Железо, ржавое железо - Энтони Бёрджес

Сержант Реккетт велел собрать хворост, развести огонь, сушиться и греться. Мистер Хочкис приказал радисту связаться со штабом батальона. Все продолжали нещадно кашлять.

– Да пошли они подальше, – сказал Боб Соломон, стаскивая с себя мокрое обмундирование и раздеваясь догола. – Пока не просушусь, ни одна падла меня с места не сдвинет.

Развели костер, вскипятили воду и напились чаю со сгущенкой прямо из котелков. Мистер Хочкис дал всем по глотку рома из своей фляжки. Жизнь обрела смысл и уже не казалась адом, несмотря на дождь, перешедший в град. Некоторые, разморившись, задремали.

– Смерть подождет, – сказал, затянувшись сигаретой, Джо Смэдли, – на ангелов я пока во сне полюбуюсь.

Остальная часть батальона присоединилась к ним вечером. Командир третьей роты майор Титтертон сказал мистеру Хочкису, что пещера будет использована под штаб подполковника Макинтоша, а батальон расположится на бивуаке в Камподи-Карне. Батальон придается 24-й гвардейской бригаде, которая будет штурмовать Априлию. Расположится на бивуаке означало приказ окапываться. Вместе с другими батальонными машинами прибыл грузовик с провизией, всем раздали тушенку и ром, чтобы отметить триумфальную высадку в Италии. Кухня разместилась в одной из пещер, до того занятой первым отделением третьего взвода, и оттуда вскоре стали доноситься пьяный гвалт и похабные песни.

До расположения взвода долетали отголоски жестоких боев в Каррочето и Априлии, однако здесь не знали, что в ход там шли и гранаты, и штыки. Дэниел Джонс, мучившийся запором, сидел в кустах, когда мимо прогнали колонну пленных немцев, целую сотню, как он узнал позднее. Его желудку легче от этого не стало. Дэна мутило, он не мог есть и пить среди нечистот и трупов. На его глазах три немецких «тигра» уничтожили целый полк. Априлию возьмут, но сразу потеряют: за тремя башнями, которые они приняли за фабрику, укрывалась туча немцев.

Майор Титтертон повторил третьей роте то, что подполковник Макинтош сказал командирам рот: Каррочето и Априлия очищены от противника, приказано наступать дальше по дороге на Анцио к станции Камполеоне, что в четырех милях к северу от Каррочето по главной ветке железной дороги, соединяющей Неаполь с Римом. Янки наступают параллельно в направлении Чистерны. Саути, из второго взвода, знавший Библию наизусть, сказал, что именно там находились три гостиницы, где римские христиане вышли навстречу апостолу Павлу.

– Очень любопытно, – равнодушно отозвался майор.

Первый батальон Ланкастерского королевского полка был оставлен в резерве. Под основной удар выставили шотландских и ирландских гвардейцев. Дэн Джонс слышал, как они уходили в сторону железной дороги, сопровождаемые кваканьем лягушек и воем шакалов. А когда на небе появилась полная луна, началась мясорубка.

Медпункт находился к югу от расположения батальона ланкастерцев, в Падильонском лесу. От одного из шервудских егерей, лишившегося ноги, узнали о схватке в Камполеоне: «На станции, за товарными вагонами и цистернами, сидели немецкие минометчики, у нас не было поддержки – наши танки вязли в грязи, проклятый дождь! – немцы перешли в контратаку, в общем, многие из наших бежали, и никто им не судья». Ланкастерцам было приказано ночью выйти маршем на подкрепление полку герцога Веллингтона и шропширской легкой пехоте – хоть поесть и по глотку рома принять успели.

Итак, кваканье лягушек и уханье сов сменилось адским светопреставлением. Немцы встретили противника во всеоружии, с танками, артиллерией и пулеметами. Дэн Джонс единственным ухом слышал нескончаемую пальбу и взрывы. Он бросил свою винтовку и гранаты, когда прямо на солдат направили лучи прожекторов и голос с аристократическим английским выговором приказал сдаться. Многие сделали это с радостью. Дэн Джонс в промокших башмаках следовал за Эдди Касселем по тропе, ведущей к прямой узкой дороге. Там они нашли свои грузовики, окруженные немцами, и множество убитых, в основном из первой роты. Потом прожектора погасли, но из мегафона продолжали звучать приказы. В поле ярко горели скирды, из-за туч вышла луна, осветив на миг поле битвы, и вновь скрылась в облачном небе. Их погнали вправо, на какую-то ферму, откуда доносилось хрюканье свиней и мычание недоеных коров. Снова включили прожектора, осветив растерянные лица пленных и каменную ограду фермы. Другой громкий голос по-английски приказал оставаться на местах и не делать глупостей: война для них окончена. Все, отвоевались, вот и верь после этого генералу Александеру, который прав был только в одном: «Вы, ребята, на чудеса способны», или Чарли Лукасу, хрену с трубкой, обещавшему выдать очередное довольствие в очищенном от фашистов Риме.

– Не бойся, – сказал Эдди Кассель Дэну Джонсу, – немцы любят порядок, они нас не расстреляют и ничего плохого с нами не сделают.

Вскоре все рядовые улеглись на земле на расстеленных плащ-палатках. Опять им подмигнула из-за туч луна. Где-то лаяли собаки. В дальнем углу двора майор Коббет, заместитель командира роты, собрал вокруг себя офицеров: полковник, наверно, убит. Мистер Хочкис прокричал из темноты:

– Кто из третьего взвода? Пропавшие без вести есть?

Никто не откликнулся, но никто и не выкрикнул в сердцах: «Хватит, откомандовался, теперь немцы начальники». Мистер Хочкис позвал сержанта Реккетта. Кто-то съязвил, что сержант Реккетт удрал, но издалека послышался голос капрала Спенсера: у сержанта Реккетта понос, и он заперся в нужнике. Другие командиры взводов скликали своих подчиненных. Первая рота, выступавшая в авангарде, понесла большие потери. Вторая рота сдалась сразу по примеру своего командира капитана Стрита: на кой черт с жизнью без толку прощаться?

Во двор фермы согнали почти весь батальон. На холодной земле долго не пролежишь, и, чтобы согреться, люди встали, принялись притопывать, тузить друг друга. Когда наконец рассвело, под охраной двух немцев с автоматами двое других втащили на двор полевую кухню. Всем плеснули в котелки горячей баланды с ошметками картошки и капусты и выдали по куску непривычного для британцев черного хлеба. Сержант Маш Нотт велел оправиться, побриться и вообще привести себя в порядок перед долгим маршем.

– А куда нас погонят, сэр?

– В вечный город, под папское благословение. Не унывай, братва, пойдем с песней, покажем, маму их за ногу вместе с папой, кто мы такие.

Майор Коббетт построил батальон. Остатки гвардейцев и кентцев пошли впереди. Майор Коббетт объявил, что командир вместе с адъютантом в плену, как и многие другие старшие офицеры, но никто не должен стыдиться поражения и плена, война есть война. Он отдал честь немецкому офицеру, после чего раздалась команда «Напра-во! Шагом марш!». Они вяло затянули «Твой, пока светят звезды» и пошли в ногу. Их нестройное пение заглушала жизнеутверждающая «Лили Марлен» немецкого конвоя. День выдался сухой и холодный. Рядовой Джонс оказался бок о бок с рядовым Шоукроссом, бывшим школьным учителем, который рассказывал о неведомых Дэну исторических походах, о том, что по этой самой дороге когда-то с триумфом римские легионы возвращались из очередного похода, но сначала они высаживались у древнего Неаполиса. Теперь их потомки, старики крестьяне, сходили на обочину, уступая дорогу поверженным освободителям. Некоторые пленные кричали им: «Не унывай, дедуля, недолго терпеть осталось». Раз в час с немецкой пунктуальностью им давался пятиминутный привал, но до самого Кастель-Гандольфо их не кормили. Всезнайка Шоукросс сказал, что там, где среди холмов виднеется большое озеро и башни, за железными воротами находится летняя резиденция Папы. Когда колонна проходила мимо озера, Дэн не вспомнил о рыбе – его поразила куча оборванных пленных янки под дулами немецких винтовок и автоматов. Они попали в плен у Чистерны и Веллетри. Те, кто пытался бежать вплавь через Альбанское озеро, были расстреляны. Немцы разгружали захваченную у американцев провизию – тушенку, галеты, сигареты «Лаки страйк» и «Честерфилд» – и бросали пленным.

Соединившись в плену, союзники устроились на ночлег, сбившись в тесную кучу, чтоб согреться, но это не помогало. Время от времени между ними вспыхивали драки. «Это вы, пидоры, просвистели свои позиции». – «Ах ты, скотина американская! Этот вшивый янки смеет еще что-то вякать!» Охранники-немцы весело взирали на эту междоусобицу, подтверждавшую заверения их пропаганды, что противник полностью деморализован. На рассвете пленных погнали дальше.

У южных предместий Рима к ним присоединили еще четыреста пленных британцев, янки и хмурых смуглых алжирцев, попавших в плен при «штурме необоримой линии Густава». Уже стемнело, когда они вошли в Рим через ворота Святого Себастьяна, и наступил комендантский час. Под ущербной луной можно было разглядеть термы Каракаллы.

– Господи, – крикнул один остряк, когда их остановили возле Колизея и прикладами загнали внутрь, – никак, они нас львам скормить хотят.