Продолжение следует - Наталья Арбузова

Сборище нехристей не давало покою отцу Александру. Он быстро сообразил, что слабое звено в цепи мирового империализма – Семен, и склонил его креститься. Психологи, блин, эти попы. Крестить еврея! тут надо найти серьезного восприемника. Наконец придумали. Борис на филфаке МГУ был любимым учеником молодого тогда доцента Осмолова, увлеченного специалиста в области церковно-славянского языка. Теперь – профессор, светило. Но кланяться к нему должен идти сам Борис, иначе ничего не выйдет. Разговор о крещенье одного еврея перерос в разговор о крещенье двоих. Борис повздыхал и сдался. С гоями так с гоями. И скоро в подвале остался верен себе один Фарух – хозяин и столп. Семен писал таджикам извлечения из Корана (вешать на стенку) и кой-какие бумаги. Он принес в подвал книги, и ничего худого с ними не случилось. Проклятье, тяготевшее над Борисом, значительно ослабло.

А как же проклятье, тяготевшее над Викторией? похоже, только ужесточилось. Каждый день затянувшегося ожиданья ее пугал. Вот прошел, и опять ни-че-го. А вдруг у нее войдет в привычку быть несчастной? ходить с вытянутым лицом? или у окружающих войдет в привычку ее не замечать? Комнату Виктория сдала вроде бы одинокому мужчине. Но тот демонстративно звонил всякий вечер новой девушке и улепетывал. Перебрал имена самые экзотические. Что теперь – отказать ему сразу по истечении договора? Виктория поехала в Сан-Ремо, на широченные песчаные пляжи, в пятизвездочный отель, и снова ей было пусто. Похоже, новая русская жизнь наштамповала много таких Викторий. А в подвале сидел профессор Иван Николаич Осмолов, читал очарованному отцу Александру лекцию об изменениях церковно-славянского языка от киевской Руси к московской.

Начало июня получилось необычно жаркое, пыльное и загазованное. Так – значит так. У нас тоже есть две машины. Олег ли, Игорь ли, оба ли сразу перевозили вечером всех (Семен добавился, да еще Иван Николаич, получилось пятнадцать, считая себя самих) за две троллейбусных остановки, на липовый спуск к затопленным серебряным копям – рукав реки. Там, наверху, годуновская церковь слегка звонила от ветра. А здесь родник, узловатые, корни тополя, белые кувшинки в воде. Женщины шли до соседней полянки. Отец Александр снимал рясу и плавал с профессором вперегонки до барж, с которых перекликались, с которых весело бултыхались матросы, измазанные углём. Борис читал в сумерках по обугленному томику Алексея Константиныча Толстого вслух и как всегда наизусть: «Храм твой, господи, в небесах, но земля тоже твой приют». Книгу ему незаметно вернули, подмешав к бумагам Семена. Семен, это твой Алексей Константиныч? – Нет. Не ведаю чей. – Значит, мой.

Господи, сколько забот у Степановны – надо всех развести по постам. Нескончаемая головоломка. Света сиделкой при Машиной бабушке и по хозяйству в подвале. Маша учится на медсестру и помогает свекрови в госпитале. Юра охранник – как все. На посту его когда-то и подстрелили (большая редкость, обычно они стоят истуканами без приключений). Леонид с Павлом грузчиками у Олега. Их стараньями Фарух не спит больше на полу – три кровати влезли в одну из комнатушек. Семен корпит над переводами, за которые больше не платят – но у него есть пенсия и уваженье Фаруха, что немаловажно. Все остальные при деле. Всё остальное байда.

О, Лида, ты только подумай… ты только послушай: наш отец Александр окрестил Бориса и его друга Семена… того, очкастого, сумасшедшего… жил у известной авторши шоу-текстов… тоже пристроился. А теперь приютился в том же подвале, где Игорь, Олег и Борис. Там отстойник бывших моих любовников. Там какая-то секта. И отец Александр - ты только представь себе – купается с ними вместе под самой троицкой церковью. Стыд и срам. Я больше ему не звоню. (И не надо. Мы дружно не любим Викторию. В царские времена могла бы пожаловаться в духовную консисторию. Сейчас же нет смысла. Сиди и не выступай.)

Участок в шесть соток, принадлежащий Степановне, – кусочек неласковой названной родины для Бориса. Заборов нет – так, канавки. За канавкою огородничает очень нудный старик - каждый вздох его слышен. Жена, на двадцать лет помоложе, не приезжает. Достал, надоел. Был мелкий начальник – на том рехнулся умом. Зовут его Карпом. А у Степановны елочка в человеческий рост - нарядим под новый год. Мы тут надолго. Борис тут надолго застрял. Подъемы и спады жизни. Погода – под богом ходим. И страх как хочется снова писать. Семену же можно. Может быть, можно и мне. (Борис искал в себе и никак не мог нащупать источника, что фонтанировал прежде. Точно ребенок, на ночь клал под подушку пять уцелевших книг. Видел во сне их страницы, знакомые наизусть. Утром – всё то же. И всё-таки рядом Семен. Это уже кое-что.) (Как мы однако зависимы! плохие из нас робинзоны. Бог дал Борису штук пять простодушных пятниц, а он еще недоволен. Фарух телевизор при нем не включал, с помойки притащенный, и всякий раз выключал, чуть только Борис входил – такие, блин, деликатные люди. Какого ему рожна.)

За годы вынужденного сосуществования бок о бок с возненавидевшей его Викторией Борис успел получить стойкую женобоязнь. Какая-то разновидность той же болезни намечалась и у Игоря, и у Олега. Они лечились народными средствами, взявши женщин попроще, совсем не гламурных. Им, считай повезло. Только им, не Борису. Новый жилец Виктории, Ярослав, сразу учуяв недоброе, взял свои превентивные меры. А именно, гулял по-черному, не давая однако повода выгнать себя до срока. Отец Александр в этот дом был уже не ходок, и атмосфера накалилась до предела.

У них у обоих, Виктории и Ярослава, конечно же были тачки. Ночью машины жильцов элитных домов стояли в два ряда на проезжей части, на тротуаре тоже. Лезли колесами друг другу на спину, как молодые бычки. Иной раз злоумышленники из черной зависти прокалывали им шины. Выехать утром с узенькой улочки становилось трудней и трудней. По той, по иной ли причине в один прекрасный день Виктория ехала на троллейбусе. Троллейбус, конечно же, был с дырой. Высоко стоящее солнце подглядывало в дыру за Викторией острым своим лучом. В луче роились пылинки, луч переливался – и вдруг упал на плечо Ярослава. А Ярослав тут зачем? ему надоели пробки? он дал обет бороться с загрязнением воздуха? на кой ляд его сюда занесло? Увидев врага, Виктория передернулась. Грянул гром среди ясного неба. В дыру над Викторией вплыла шаровая молния и заходила по салону. Люди не смели пошевелиться. Молния постояла у самого Ярославова носа и вышла вон. Редкий грибной дождик плевался в стекла, чертил косые полоски. Предупреждение: Ярославу пора съезжать, не то худо будет.

Ярослав зашел на Соколе в церковь – перекрестить бы лоб, поставить бы свечку после таких треволнений. Отец Александр служил. У него знаменитый приход, батюшка в моде. А про юродство его подвальное новые русские знать не обязаны. Мог бы жить припеваючи, так и жил до поры. Черт же его попутал – незнамо куда загнал. По-христиански делится с ненасытной ордой. Хоронит – Машину бабушку, царствие ей небесное. Как ни старалась Зина – не выходила. На всё божья воля. Венчает (Юру и Машу), отпускает грехи. Вот еще грешник пришел – Ярослав. Батюшка видел его у Виктории, когда в остатний раз ее посетил. И Ярослав его запомнил. Батюшка, грешен. Думаю, буду и дальше грешить. А крест вот ношу. Слаб, батюшка. И Ярослав появился в подвале – шестнадцатым. Гад, красив. Не достался Виктории. Редактор глянцевого журнала - отсюда столько девиц. Сплошной соблазн. Но так влюбился в непривычную обстановку подвала, что снизил обороты и выделил время друзьям. Отец Александр забрал его жить к себе. Всех их будто околдовали. Сошествие духа святого или дьявольский морок – только они принимали друг друга за братьев, и получалось это само собой. Как давно не разрешали нам христианской любви – аж душа иссохла. Какие такие враги могут быть у народа? все мы внутри народа, все мы народ, и народ не полон без каждого. Не больно мы хороши, но уж так нас проредили, постарались.

Иван Николаич Осмолов однажды лично проверил чистоту участка, убранного Борисом, и остался доволен. Долго хвалил, потом сказал как бы между прочим, что беседовал с Анной Степановной с глазу на глаз и нашел благоволенье в ее очах. Она не станет возражать, если Борис съездит вместо него, Ивана Николаича, в Питер на симпозиум и сделает совместный с ним, с Иваном Николаичем, доклад о поэзии Тредиаковского. Текст доклада уже существует: Иван Николаич подредактировал и дополнил сохраненный им Борисов диплом (почти сорокалетней давности). Симпозиум будет происходить в питерском доме творчества, в Комарове, и займет всего один день. Он, Иван Николаич, собирался поехать сам и вообще пожить там недельку. Уже и оплатил через интернет свое проживанье. Но неотложные дела (интересно, какие? с отцом Александром наперегонки плавать?) удерживают его в Москве. Уже и позвонил, что вместо себя пришлет своего соавтора. Билетов туда и обратно еще не брал, но готов профинансировать поездку Бориса, если тот любезно согласится заменить его, Ивана Николаича, на симпозиуме. Борис, всю жизнь привыкший сидеть у кого-то на шее, на сей раз воспротивился. (Люди меняются, и Борис не исключенье.) Но Иван Николаич настоял. Ему, дескать, важно, чтоб доклад был сделан. Он обещал. Их двоих! уже включили в программу. И показал отпечатанный на принтере буклет. Кругом обошел Бориса. Видно, решил последовательно благодетельствовать ему. Занялся реабилитацией Бориса как интеллигента. Борис повертел в руках буклет, подумал: без меня меня женили, меня дома не было. Но спорить глупо: само идет в руки. И Борис стал насвистывать: на недельку до второго я уеду в Комарово. Ну, не до второго, но на белые июньские ночи – это точно.