Воспоминания комиссара Временного правительства. 1914—1919 - Владимир Бенедиктович Станкевич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В Германии – ненависть к победителям и фантастические планы и способы подготовки «реванша».
Во Франции – недовольство тем, что не добили немцев и что «с каждым днем становится жить труднее»…
В Англии – рост цен, жизнь все тяжелее, а в газетах рассуждения о том, что война прошла и кажется совсем не страшной.
Ну а во мне самом? Видел в Варшаве демонстрацию безработных с некогда дорогим мне красным флагом… Видел пулеметы, выставленные против демонстрантов, солдат, перегораживающих дорогу… И думал: почему пулеметы не действуют и ружья не стреляют? Ведь пора! Разве не довольно опытов «слабой власти»?
Нет, от войны не уйти, пока она остается в душе.
Заключение
Прошло ровно пять лет с того момента, как государство, в котором я жил, втянуло меня в войну. Пять лет прошло в напряженной разнообразной работе, причем я добросовестно отдавал все свои силы государству.
И теперь, выбравшись из-под развалин этого государства, вспоминая свою деятельность, я спрашиваю себя: что было сделано мной за это время действительно полезного? И к моему изумлению, я не припоминаю ничего…
Говорят, правда, что крестьяне деревни Веретья устроили баню в одном из убежищ, построенных мной на склоне горы. Но ведь из того же материала и теми же силами можно было построить несколько бань, и притом более удобных. Между тем больше ничего припомнить не могу. Остальные дни и месяцы напряженной работы, энергия, средства и силы, бывшие в моем распоряжении, превратились в уродливые, уже, конечно, развалившиеся окопы, в разрытые и испорченные поля, в бесполезно погубленный лес… Потом – в груды бумаги, воззваний, в проповеди вражды и убийств на фронте, давшие такие богатые плоды на Гражданской войне, которая до сих пор уничтожает и сжигает в стране то, что не успела выжечь и разорить мировая война.
Быть может, я что-то недоделал? Быть может, мне надо было самому идти в пехоту и стрелять в противника? Но я теперь живу в стране противника… И у меня нет раскаяния, когда я вижу живого, неискалеченного немца или любезничающую пару. Я рад, что сам не произвел ни одного выстрела в сторону противника: ведь выстрел мог попасть в этого человека. И впредь стрелять не буду!
Быть может, вина моя в том, что во время революции я был недостаточно суров как представитель власти? Если правые круги обвиняют Керенского в том, что он не расстрелял Ленина, а левые – что не расстрелял Корнилова, то ведь свою долю этой вины несу и я. Но я упорен в вине, рад ей и даже горжусь.
Но я не знаю не только своей вины, но даже того, чего именно я не достиг. Государственной власти для себя или моих друзей, добытой «кровью и железом»? Но я был и остаюсь врагом такой власти и, во всяком случае, считаю ее ненужной: новое человечество нуждается в иных формах взаимоотношений, чем слепое повиновение из страха перед смертью или тюрьмой.
Или, может, нужно было добиться, чтобы Россия имела место за версальским столом победителей? Но мне теперь кажется, что, как ни ужасен и безобразен русский конец войны, он все же лучше мира, заключенного союзниками. Он современнее 10 миллионов людей, воткнувших штыки в землю и повернувшихся спиной к вооруженному до зубов противнику, – это современнее, чем американские танки. Это, конечно, нелепо, но это соответствует нелепости ведения войны в эпоху, когда люди сооружают такие могущественные и чудесные машины, как танки и аэропланы. Более того, я иногда думаю, что русский нелепый и безобразный мир даже выгоднее, чем мир Версальский… И, припоминая толпы наших пьяных дезертиров, я все же думаю, что эти толпы шли по исторически правильному пути, ибо они действительно хотели закончить войну. И если они не сделали этого, то только потому, что мы, интеллигенция, не хотели или не умели помочь им…
Берлин, 10 января 1920 года
