Железо, ржавое железо - Энтони Бёрджес

– Что значит серьезно, сэр?

– Значит, что вы можете забрать назад свое заявление и с чистой совестью вернуться к лечебной гимнастике. А если согласны, вы обязаны немедленно явиться на шестой транзитный пункт и ждать дальнейшего приказа. Итак?

– Я настроен как нельзя более серьезно, сэр.

– Вот и прекрасно.

Шестой транзитный пункт не отличался от обычной армейской казармы, но освещение здесь не отключали ради круглосуточно прибывающих и отбывающих по делам офицеров, поэтому общая атмосфера напоминала международный аэропорт, хотя и без спецобслуживания для особо важных персон. Традиционная армейская субординация в подразделении не прижилась. Капрал в домашних тапочках втолкнул нас с одним канониром в столовую, меню в которой практически не менялось. Еда была холодная и безвкусная, я сделал вид, что случайно уронил миску на капраловы тапочки, и сбежал в Сохо купить чего-нибудь съедобного. Часовой крикнул мне вдогонку, чтоб я не забыл вернуться до полуночи. В ресторане напротив таверны «Фицрой», которой владела мальтийская мафия, я заказал жаркое из конины с картошкой. Когда я заглянул в таверну, меня не удивило, что там сидела Беатрикс в компании коренастого, почти без шеи и с грубыми чертами лица рядового в полевой форме. Они пили пиво и говорили по-русски. Как ни странно, она меня узнала, а ее брат Дэн – нет.

Я решил напомнить ему о себе.

– Мне посчастливилось видеть, как Дэн отделал Реджа на прощальной вечеринке, – сказал я, глядя на Беатрикс. – И однажды я покупал у него полфунта копченой семги для тетушки.

Дэн осклабился в мой адрес, затем взглянул на часы: «Пора».

– Ты уверен, что сумеешь найти станцию «Тоттнем-корт-роуд»? – озабоченно спросила Беатрикс.

Он ответил, что найдет. Дэн провел у сестры двухсуточный отпуск и теперь должен был поездом добраться до Глазго. Сестра на прощание крепко поцеловала его в губы.

– Славный мальчик, – сказала она мне.

Одета она была по-военному строго, но элегантно, в коричневый костюм с прямыми плечами и модельные туфли из хорошей кожи. Она с любовью смотрела вслед удалявшемуся Дэну. «Славный» было не совсем подходящим определением для Дэна, хотя теперь от него не пахло рыбой и подгоревшим маслом. От него несло дешевыми сигаретами и казармой.

– Любишь его, да?

– Он мой младший брат. Я должна о нем заботиться. Армия не очень-то о них печется. Но ничего, он выживет. Он парень крепкий, в обиду себя не даст.

Да уж, с рыбой он расправляться умеет, прямо как китобой. Я представил себе, как он будет потрошить противника.

– Я часто поражаюсь контрасту между тобой, твоим младшим братом и моим уважаемым зятем. Я имею в виду разницу в умственном развитии. Ты уж не обижайся, но он ведь звезд с неба не хватает?

– Да, что-то у него там в мозгах не сложилось, ну да не беда. Наверно, сказался алкоголизм русского дедушки. Он и говорить-то научился с трудом, но почему-то трудности у него были только с английским. Мать хотела научить его валлийскому, но отец сказал, что в Манчестере этот язык ни к чему. Никто из нас валлийскому по-настоящему не учился. Тогда мать стала учить его русскому, да так усердно, что даже мы с Реджем на нем заговорили. Русский язык давался ему легко, а английского Дэн нахватался на улицах Манчестера. Для него язык родной матери – действительно родной. По натуре Дэн с детства ершистый, ласкать себя ни матери, ни отцу не давал, не то что Редж. Наш младшенький выдался упрямым и своевольным, вот и приходится за ним присматривать.

– Откуда у него такая тяга к рыбе?

– Ну надо же человеку чем-то заниматься, – неуверенно сказала она и сменила тему: – Как ты оказался в Лондоне?

Я ей объяснил.

– Да, – протянула она, – готовимся. Хотя дядюшка Джо не верит, что Красная Армия дойдет до Ла-Манша, а может быть, и не очень этого хочет. – Вдруг в ее глазах блеснули искорки: – Поздновато приглашать тебя на чай. Но у меня есть настоящая русская водка. Подарок советского посольства. У меня там выискался двоюродный брат или что-то в этом роде.

Так-так, это мы уже проходили: потом она отдаст приказ раздеться и на сей раз увидит смуглое мускулистое тело солдата. Но мне ведь надо вернуться в казарму до полуночи – да к черту их всех, в конце концов, могу прикинуться, что не понял. Уже четверть двенадцатого, все равно опоздаю, так какая разница на сколько.

В прокуренном баре было полно французов, франко-канадцев и американцев, вперемежку со штатскими, увиливающими от армии. Запах пива забивала вонь, да так, что время от времени подступала тошнота, вентиляция не работала. Я проводил Беатрикс домой в Вест-Кенсингтон. Мы ехали в переполненном вагоне подземки, пьяные солдаты не спускали с нее глаз: «Улыбнись фронтовикам, красавица». Беатрикс ответила им русским ругательством. На станциях лондонцы устраивались на ночлег: бомбардировки могли возобновиться в любое время. Крошечная квартирка Беатрикс находилась на третьем этаже особняка викторианской эпохи. В комнате стояла одна узкая кровать, такая же, как в ее манчестерском жилище, а на полу, где спал ее брат, валялись одеяла. В углу – газовая конфорка, над ней полочка с банкой какао и банкой чая да еще ветхий ореховый комод. Она налила мне водки прямо в чашку, но раздеться не попросила. Я обнял ее одетую и несколько раз поцеловал. Она ответила на мои поцелуи, но без энтузиазма. Потом я, сам того не ожидая, сказал:

– Я люблю тебя, и ты это знаешь.

– Нет, не знаю. У тебя просто давно не было женщин.

– Нам надо пожениться. – Я все более удивлялся себе, говорил сбивчиво и с придыханием. – Тебе может показаться, что я жажду симметрии, но почему бы и нет? Многие сейчас женятся. Пособие солдатской жены тебе бы не помешало. Прости, сам не знаю, что я несу. Возможно, хочу постоянства в этом шатком мире.

– Непреходящие ценности? Только твоя сестра поняла меня тогда. Помнишь, я говорила о золоте? Не думаю, что брак – ценность такого же рода. Не хочу замуж. Во всяком случае, до тех пор, пока Дэн нуждается во мне, я принадлежу только ему.

Ее слова повергли меня в ужас. Как не понимал я ее в ту минуту, так до сих пор не понял. Я только пробормотал:

– Господи, но это же безумие, это отдает ин…

– Инцестом? Чушь. Дэн для меня тоже абсолютная ценность.

Я снова ничего не понял, да и сейчас не понимаю этих ее слов.

– В любом случае для меня он всегда на первом месте. По крайней мере сейчас. Если с Дэном что-то случится, я не смогу думать о мужчине, который для меня всего лишь муж. И никакому мужу этого не понять, как и тебе, – так что спасибо за предложение, но забудь об этом. А теперь раздевайся.

Я разделся привычно, как на медкомиссии, и посмотрел вниз: никаких признаков страсти.

– Виной всему армия. Я давно уж должен был быть в казарме. Чувство долга отбивает всякое желание, – смутившись, произнес я. – Но я все равно тебя люблю, – добавил я гораздо увереннее – доказательство моей искренности было уже налицо.

Опоздание сошло мне с рук. В нашем полку о формальной дисциплине никто всерьез не заботился.

Курсы, на которые меня направили, находились в Тай-Морганнэг на границе Гламоргана и Монмутшира. Особняк и большой участок земли с буковой рощей, где проводились учения, был отдан в аренду военному министерству богатым семейством Рис, владевшим «Чайной компанией Гламоргана». Все двадцать курсантов получили звание сержанта. Военная администрация состояла из нескольких человек, зато штатских инструкторов не счесть, к тому же все как на подбор: смуглые, поджарые, хмурые грубияны. Ни имен их, ни происхождения никто не знал, на вид – выходцы из Центральной Европы и, по крайней мере, четверть из них – евреи. Называли их только по первым буквам имени и фамилии, которые, в отличие от фамилий, например, Зильберман или Вираг, не вызывали никаких ассоциаций, а только создавали путаницу. Они учили нас обращаться с противником так, как, вероятно, когда-то обращались с ними самими. Они знали все о болевых точках человека, об участке на голове, при давлении на который череп разлетался на части, о соотношении между числом выбитых зубов или вырванных ногтей и количеством информации, которую можно такими методами вытянуть из противника, пока тот не потерял сознание. Нам показали ржавые садовые ножницы, которые на практике использовались как инструмент для кастрации. Выдавливание глаз демонстрировалось на модели, максимально приближенной к живому человеку. Нам давали слушать записанные на пленку вопли несчастных и учили оценивать их по специальной шкале. Цель обучения состояла в том, чтобы выжать из нас остатки человеческого и сделать беспощадными по отношению к противнику. Нас без конца заставляли смотреть нацистскую хронику допросов с пытками, пока мы в знак протеста не притворялись спящими. После первой недели тренировок, чтоб мы не окочурились, нас отправили в двухдневный отпуск. Я не поехал к себе в Манчестер, вместо этого снял номер в гостинице «Ангел» в Абергавенни, взял напрокат велосипед и решил взглянуть на новые археологические раскопки.