Совершенный монастырь. Афонские рассказы - Станислав Сенькин

— Хорошо, отче… — Марчел выглядел беспомощным и даже жалким. Было видно, что послушник близок к унынию — матери всех страстей.

Игумен тяжело вздохнул, погладил длинную седую бороду и неожиданно сказал:

— Вот что! Тебе нужно сходить к нашему старцу Дионисию. Только отправляйся туда с самого утра и обязательно иди пешком. После литургии поешь и сразу иди; к вечеру, Бог даст, дойдешь. Расскажи ему о своем смущении и попросись пожить у него несколько дней.

У старца Дионисия Марчел уже бывал. Старец был опытным и мудрым человеком, настоящим подвижником; таких звезд на небосклоне Афона сияло немного. Если игумен направляет его к старцу, значит, дело серьезное. Только вот почему пешком?

Марчел стал прикидывать в уме маршрут. «Ого! Путь неблизкий», — подумал послушник. Он посмотрел в глаза игумену:

— А если старец меня не примет? Я имею в виду, не разрешит остаться на несколько дней.

— Тогда возвращайся в Продром.

— Тоже пешком?

Игумен улыбнулся:

— Не обязательно. Как Бог даст!

— Хорошо, отче, тогда я пойду на кухню попрошу брынзы, хлеба и лука. Благословите?

— Конечно, иди.

Послушник почти вылетел из сада и вприпрыжку побежал на кухню. Завтра ему предстояло настоящее путешествие. Келья старца Дионисия находилась почти возле Карей, в середине Афона, а Продромос стоял на самом краю полуострова. Мозоли на ногах были ему обеспечены.

Но, тем не менее, Марчел радовался: игумен, наверное, хотел утомить послушника долгим переходом, потому что помыслы меньше действуют, когда плоть ослаблена. Заодно он немного развеется, и хуже ему от этого точно не будет, потому что благословение игумена хранит послушников, да и цель его похода была благая — посоветоваться со старцем, который был настоящим отцом для всех румын Святой Горы, да и не только для румын.

После вечерней трапезы Марчел пошел на берег полюбоваться закатом и помолиться. Он любил перед повечерием гулять по берегу, смотреть на шумящее море и творить Иисусову молитву.

Игумен рассказывал, что в этом самом месте, еще в пятом веке до Рождества Христова, персидская армия, через Геллеспонт вторгшаяся в Грецию, попыталась захватить северное побережье Эгейского моря. Но была вынуждена вернуться обратно: здесь во время бури погиб персидский флот — около 300 кораблей и двадцать тысяч человек. Такие бури у берегов Афона не редкость, бывают они и до сих пор. Это был огромный флот с припасами, снаряжением и продовольствием, он сопровождал сухопутное войско. Персам удалось подчинить прибережные греческие города, южные фракийские племена и остров Тасос; покорность обнаружил и македонский царь Александр. Но там, где сейчас стоял Марчел, в те древние времена поднялась «фортуна» — сильный южный ветер — и прибила корабли прямо к крутому берегу. Жители эллинского Афона видели, как барахтались в море персы, а из пучины показывали зубастые пасти огромные акулы, на этот раз заключившие перемирие со своими извечными врагами — спрутами. Вместе они пожирали отчаянно вопящих персидских воинов. Это был настоящий пир чудовищ. Разбушевавшаяся стихия превратила воду в огонь, безжалостно истребляющий корабли. Шторм размалывал палубы в щепки. Все дети, видевшие эту катастрофу, стали мудрее своих сверстников, осознав бессилие человека перед провидением. Тысячи людей поглотила страшная бездна. А тех, кого не съели морские животные, убил холод. Кое-кто все же остался в живых — нескольким десяткам персов удалось закрепиться на утесах. Они проклинали морского дьявола Аримана и благодарили Ормузда за чудесное спасение, но, выкарабкавшись, были тут же схвачены эллинами.

Уже давно археологи и океанологи хотят получить разрешение исследовать водные пучины близ Продрома. Они стучатся во все инстанции, но последней инстанцией является Протат[11].

Не сумев добиться разрешения, они клевещут на афонское правительство всевозможным правозащитным организациям. Но там лишь разводят руками: мол, знают, что на Афоне «вопиющим образом нарушают права человека», прежде всего женщин. Дескать, работаем над отменой аватона[12].

Послышался звон колокола, благовестившего к повечерию. Марчел вздохнул — опять время прошло даром: вместо упражнения в молитве он думал про погибший флот Мардония и про исследователей моря. Понурив голову, послушник пошел в храм, где постарался углубиться в молитву. Но опять все было тщетно — из головы не выходил предстоящий поход к старцу: «Келья старца Дионисия находится недалеко от монастыря Кутлумуш, возле Кареи. Сначала нужно идти к Великой лавре, потом по берегу до Каракалла, потом в гору до Филофея. А от Филофея уже петлять тропами до Кареи. Как все пройдет? Разрешит ли старец ему остаться на несколько дней или нет?» Марчел тяжело вздыхал, но не мог ничего поделать с помыслами. Сегодня он думает о завтрашнем дне, а обычно думал о прошедшем — со всеми его событиями. Ум занимается всем чем угодно, но только не молитвой.

Наутро после трапезы Марчел взял торбу, где лежали молитвослов с Псалтирью, лук, брынза, пластмассовая бутылка с родниковой водой и ржаной хлеб, и пустился в путь. Стояло жаркое лето, самый разгар июля, и по лбу послушника струился пот. До лавры он шел минут сорок. Зашел в храм, приложился к иконам и пошел дальше по тропе. Было так жарко, что пока Марчел дошел до Агиасмы, выпил всю свою воду. На Агиасме он помолился и налил в бутылку воды из святого источника, где, по преданию, святому Афанасию Афонскому явилась Матерь Божия.

Марчел сильно утомился, пока дошел до Каракалла. До этого он шел вдоль берега, а теперь предстоял подъем в гору. Солнце уже было в зените. Время от времени он присаживался где-нибудь и читал по кафизме Псалтирь. В Филофее Марчел встретил знакомого паломника из Бухареста, друга семьи, с которым проговорил часа полтора. Оказывается, отца перевели на служение в собор, а он этого даже не знал.

Потом он долго плутал разными тропами. В Карее Марчел зашел в Андреевский скит. Ему было немного боязно идти к старцу Дионисию, который, несмотря на свою доброту, умел быть суровым. Поэтому он намеренно останавливался на пути, как бы желая оттянуть момент встречи с отцом Дионисием. Все это время он, как всегда, старался занимать ум молитвой, но опять все тщетно — он думал про отца, про старца, про игумена, про монастыри… а молитва не шла.

Таким образом, до кельи старца он добрался глубоким вечером, почти ночью. Марчел тяжело вздохнул и постучался в дверь:

— Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе, помилуй нас.

В ответ не донеслось ни звука. Марчел поморщился, почесал лоб и повторил молитву. Затем внимательно прислушался, но за дверью было тихо. «Да что такое! Надо было все-таки прийти пораньше, старец, наверное, уже спит. Если, конечно, он вообще здесь. Вдруг отправился по делам? Хотя какие у него могут быть дела, кроме молитвы?»

Как незваный гость ни стучал в дверь кельи, никто не открыл ему. Он хотел было податься на ночь в Кутлумуш или Андреевский скит, но затем вспомнил, что благословение игумена было только на то, чтобы посетить отца Дионисия. Конечно, другой на его месте не стал бы выполнять послушание столь буквально, но для Марчела, привыкшего к лишениям и прожившего долгие годы в послушании у своего отца, простоять ночь в ожидании было не таким уж и трудным делом.

Так и простоял он под дверью отца Дионисия до самого утра.

Утром, когда Марчел собрался уже уходить, отец Дионисий — невысокого роста монах в потрепанном подряснике, с острым взглядом и сияющей улыбкой — неожиданно открыл келью и пригласил послушника войти. Марчел зашел внутрь. В келье было уютно, но как-то пусто, самый минимум необходимых вещей. Старец велел ему пойти приготовить храм к утрене. Пели и читали на румынском и греческом.

После службы они перекусили. Следуя совету игумена, послушник попросил у старца приют на несколько дней. Отец Дионисий не задумываясь ответил:

— А что, поживи у меня дня два-три. Поешь ты неплохо, послужим утреню и вечерню. Будешь помогать мне: выносить гостям воду и лукум.

Марчел только открыл рот, чтобы сказать о своей проблеме, но старец махнул на него рукой:

— Потом, после. Ко мне уже стучатся.

И правда — начался прием посетителей. Старец разговаривал с каждым не более двух минут, хотя были и те, кому он уделял больше времени. Разговаривая с людьми, старец умудрялся еще и письма писать.

Все это время отец Дионисий ничего Марчелу не говорил и ни о чем его не спрашивал. Не было ни мудрых советов, ни суровых наставлений. Закончился первый день. Во время вечерни Марчел попытался вновь завязать разговор со старцем, но опять все тщетно — тот прикладывал палец к губам и показывал всем своим видом, что разговор нежелателен.

Марчел, как уже говорилось, привык к послушанию и не решался нарушить молчание старца, полагая, что после многочисленных разговоров с посетителями он устает и, по крайней мере, невежливо приставать к нему с расспросами.