Люди удачи - Надифа Мохамед
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Грейс, Грейс, Грейс, Грейс. Милая Грейс. Уже сейчас Несгибаемая Грейс, которая будет сдавать экзамен в Хауэллс, несмотря ни на что, ведь этого хотела бы тетя Вайолет. Как можно по-прежнему любить этого ребенка всей душой, когда жизнь ясно дала понять, что на самом деле ей никто не принадлежит? И что она с легкостью может очутиться на руинах былой жизни. Дайана закрывает лицо ладонями и пытается унять участившееся дыхание.
Грейс говорит, что тоже видела его, того человека на пороге, когда выглянула в лавку из двери гостиной. Это одно из немногих обстоятельств, подтверждающих, что он не просто плод ее воображения, иллюзия типичного убийцы – черной тени с золотым ртом. Грейс считает, что он был похож на сомалийца, но Дайана в этом не уверена: и среди выходцев из Вест-Индии попадаются рослые и худые мужчины с характерными осунувшимися лицами. Она плохо помнит его лицо, но по ночам в постели во вспышках воспоминаний ей вдруг являются его кожаные перчатки, остроносые ботинки, медные пуговицы на его верхней одежде. Избыточные подробности, которые лишь дразнят ее. Боль при мысли о том, как она сидела, ела, танцевала, пока в нескольких шагах от нее убивали родную сестру, запускает в нее когти, заставляет чувствовать себя глупой и никчемной. Она ничего не слышала, вот в чем заключается жестокая правда. Ничего такого, чтобы предположить, что Вайолет в опасности или нуждается в помощи. И теперь ее сердце учащенно колотится при мысли, что она могла подвести и Грейс.
Пурим наступил через пять дней после убийства. Было решено, что со стороны Грейс было бы неуместно присоединяться к празднующим, однако все равно создавалось ощущение, будто ее и без того уже вычеркнули как запятнанную трагедией, с которой она невольно оказалась связана. Они видели, как дети, одетые клоунами, летучими мышами и пилотами, собирались у зала собраний методистской церкви и несколько минут наблюдали за ними, пока дети не заметили Грейс и не стали махать ей, зовя к ним. Когда они уходили, Грейс оглянулась всего один раз, а потом понурилась и ни словом не упомянула о пропущенном празднике, когда они вернулись к Мэгги.
Весь день Дайана занималась уборкой, пальцы у нее покраснели и покрылись ссадинами, пока она оттирала отпечатки грязной обуви полицейских, следы чернил и пятна от чая. Предполагалось, что она справится в одиночку, но с самого утра с ведрами и тряпками явились помогать Анджела и ее мать Элси, не желая слушать никаких возражений.
Рослая и элегантная, рожденная от нигерийского матроса матерью, сбежавшей от мужа в Шеффилд, Анджела носит на голове бархатный ободок и ежедневно укладывает свои по-африкански курчавые волосы в безупречно аккуратный узел. В лавке она начала работать, как только ей исполнилось шестнадцать, так же, как и Вайолет, и, несмотря на внешние отличия, манерами и сдержанной речью они были так похожи, что казались матерью и дочерью. Наверное, Анджела взяла бы на себя все ежедневные обязанности в лавке, если бы Вайолет решила, что в жизни есть хоть что-нибудь помимо работы, и отвела бы Анджеле должность, которой она была бы рада и которую заслужила. Сегодняшнее присутствие их обеих оказалось в итоге удачей: их болтовня и сплетни приглушали тоскливое ощущение, будто бы они все вместе стирают память о Вайолет, убирая не только сделанные ее рукой аккуратные таблички, которые она клеила на выдвижные ящики, ее оброненные каштановые волосы или мазки ее лечебного лосьона для рук с клавиш кассы, но и сам факт ее существования. Вайолет Волацки, старая дева, умершая в сорок один год от роду. Вот и все, что пишут в бумагах. А когда будет покончено и с этими сухими подробностями? К тому времени, как земля на ее могиле осядет, чтобы принять тяжесть надгробия? Или лишь когда ее «безмолвный убийца» будет казнен и предан забвению?
Мэгги пришла после обеда, когда в лавке царил полный хаос: в воздухе висела густая пыль, все стулья и табуретки были составлены в шаткие штабеля в углу, дверцы шкафов-витрин распахнуты. Она принесла с собой резиновые перчатки и с решительным видом достала их из сумочки, на этот раз ее покрасневшие от слез глаза были сухими.
– Не могу я все свалить на тебя, Дайана, – сказала она, схватила с прилавка губку и выжала ее над ведром.
Понимая, что ее сестре необходимо чем-нибудь занять руки так же, как и ей, Дайана крикнула в ответ: «За дело, Мэгги!» – и продолжила подметать кладовую.
А когда вернулась в помещение лавки минут десять спустя, увидела, что ее побледневшая сестра стоит, прислонившись к стене, и судорожно сжимает губку.
– Что случилось? – ахнула Дайана, бросаясь к ней.
Анджела протянула ей фотографию:
– Она нашла вот это. И судя по всему, едва не лишилась чувств, так что мама ушла за стаканом воды для нее.
Дайана бросила взгляд на черно-белый моментальный снимок и поспешно спрятала его в карман. Высвободив табурет из общей кучи, она велела Мэгги сесть и отняла у нее губку.
– Не надо было тебе приходить! – резко и громко заявила она. – Из-за тебя становится только труднее.
Мэгги подняла залитое слезами лицо с широко распахнутыми и беспомощными глазами домохозяйки, которой неведомы трагедии.
Гнев Дайаны быстро сменился жалостью и раскаянием. Она поцеловала пробор в гладких волосах сестры и тихо извинилась.
– Просто посиди, сестренка, – потом поможешь, когда будешь в состоянии.
Вернулась Элси со стаканом воды, но тот остался нетронутым в руках Мэгги, которая сидела с остановившимся взглядом и льющимися по щекам слезами, пока три женщины суетились вокруг.
Анджела и Элси ушли только в пять, упорные в своем стремлении проводить Мэгги до дома. От платы Анджела отказалась, но Дайана уже потихоньку сунула ей в сумочку две фунтовые банкноты, заранее предвидя отказ.
Дверной звонок разрывает тишину и пугает Дайану; она бросает взгляд на часы и едва различает их циферблат в сумрачной комнате. Пасмурный дневной свет перешел в вечерний, а она даже не заметила. Она щелкает выключателем настольной лампы и наконец
