Консорциум - Всеволод Глуховцев

И в ту же самую секунду Никонов ощутил не столько радость творения, сколько смутную тревогу, еще не зная, куда повернет жизнь.

Она повернула так, что Геннадий Тихонович вскоре ощутил себя всадником на дикой лошади, несущейся неизвестно куда. Команда посвященных работала растущим фронтом: идея о привлечении новых через «места силы» оказалась вполне работоспособной. Действительно, необычных людей рано или поздно судьба приводила к этим местам, и они естественным путем оказывались в объятиях Консорциума, как с чьей-то легкой руки стали называть сонм одаренных. Его состав рос.

Теперь члены Консорциума общались независимо от отцов-основателей. На съезде-то все дружно, голос в голос пели песню о единстве действий, один за всех и все за одного и т. п. — сами отцы, прежде всего Кузьмич, почуяли, что дело завернется посложнее, чем хотелось бы.

Так оно и вышло.

На «съезде» трудно еще было понять, кто есть кто. И может быть, не там это началось. «Это» — раскол в сообществе, отделение группы лиц, решивших, что они и без всяких старших наставников добьются своих целей. А эти цели… точнее, цель — власть. Сначала тайная, а там и явная.

Глава 4

Здесь Геннадий Тихонович прервался. Из старомодного графина плеснул воды в стакан, отпил, улыбнулся:

— Извините. Отвык от долгих монологов…

Итак, в Консорциуме завелись свои черви. Сразу этого не заметили. Впрочем, Лосев вслед за скрытным Кузьмичом тоже уловил тревогу и попытался добросовестно разобраться в ней. Разобрался. Вывод был таков: у Консорциума по-прежнему нет ясной программы действий. А ведь теперь характер его сильно изменился, изменились сами его члены: оказавшись вместе, они сильно повлияли друг на друга, сверхспособности каждого резко выросли… а раз так, значит и нечего сидеть тишком, ждать у моря погоды. Надо вперед, открывать тайные пространства, врываться в них, упиваться бешеной радостью открытий, чувствовать себя первопроходцем, конкистадором! Это казалось близким, пьянило разум, горячило кровь… И в общем-то, горячие головы были недалеки от истины.

Среди всего Консорциума Кузьмич оставался самым мощным экстрасенсом. И его дар, конечно, в коллективе вырос, и пространства, прежде смутно брезжившие за горизонтом бытия, придвинулись совсем близко. Причем вовсе не в тех местах силы, к которым он привык, а в его собственной квартире, где вот уже несколько лет он жил один.

Это было внезапно и страшно.

По вечерам Кузьмич обычно в дружбе с пивком и телевизором просиживал за полночь, пока сон не наплывал невидимыми мягкими волнами. В эти мгновенья не раз проскальзывали виденья, предчувствия — одно из «мест» он абсолютно точно угадал в одном из таких озарений. Позже выяснилось, что несколько членов Консорциума нащупали это же место независимо от Кузьмича.

Но это дело прошлое. А в тот самый день… будь Кузьмич более трепетной натурой, он бы назвал его роковым — он с утра чувствовал себя без настроения, хотя в воздухе было разлита радостная близость весны. Но нечто темное, нехорошее поселилось в душе, и как Кузьмич не пытался бороться с этим, не помогло. День начал тускнеть, таять, пришли сумерки, и вечер быстро ушел в ночь.

С тяжелым сердцем Кузьмич бродил по квартире, не зная, куда себя девать. Телевизор смотреть не хотелось, интернет использовался стариком чисто практически, интереса к нему не было. Наконец, промаявшись час-полтора, все же уселся перед экраном, тупо глядя в него. Так и вогнал себя в полузабытье, дремал, сопел носом… он расслабился, тени будущего тихо поплыли в промежуточном пространстве…

И вдруг все пропало.

Разверзлась пропасть — не в простом обиходном смысле, как мы привыкли называть взгляд с высоты вниз, а в настоящем, исходном — от слова пропадать.

Стены и весь дом исчезли. Одинокий человек очутился висящим в бездне — последний миг перед падением, ледяной холод ужаса, немота и бессилие. Но все-таки это не было самым страшным.

Страшнее всего были безмолвные тени, ожидавшие его внизу. Там не было света, лишь мрачное багровое пожарище, подобное углям медленно потухающего костра. Он не видел этого, но знал. Знал! Если он упадет, то попадет в объятия безликих и безгласных фигур.

Вот от этого и зашлось сердце так, что еще секунда — и разрыв. Именно эта секунда и спасла его.

Зарево и тьма съежились, стали гаснуть — и оставили Кузьмича в его квартире, с равнодушно бубнящим телевизором, и ночью за окном.

Ночь только началась — и почти до утра злосчастный маг не мог заснуть. Закрыть глаза казалось ужасным, невозможным. Закроешь — и опять багряный сумрак… Нет, нет! Только не это. И не сам он страшен, но те зловещие его обитатели, которых он не видел. Кто они?.. Почему-то чудилось, что они много лет лежали в забытых могилах, а теперь не то, что воскресли — они все те же мертвецы, бесчувственные, безжалостные, только могут двигаться, ходить… и пожирать живых.

Под утро все-таки его сморил сон. Уснул, как провалился в никуда — и вынырнул едва не в полдень. С дневным светом жуть вроде бы исчезла, И Кузьмич, кое-как позавтракав, бросился звонить Никонову.

Геннадий Тихонович выслушал сбивчивый рассказ очень серьезно.

— Надо посоветоваться, — сказал он и вызвал Лосева.

Втроем, устроившись в затрапезной столовой, они обсудили ситуацию.

— Доигрались, — хмуро припечатал Лосев. И конфиденты вынуждены были согласиться с ним.

Вердикт таков: а с чего это, собственно, товарищи дорогие, мы решили, что искомые нами пространства и миры — обитель света, добра, счастья… далее по списку. С чего?.. Да ни с чего, кроме наивного прекраснодушия. Новый, огромный прекрасный мир! — кто его знает, может и огромный, да не прекрасный.

Доигрались, других слов нет. Открыли дверь в преисподнюю.

Трое сидели за столиком хмурые, молча. Никонов понимал, что соратники ждут ответа от него, как от лидера — и он должен дать ответ. Отделаться «не знаю» нельзя ни в коем случае.

Но он и вправду не знал! Он только сейчас ощутил, насколько они заигрались и как это может быть опасно. Но сознавал и то, что точка невозврата пройдена. Забыть о происшедшем как о страшном сне? Постараться скрыть это?.. Вряд ли. Они все вместе по недомыслию стронули какой-то кирпичик мироздания, который трогать было нельзя. И теперь найдутся охотники…

Никонов сдвинул брови:

— Слушай, Кузьмич, не сочти за труд, повтори, как все это было.

При свете дня, в компании ночные страхи отступили. Кузьмич терпеливо описал их; о невидимых фигурах без лиц и сейчас вспоминать было непросто, душа тяжелела как при мысли о внезапной смерти. Но он понимал, что его рассказ нужен для пользы дела. Он сроду не был краснобаем, но от зловещей достоверности сказанного незваный холодок пробегал по спинам собеседников. Они слишком хорошо представляли себе эти картины.

Когда Кузьмич умолк, Никонов уже знал, что у него есть одно-единственное решение. Плохое. Может быть, очень плохое. Но других нет.

— Что ж, коллеги, пора выносить резюме. Я полагаю, о случившемся никому ни слова. Кузьмич, дорогой мой: ты ведь свой дар умеешь контролировать, держать в руках?

— Н-ну, в меру сил… скромных…

— Не прибедняйся. Так вот: постарайся в ближайшее время никак себя не проявлять. Понимаешь? Закройся, так сказать. Ведь это… отродье, оно прямо на тебя и вышло потому, что ты такой у нас продвинутый. Потому и схоронись пока. Думаю, все обойдется… А дальше решим, что будет.

Последние фразы Геннадий Тихонович постарался произнести бодро, даже улыбнулся — но в глубине души у него застряло что-то цепкое, безжалостное, так и въелось, и ничем не вытравить его. Никонов пытался — не вышло.

Глубина души оказалась права. Вскоре события повернули в самую худшую сторону.

Человека по имени Павел Бубнов на «съезде» Никонов не приметил, хотя тот там был. И потом, сколько ни пытался Геннадий Тихонович вспомнить, не смог вспомнить первую встречу. Бубнов как-то возник сразу и из ниоткуда.

Кстати! Интересен был социальный срез, представленный на том первом собрании. Кто были эти люди, если рассматривать по разным признакам?.. По гендерному: были и мужчины и женщины. Первых заметно больше: тринадцать против пяти, но тут надо делать естественную ссылку на то, что мужчины попросту более активны и пронырливы, у женщин времени нет на глупости вроде вольготного шатания по городу… Затем, аспект демографический: большинство среднего возраста, сорок-пятьдесят. Никонов и Кузьмич были самыми пожилыми. Довольно много оказалось молодежи «второго срока», кому вокруг тридцати. Социальный состав — средний класс, работники вузов и колледжей, отчасти офисный планктон, были и медики и чиновники… Один, вернее. И самый, надо сказать, бездарный среди всех. Узнав в Никонове коллегу, да еще из губернаторской канцелярии, он, рядовой клерк районной администрации, так и прилип к нему, как банный лист.