Воспоминания комиссара Временного правительства. 1914—1919 - Владимир Бенедиктович Станкевич

Но на другой день нам сообщили, что Корнилов все же решил уйти в отставку. Вслед за ним ушел Гучков, не пожелавший далее нести ответственность «за тот тяжкий грех, который творится в отношении родины», как он писал в опубликованном при уходе письме. Правительство вошло в полосу перманентного кризиса: Керенский с тоской говорил, что правительства уже нет, что оно не работает, а только обсуждает свое положение… Власть, разбитая 20 апреля, разваливалась на части. Формула «поддержки постольку-поскольку» теряла свой смысл уже потому, что некого было поддерживать – правительство надо было воссоздавать, а это было невозможно без участия комитета.

Быть может, и тут боязнь власти победила бы. Но вести с фронта, привозимые толпами делегатов, становились все мрачнее. Приходили какие-то новые люди, озлобленные, негодующие, требующие заключения немедленного мира, бранящие правительство за медлительность и обман, а комитет – за нерешительность по отношению к вероломному правительству. Не двинется ли за этими делегатами весь фронт, погружая страну в мрак анархии и полного уничтожения?

И через несколько дней после первого своего решения комитет поставил вопрос о власти вторично. И даже без прений, просто после заявления Церетели: «Я высказываюсь за коалиционное правительство…» – вопрос был решен положительно. Была выбрана комиссия из представителей всех партий для переговоров с правительством.

На другой день утром на квартире Львова начались переговоры. Представители комитета явились с готовой декларацией, выражающей их стремления. Мне показалось, что, когда декларация была прочитана в правительстве, почувствовался вздох облегчения: «только-то»… Терещенко и Некрасов не скрывали своего удовлетворения и предлагали немедленно перейти к вопросу о личном составе. Но Львов сдержанно заявил, что необходимо обсуждение декларации в среде правительства. Представители комитета отправились ожидать ответа в ближайший ресторан на Садовой, обсуждая за завтраком вопрос о личных кандидатурах. Между прочим, решено было не настаивать на уходе Милюкова, наоборот, скорее склонялись к тому, чтобы он остался в кабинете, но не министром иностранных дел.

Через некоторое время Церетели был вызван в правительство и вернулся с поправками правительства к декларации. После некоторых переговоров редакционный вопрос был улажен без особых трудностей. Но сразу с переходом к распределению портфелей вопрос начал осложняться, запутываясь с каждым часом.

Формально переговоры происходили в кабинете князя Львова, на Театральной улице. Но там только окончательно скрещивались решения, принятые в других местах. Поэтому каждый этап переговоров, каждое предложение, каждая поправка должны были повлечь за собой перерыв переговоров, чтобы члены правительства и представители комитета могли столковаться сами. Помимо общих заседаний правительства с делегацией и заседаний отдельно правительства и отдельно делегации, происходило еще перманентное заседание кадетского Центрального комитета и Исполнительного комитета.

Кадеты сразу выставили ряд существенных требований: число мест для кадетов в кабинете должно быть не менее числа мест демократов; помимо исправленной декларации комитета, должна быть новым правительством принята декларация осуждения анархии, причем текст этой декларации, предложенный кадетами, был по тону явно неприемлем для представителей комитета; далее, при обсуждении вопроса о личных кандидатах, было выставлено требование, чтобы портфель министра земледелия находился в руках кадетов.

Противоположные веяния шли из Таврического дворца. Там комитет, оставшись без лидеров, вошедших в делегацию для переговоров, попал под влияние Стеклова и начал формулировать свои требования и ставить условия вхождения представителей комитета в правительство, тоже настаивая на том, чтобы целый ряд существеннейших портфелей – военный, внутренних дел, иностранных дел и, конечно, земледелия – непременно были в руках демократии.

К этим двум влияниям присоединились побочные. Уже в разгаре переговоров явились представители крестьянского съезда со своими требованиями и пожеланиями. Эсеры выставили ультимативным условием: «Чернов – министр земледелия»… Народные социалисты: «Министр земледелия – кто угодно, только не Чернов». Среди социал-демократов большое брожение возбуждал вопрос относительно министра труда. Чхеидзе настаивал, чтобы Церетели непременно оставался в Совете, так как с его уходом в правительство Совет выйдет из рук комитета… Правительство настаивало на входе именно Церетели, считая его единственно солидным кандидатом от демократии. Шингарев ни за что не хотел отказаться от продовольственного дела, так как хотел увидеть результаты своих мероприятий по снабжению, которые должны были, по его мнению, сказаться через несколько недель. Военные штабные круги выдвигали кандидатуру Пальчинского[50]в военные министры. Скобелеву хотелось быть морским министром. Правительство настаивало, чтобы военным и морским министром был Керенский. Для некоторых портфелей не находили министров (министр юстиции), для некоторых министров не находили портфелей (Церетели).

К этому присоединились влияния фронтов, так как раз в разгар переговоров с фронта приехали в Петроград Верховный главнокомандующий Алексеев и все командующие фронтами – Драгомиров, Гурко, Брусилов и Щербачев, причем они выступили с резко обличительными речами. Речи эти, очевидно, предназначались для правительства, но правительство справедливо сочло, что речи эти были особенно полезны для комитета, и предложило устроить объединенное заседание для слушания «голоса фронта».

Заседание проходило за заседанием без результатов. Каждый день назначалось заседание пленума Совета для того, чтобы, как только будет достигнут результат, сообщить ему. Но каждый день приходилось заседание отменять. Наконец, 5 мая к ночи положение настолько запуталось, что была потеряна надежда достигнуть соглашения. В кабинете князя Львова заседала делегация комитета и крестьянского съезда. В глубине квартиры заседало правительство, Керенский и Некрасов бегали из одной комнаты в другую в качестве посредников. Но с каждой минутой дело запутывалось и становилось безнадежнее. Все мыслимые комбинации были разобраны. Каждое предложение имело уже известный цикл затруднений и возражений. Происходило явное топтание на месте. Нервное напряжение достигло высшего предела и выражалось в чрезвычайном возбуждении и раздражении друг против друга. Уже давно не происходило обсуждения вопроса, просто все говорили в своих углах или, точнее, кричали. Чернов, взъерошенный и разъяренный, набрасывался на прижатого в углу маленького Пешехонова, Гвоздев произносил какие-то последние слова в негодовании на бестолочь всего происходящего… Даже Церетели потерял равновесие и, несмотря на мои пламенные призывы к спокойствию, кричал, кажется, на Чхеидзе… Как вдруг вбежал Керенский и заявил, что решение найдено. В сущности, та комбинация, которую сообщил Керенский, была далеко не новой и имела много возражений против себя[51]. Но все рады были поддаться его настроению. Попыток возражений уже не слушали, недовольных заставили замолкнуть.

Коалиционное правительство было образовано. Война и власть были приняты комитетом одновременно.

Глава 3

Наступление 18 июня

1. Подготовка наступления

Через несколько дней после образования коалиционного Временного правительства Исполнительный комитет предложил мне отправиться на съезды Юго-Западного и Румынского фронтов. Этим съездам придавалось очень большое значение, и были даны директивы настаивать на том, чтобы съезды выразили готовность поддерживать правительство и чтобы была признана необходимость