Глазами надзирателя. Внутри самой суровой тюрьмы мира - Нил Сэмворт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На следующее утро я вошел в офис с огромным фингалом. Редж сидел ко мне спиной, широко раскинув руки, и рассказывал, как врезал этому зэку. Как только Нобби Нобблер увидел меня, он все понял.
– Так ты врезал ему правой или левой? – спросил он.
Маленький засранец пытался вырубить Реджа яблоком – но ему уже шестьдесят лет, и он готов к отставке, так почему бы не рассказать историю о битве? Я подошел к чайнику, повернувшись к нему спиной, а Нобби все еще подзадоривал его. Рассказывая свою историю, Редж все больше и больше возбуждался. Люди уже посмеивались – те, кто увидел мой фингал. Я взял свой напиток и сел, глядя прямо на Реджа своим невредимым глазом. Посреди рассказа он посмотрел по сторонам, и комната взорвалась от смеха.
– Черт, – сказал он, обхватив голову руками.
Редж Урвин извинялся каждый день и через три месяца ушел на пенсию.
Парень, которого я назову здесь Космический Кадет, был одним из тех, кто прошел прямо через крыло G, блок, куда поступают только что прибывшие, так что мы знали, что он будет настоящим наказанием. Я так и не узнал, за что его посадили; он был подследственным, мог вытворять что угодно. Он говорил, что инопланетяне в камере угрожают телепортировать его. Однажды утром он явился к нам на двойки, весь такой летящий, как воздушный змей, судя по виду, под ЛСД. С ним невозможно было разговаривать – он смотрел куда-то в самые дальние уголки Вселенной.
В обед мы обслужили сначала четверки и тройки, настала очередь двоек. Я заглянул в камеру Космического Кадета и увидел, что он режет себя.
Кроме меня в нашем блоке в тот день дежурил Дилан, молодой офицер, с которым мы вместе начинали, бывший морской пехотинец, и мы с ним хорошо ладили. Но, эй, он только что заступил, а у меня заканчивалась утренняя смена, и я хотел поскорее отправиться домой. Этот странный заключенный не умирал – он только пытался, а мне не хотелось возиться с бумагами. Поэтому я шагнул в следующую камеру, и Дилан, не заметив ничего, отпер Космического Кадета. Я не горжусь этим, но в тот момент мне это казалось хорошей идеей. Когда зэк вышел в коридор с окровавленными руками, как только Дилан дотронулся до него, он начал размахивать руками, и мы принялись за дело. Нас учат удерживать заключенных на ногах, но почти при всех сдерживаниях, в которых я участвовал, в итоге заключенных опускали на пол. Потребовалось шесть или семь сотрудников, чтобы утихомирить этого парня. Мы не надели сразу на него наручники, а в нем проснулась та сверхъестественная сила, которую заключенные получают, когда находятся в этом состоянии – одержимось демонами, как сказали бы в Средневековье. Этот парень вообще-то был высокий, но не качок, никакой мускулатуры.
Я изо всех сил старался надеть на Космического Кадета наручники, кто-то держал его голову, кто-то – ноги, но он продолжал брыкаться. В какой-то момент он порвал мою рубашку. Я пошел смыть кровищу с рук и шеи – это могла быть и моя кровь, и чья-то еще.
Когда я вернулся, они еще не закончили, и я снова оказался верхом на парне. Тем временем остальные заключенные все еще хотели есть, поэтому мы отправили его в медицинское отделение. До него было всего сто метров, но нам потребовалось еще двадцать минут, чтобы миновать меньше чем полпути, хотя он уже был в наручниках. Обычно игра заканчивается, когда их руки оказываются за спиной, но не в этот раз.
В конце концов мы поместили его в камеру постоянного наблюдения – с двухстворчатыми дверями, из плексигласа, чтобы можно было смотреть сквозь них. Однако старшая медсестра велела нам не оставлять его одного – он был слишком опасен, – так что нам пришлось тащить его немного дальше к изолятору. В итоге прошло уже полчаса с тех пор, как мы вошли в его камеру сегодня, а шестеро или семеро из нас все еще обливались потом, и мы снова отправились в путь, а этот парень брыкался, как черт. К тому времени всех остальных отправили в их камеры, и заключенные в изоляторе подбадривали его: «Давай, парень, давай!»
Чтобы доставить его туда, потребовалось еще двадцать минут. Обычно персонал брал верх, но они видели, что мы покрыты кровью. Порезы были неглубокие, но смешанная с потом кровь – то еще зрелище: вроде вытекло немного, а выглядит как настоящая кровавая бойня. Мы завели его в специальную камеру, где должен был пройти обыск с раздеванием, обычная процедура с буйными заключенными после переселения. Его уложили, используя вариацию старой борцовской «фигуры четырех». Это может причинять адскую боль – я проверил на себе на тренировках, – но Космический Кадет словно и не испытывал ничего подобного. Ноги у него были как стальные: он держал их прямо и не собирался сгибать. Сотрудники изолятора стояли снаружи и смотрели на нас.
– Вы нам поможете или как? – спросил я старшего.
Офицеры вошли в камеру – теперь их было восемь или девять, – и в итоге мы решили, что лучше всего снять наручники с парня, а затем, по одному, как можно скорее, убраться к черту. Мы делали все не по учебнику, но каким-то образом нам это удалось. Было уже три часа дня, когда я вышел наконец из тюрьмы. Я так хотел уйти пораньше, что вызвал весь этот переполох. Наверное, так мне и надо.
Через пару дней в крыле К раздался телефонный звонок.
– У нас тут парень в изоляторе сидит, уже два дня… – сказал офицер, и я расхохотался.
– Космический Кадет, – сказал я. – Да, это мы привели его туда.
– Я слышал, что это заняло у вас пару часов, – сказал он.
В общем, как бы то ни было, а я спустился вниз в качестве прикрытия для команды «Торнадо». Один из парней подколол меня, когда я пришел.
– Теперь будут работать профессионалы, Сэмми, – сказал он. – Это команда «А», а не куча дерьма из крыла К.
Они открыли камеру, и оттуда вышел Космический Кадет, явно все еще настроенный на полет. К чести офицеров, они сразу поняли, что все плохо, и попытались направить его обратно. Он отошел от двери всего на метр, если не меньше. Но знаете что? Он не собирался успокаиваться.
Через сорок минут, с небольшой помощью вашего покорного слуги, он был водворен обратно. «Профи» из команды «Торнадо» тем временем сидел на корточках, сняв шлем, потея, как зад сумоиста.
Я не знаю,
