Доказательство чести - Кирилл Казанцев

Пермяков же по-прежнему сидел в тюремной камере.

— Ну и что? — спрашивал Копаев, замазывая йодом раны на конспиративной квартире.

Совет отсидеться пришелся как нельзя кстати.

— А ничего, — отвечал из кабинета Пащенко.

Он то и дело что-то прихлебывал из чашки, наверное, микстуру от сотрясения.

— Гонов пропал. Ни в отделе его нет, ни дома. Молодая жена в шоке. Ребята из уголовки ее поспрошали, пользуясь запредельной простодушностью. Она сказала, что муж ушел вчера в магазин, после чего дома не ночевал. Такое приключалось лишь тогда, когда был на очередном или внеплановом дежурстве. По иным причинам подобных заскоков с мужем не происходило никогда.

— Ну, это она сказала, — попробовал отрезать Копаев. — Сколько их, бедолаг, по чужим бабам теряется?

— В трико и сланцах? — с сомнением возразил Пащенко. — А еще жинка сказала, что за последние две недели они умудрились приобрести видеокамеру, отдать часть долга за квартиру и окончательно расплатиться за машину, купленную два месяца назад опять-таки в кредит. Одним словом, дела у Гонова в этом месяце шли на удивление успешно. То же самое можно сказать и о покойном Зелинском. Этот парень был куда более рачительным, поэтому из ящика его мебельной стенки опера выудили ни много ни мало, а десять тысяч долларов. Если сравнить находку с показаниями супруги Гонова, то начинает просматриваться логика. Что-то около этой суммы потратили и они.

— Ты Сашке посылку заслал?

— Да. Сегодня днем. Слушай, Копаев, завтра выходной, время перед понедельником есть. Я думаю, что кое-какие мелочи должны всплыть. Во всяком случае, в Исети. «Рыболовы» туда уже подтянулись. — Слыша лишь прерывистое дыхание Антона, Пащенко немного сбросил обороты. — Видишь, как оно получилось. Жалко Рольфа, конечно. Я так привык к этой бестии!..

— Я о Сашке думаю. Он уже почти неделю там.

— Ничего, выдержит.

Пермякова позвали на выход в начале одиннадцатого. Значит, Кормухин появился в изоляторе около десяти. По всей видимости, взбучка, полученная на совещании, не оставляла Кормухина в покое. Он вооружился обидой и очередным компроматом, решил взять свое и добить его, Пермякова.

В тот момент, когда Александр усаживался на табурет, прикрученный к полу напротив важняка из комитета, Яшка Локомотив опускался в кресло, стоявшее в его загородном особняке. Ему тоже было с кем поговорить.

Сорока и Подлиза полчаса назад привезли Гонова. Его взяли в том виде, в каком он был на улице. Майка с изображением кенгуру, заправленная в трико. На ногах сланцы, в руках пакет с литром молока, булкой хлеба и шматком колбасы.

— Оголодал? — поинтересовался Яша.

— Да ты знаешь, сунулся с утра в холодильник, а там мышь повесилась. Пришлось в гастроном бежать. А что за спешка, Яша?

— Никакой спешки, — пояснил Локомотив. — Спокойно выехали, нашли и привезли. Я вот что хотел спросить, Гонов. Ты с Зелинским, подельником своим по убийствам, когда в последний раз виделся?

— В четверг. — Такое узко квалифицированное определение связи его и Саньки Гонову сразу не понравилось, однако возражать он не стал. — А что?

— Ничего особенного, если не считать, что кто-то из вас двоих языком метет как электровеником. Тебе Зелинский перед… четвергом о Кускове ничего не говорил? Мол, встреча была, разошлись как старые товарищи. Дескать, пришлось чем-то пожертвовать, рассказать, как на самом деле события развивались шестого июня.

Гонов покраснел. Все люди, едва успев попасть в экстремальную ситуацию, сразу делятся на три категории. Первые при выбросе адреналина бледнеют, вторые краснеют, а наркоманы продолжают смотреть перед собой, не слыша вопроса. Гонов краснел, что сразу ставило перед ним преграду в желании солгать.

— Ты что залился, как помидор? — Яша сквозь прищур посмотрел на милиционера. — Смотри, Подлиза, он созрел.

Подлиза принял фразу, обращенную к нему, как руководство к действию, и тут же смел Гонова со стула.

— Локомотив! — взвился сержант. — Да что происходит? Что не так?

— О чем тебе Зелинский на днях на ухо шептал? Говорил о Штуке?!

— Говорил.

— Так. — Локомотив успокоился. — Сядь, сержант полиции. Что говорил?

— Тот Санька в гараже пытал, требовал сказать, кто его подставил. — Гонов испуганно озирался, переводя взгляд с Яшки на двух его людей. — Но, кажется, Зеленый выдержал.

— Прикинь, — Яшка ткнул пальцем в пленника и посмотрел на Подлизу. — Он говорит: «Кажется, выдержал». Это ему Зелинский так сказал: «Знаешь, Гонов, меня в гараже Кусков пытал, но я, кажется, выдержал!»

Гонов слетел со стула во второй раз.

— Слушай, олень, а Зелинский тебе не говорил, что к нему люди из ментовки подходили да о том же пытали? Этому козлу такое запросто могло показаться!

— Нет, Локомотив, он ничего об этом не говорил.

— Напарники, насколько мне известно, делятся друг с другом даже впечатлениями о последней ночи с женой. А мне людишки подсказали, что видели твоего бравого напарника в компании не самого человечного прокурорского работника Екатеринбурга. Неужели Зелинский не сказал своему сослуживцу и другу, о чем он беседовал в такой компании?

— Да ты боевиков насмотрелся. Это в них насчет последней ночи с женой!.. Нет, Яша, клянусь, нет!.. Кому эти проблемы нужны?! — Ухо болело, но Гонов терпел. — Да зачем ты меня-то спрашиваешь? У Сашки поинтересуйся. Это к нему Кусков наведывался, а не ко мне. Я-то тут при чем?

Чего Локомотив не терпел, так это предательства. Гонов только что перевел неприятность с себя на товарища, и это казалось ему совершенно нормальным явлением. Если он после двух оплеух готов продать любой интерес, то что будет говорить в кабинете, когда над ним зависнет пара оперов со стажем работы по пятнадцать лет? Локомотив этого не хотел, но Гонов, вместо того чтобы прикрыть подельника и молчать, стал подличать, сглупил, сказал о том, что Кусков говорил с Зелинским, а не с ним. Мол, с него и спрос. Казалось, что обоснованно заявил, а на самом деле сдулся. Вот так с ними все и случается… Им кажется, что это конец, а он и в самом деле близок.

— Ладно. — Яшка вздохнул и посмотрел на Подлизу. — Проводите его на выход.

Ферапонтов, идущий последним, обернулся в дверях.

Локомотив утвердительно качнул головой и, не отводя от Сороки взгляд, крикнул Гонову вдогонку:

— Чтоб молчал у меня до самой могилы!

Гонов выполнил его приказ уже через тридцать минут.

Еще через два часа Антон почувствовал, что его ведут.

А ведь подставить Пермякова не так просто! Пащенко сказал бы, что невозможно, если бы этого не случилось. Собственно, он так и заявил через несколько часов после ареста Александра.

Дело закрутил УБОП по инициативе Рожина. Земцов уже давно все знал бы, если бы не эта фигура. Откуда он появился, чьи руки вертели этим послушным орудием? Вот вопрос.

Земцов не вмешивался в дело Пермякова по той же причине, что и Пащенко. Повсеместно идет борьба с пресловутыми оборотнями в погонах. На просторах России задерживается столько подобных персон, что выяснение того факта, является ли сотрудник на самом деле оборотнем, производится уже после того, как он окажется в СИЗО. А люди из тюрем не попадают на прежние места даже в том случае, когда полностью доказана их невиновность.

Потому Пащенко и не лез с расспросами. Нужен был стресс, шок. Требовалась короткая психологическая встряска, в ходе которой все действующие лица забыли бы об осторожности и кинулись бы спасать самое главное. Лихорадка будет продолжаться не более часа. За эти шестьдесят минут придется понять, к чему в первую очередь потянутся руки всех фигурантов дела при крике «пожар».

— Александр Иванович, вы не хотите ознакомиться с показаниями сотрудников УБОП, производивших ваше задержание? — Кормухин с загадочным выражением на лице приоткрыл папку, продолжающую толстеть.

Пермяков видел сотни таких. Разница между теми и этой была лишь в том, что на этот раз он подписывался не в графе «Допрос производил», а в «Подпись допрашиваемого».

— Хочу.

Сегодня Александр растрепанным не выглядел. Следователь областной прокуратуры сразу заметил и посветлевший взгляд, и уверенность в движениях.

— Пожалуйста. — Перед Пермяковым легла на стол стопка исписанных бланков. — Надеюсь, вы понимаете, что до предъявления обвинения я не имею права… — предупредил Кормухин.

— Да-да, конечно, — согласился Александр, с ходу вгрызаясь в текст первого документа. — Представляю, какую ответственность вы рискнули на себя взять и что пережили в связи с этим.

Кормухин ненавидел этого ерника с момента первой встречи. Было из-за чего. Арестант совершенно не владел обстановкой, но постоянно переводил в партер следователя комитета, своего коллегу. Кормухин понимал, что такой талант мало кому свойственен. У него лично, к примеру, он отсутствует совершенно.