания церковные власти неохотно заявили, что Уран подозревается в отцовстве незаконнорожденного ребенка. Это объяснение по ряду причин многими было встречено с недоверием. Во-первых, слухи об отцовстве Урана ходили не один десяток лет, так почему же церковь не приняла меры раньше, когда Урана выдвинули на пост архиепископа Любляны? Во-вторых, сам Уран публично заявлял, что готов пройти тест ДНК или любые другие исследования, чтобы доказать, что у него нет детей. Наконец, что не менее важно, в словенской церкви, как хорошо известно, долгие годы шла борьба между консерваторами (в том числе Роде) и умеренными (среди которых был Уран). Но как бы там ни было, общественность шокировали двойные стандарты католической номенклатуры: Урану приказали покинуть Словению из-за простого подозрения в том, что он стал отцом, тогда как в многочисленных случаях педофилии среди священников реакция церкви была гораздо более мягкой – об этом никогда не сообщалось в полицию, ответственный священник никогда не наказывался и просто переезжал в другую часть Словении, а на родителей подвергшихся насилию детей оказывали давление, чтобы не поднимать шум, и т. д.36

Ситуацию еще больше усугубил открытый циничный «реализм» кардинала Роде: в одном из своих интервью на радио он сказал, что «статистически, это незначительная проблема – только один или максимум два священника из ста имели такого рода приключение»37. Внимание общественности сразу же привлекли слова «такого рода приключение», использованные как эвфемизм для обозначения педофилии: зверское преступление – изнасилование ребенка – подавалось в качестве нормального проявления авантюрного «жизнелюбия» (еще одно выражение Роде). В другом интервью Роде съязвил: «За сорок лет не избежать кое-каких мелких прегрешений, не правда ли?»38 Это католическая непристойность в чистом виде: никакой солидарности с жертвами (детьми), а за позой моральной стойкости – едва скрываемая солидарность с преступниками ради циничного реализма (такова жизнь, священники тоже могут быть жизнелюбивы и склонны к приключениям…), так что в итоге единственными настоящими жертвами выставляются сама церковь и преступники, пострадавшие от развернутой против них несправедливой кампании в СМИ. Таким образом, позиция церкви ясна: педофилия – наш собственный грязный секрет, нормализованный в таком качестве и служащий тайным основанием нашего нормального порядка, в то время как зачать ребенка – настоящее преступление, требующее безжалостного наказания. Или, как более ста лет назад сказал Гилберт Кит Честертон в своей «Ортодоксии» (не подозревая, разумеется, обо всем следующем из этих слов): «Внешняя его сторона – строгая стража этических ограничений и профессиональных священников; но внутри жизнь человеческая пляшет, как дитя, и пьет вино, как мужчина, ибо лишь ограда христианства сберегает языческую свободу»39.

Здесь неизбежен извращенный вывод: хочешь наслаждаться языческой мечтой о полной удовольствий жизни, не расплачиваясь за нее меланхолическим унынием? Выбирай христианство! Следы этого парадокса можно различить в фигуре католического священника (или монахини) как главного носителя сексуальной мудрости. Вспомните, возможно, самую яркую сцену из «Звуков музыки». Мария, сбежавшая от семейства фон Трапп обратно в монастырь, не в силах совладать со своим сексуальным влечением к барону фон Траппу, не может найти там покоя, поскольку все еще тоскует по нему. Мать-настоятельница вызывает ее для разговора и советует вернуться в семью фон Трапп, чтобы разобраться в