Люди удачи - Надифа Мохамед

Махмуд что-то уклончиво бормочет и старается сохранить непроницаемое лицо.

– Кража без отягчающих. Для тебя это уже не первое обвинение, как мы все знаем, но есть то, что нам стоит как следует обмозговать.

Махмуд бесстрастно ждет, его пальцы сплетены в тугой шар на столе.

– Видишь ли, у нас полно свидетелей, утверждающих, что они видели сомалийца возле лавки Волацки в тот вечер, когда Вайолет Волацки перерезали горло.

Махмуд недоуменно вскидывает брови.

– Не заметили, сколько сомалийцев живет на этой улице? А если заметили, почему спрашиваете меня?

– Когда ты в последний раз ходил на Бьют-стрит?

– Не помню, очень много месяцев прошло.

– Почему же тогда тот индиец, Мубашир, говорит, что ты вызвал его из кафе вечером накануне убийства и просил продать тебе хлеба из его лавки?

– Если я в кафе, зачем мне просить его идти в лавку за хлебом? – Махмуд смеется.

– Не смейся, парень, не смейся. – Пауэлл смотрит на Маттана в упор, пока сомалиец, заморгав, не опускает глаза.

– Почему твой домовладелец, Мэдисон, сказал, что ты вернулся домой в половине девятого в вечер убийства, а ты утверждал, что пришел домой из кино за целый час до того?

– Я знаю, в котором часу пришел домой.

– Откуда?

– Потому что я смотрел на часы над кассой «Центрального», когда входил, в четыре тридцать, и когда выходил, в семь тридцать.

– Кто видел тебя в кино?

– Я видел много кого из знакомых.

– Ты говорил с ними?

– Нет.

– Значит, ты заходил на Бьют-стрит после убийства?

– Нет, туда я не хожу.

– Совсем?

– Да.

– Свидетели сообщают нам, что видели тебя там в день похорон.

Махмуд раздраженно закатывает глаза:

– Вы говорите, что этот человек сказал то и это, но я вам не верю. Я не читаю, что вы написали. Приведите их, посмотрю, скажут они то же самое или нет.

– Полагаю, это можно устроить. Твое желание – закон для нас. Инспектор Лейвери, приведите сюда Мэдисона или Манди.

Махмуд смотрит, как Лейвери уходит, открывая и закрывая дверь, и морщится: странный какой-то допрос, не угадаешь, что нужно полицейским, плащ давно забыт, теперь только и разговоров, что о мертвой женщине.

– Не волнуйся, немного погодя мы дадим тебе сандвич и чашку чая, – обещает Пауэлл, неверно истолковав гримасу подозреваемого.

Махмуд бросает взгляд на Пауэлла, уже раскаиваясь в том, как резко выразил недоверие. Вообще он собирался говорить как можно меньше и смешивать правду с неправдой до тех пор, пока они не составят одно убедительное целое. Не следовало ему говорить аф-бурхаан таким языком, надо обуздать свой норов и хоть немного улыбаться, особенно с этим детективом, который, судя по виду, легко способен пробить стену кулаком. Валлийского быка, вот кого напоминает ему этот Пауэлл: плотное, тугое мясо, втиснутое в старомодный костюм, и два маленьких немигающих глаза на ширококостном лице. Далеко за пятьдесят, но мускулы скорее наэлектризованы возрастом, а не ослаблены им.

Пауэлл зевает.

– Прошу прощения, последние две недели едва глаз сомкнул, работал по двенадцать-четырнадцать часов, – говорит он, словно в комнате пусто.

Махмуд слегка кивает, притворно выражая сочувствие.

Полицейский, который записывает допрос, стуча на пишущей машинке в углу, переводит взгляд с одного из них на другого и замирает, выжидательно занеся пальцы над клавишами.

Возвращается Лейвери, что-то шепчет детективу Пауэллу на ухо, потом оба усаживаются за стол напротив Махмуда.

– Ты когда-нибудь говорил мистеру Мэдисону, как, по-твоему, была убита та женщина на Бьют-стрит, или показывал ему, как это было сделано, по твоему мнению?

– Я никому не говорю, как убили женщину. Я не знаю эту женщину. Я не трогаю ее, она не трогает меня. Она ничего не говорит мне, я ничего не говорю ей.

– Ну а мы слышали обратное. И очутились в несколько затруднительном положении. Либо ты лжешь, либо лгут Мэдисон и Манди.

– Верьте чему хотите, я говорю правду, руунта, я говорю вам правду. – Махмуд запинается, английский подводит его, слова на сомали, арабском, хинди, суахили и английском слипаются в один ком у него на языке. Он проводит ладонью по волосам и делает глубокий вдох. – Манди делает то, что Мэдисон скажет ему, если он скажет «прыгай», Манди только спросит, высоко прыгать или нет.

– Как в твоей стране режут скот?

– Это вы о чем?

– Ну, как вы это делаете? Отчего жертва становится священной?

– Надо сказать над скотом «бисмиллях».

– И перерезать ему ножом шею, да? Так делается в твоей стране?

– Я никогда не режу.

– Я видел это здесь, в Кардиффе, на ваши праздники, а ты никогда не участвовал?

– Я слишком люблю мою одежду.

Пауэлл царапает что-то в блокноте, потом медленно поднимается из-за стола и выходит из комнаты, не добавив ни слова.

Попыхивая трубкой и вышагивая туда-сюда по темному коридору, Пауэлл собирается с мыслями: он не ожидал, что Маттан такой дикарь, настоящий бандит без малейшего уважения к властям, алчный чернокожий без определенного места жительства. Где-то он читал, что для сомалийцев каждый человек сам себе хозяин. Не то что веселые ребята из народа кру или англизированные вест-индийцы: сомалийцы вспыльчивы и злы, чуть что, хватаются за оружие, а раскаиваться в этом и не думают. Этот, должно быть, осмелел после мягких приговоров, которые ему выносили раньше; не забыл надеть перчатки, разделался с жертвой без колебаний, быстро избавился от орудия убийства и украденных наличных. Опасный тип, если бы не путался в собственном вранье. Хорошее, крепкое дело, раскрыть которое ему должен был помогать сын, вместо того чтобы болтаться в Райтонском колледже, попусту тратя время на любительские постановки, гражданское право и английскую литературу. На кой инспектору сдалась вся эта белиберда? Полиция явно уже не та. Этой работе он отдал тридцать лет и научился всему, что надо знать, сбивая подметки на городских улицах. Имея дело с отбросами общества. Зная их привычки лучше их самих. Удержать в себе ужин, столкнувшись с последствиями их зверств, – вот показатель мастерства в этой работе. Не то чтобы в ней не было места книжным знаниям и криминалистике, но все же в итоге все сводится к непрестанному приобретению знаний и к преследованию волков, обосновавшихся в стаде. Тех извращенцев, безумцев, головорезов, безответно влюбленных, садистов, джекилов и хайдов, которых он допрашивал, делился с ними сигаретами, а потом отправлял их на виселицу. Обычно основная тяжесть удара приходится на потаскух и любительниц черномазых – застреленных, если им везет, или извлеченных нагишом из залитой кровью канавы, если они оказываются невезучими. Приличные женщины, такие как