Новый Мир ( № 12 2010) - Новый Мир Новый Мир

Наклонилась я к нему. Пусть скажет.

— По... почему? — выдавил он все же, будто не слова ворочал языком, а тяжеленные бревна.

— За Алинсури, милок. За жизнь ее растоптанную, за девичью честь ее поруганную, — охотно сообщила я.

Забулькал он пузырями, напрягся — и прошептал одно лишь слово:

— Д-дура...

Не стала я длить его мучения, пересекла сонную жилу. Пускай уж уходит... на Нижние Поля. А всего вернее — в никуда.

И пакостно у меня на сердце сделалось. Вроде и победила я, и злодея покарала, и с чистой совестью можно домой отправляться — а что-то навалилось на плечи невидимой ношей.

Убила? Ну так что же? Не первый раз. И не человека — зверя лютого, злодея и убийцу. А что подло убила, не по правилам благородного боя — ну так и не было то благородным боем. Где тут вообще благородные? Я, что ли? Или вот он, разбойник?

Мне надо было быстро-быстро ноги отсюда делать, глядишь, кто из людей с докладом сунется — а я почему-то не торопилась. Думала. Вот почему он и не пытался во внутреннюю дверь убежать? Крикнуть подмогу, оцепить дом... Заперта она, что ли?

Подошла я, толкнула. Скрипнула дверь — и отворилась во внутреннюю комнату.

А там весь пол устелен был шкурами звериными. И стояла девица, в какую-то легчайшую зеленую накидку завернутая, к стене бревенчатой лопатками прижимаясь. И таращилась на меня в ужасе, словно я резать ее пришла.

Солнце клонилось к вечеру, удлинились с обеих сторон хищные тени деревьев, тревожно курлыкала где-то в кустах жаровейника птица бенгри. Пора было искать ночлега, не дело в такую пору оставаться в лесу.

Но я не могла уйти. Точно две силы играли со мной. Одна, ухватив за сердце, тянула вперед — и это был страх за моих странных гостей. Другая толкала в спину, аккурат пониже лопаток, — и это был стыд. Во рту было так, словно виноградного уксусу наглоталась.

— Что ты наделала, дрянь! — побелевшими губами шептала Алинсури. — Он же любил меня! Без него мне и жить незачем! Заколи и меня, ведьма! Кузнец? Не нужен мне этот кузнец вонючий с губами слюнявыми!

Все оказалось просто — и чудовищно. Давно уже, года два, а то и боле, встретились два сердца. Юная Алинсури и не столь юный Худгару. В лесу встретились, когда девчонку за хворостом послали, а разбойник в крепость свою поспешал после каких-то дел тайных. И вспыхнула любовь, жарко да ярко — точно под весь добытый девушкою хворост сунули горящую головню... Не обидел ее душегуб, не неволил и не грозил — сама, по доброй воле отдала ему главную ценность свою. И встречались они тайно,

и на коленях умолял ее Худгару — будь со мною всегда, хозяйкой войди в лесной мой дворец. И маялась Алинсури, не могла расстаться с родителями да братьями и сестрами — тоже ведь любила. А стать женой главаря разбойников — значит всю прежнюю жизнь отрезать, для родных она все равно что померла. Прознает кто, что их дочь с разбойником сошлась, — и донесут в уезд, а то и наместнику. И тогда всю семью увезут, в земляную яму посадят. Дружен, говоришь, Худгару с начальником уездным? То особая дружба, как между двумя волками в стае. Горлышко-то подставлять не след. Не след слабое место показывать. Давить стали бы на Худгару, через то ли жену, то ли не поймешь кто она ему. А на жену — через родню ее, в заложники взятую. Сам же Худгару ей все эти хитрые расклады на пальцах объяснил.

А потом просватали ее родители за кузнецкого сына. И рыдала она по ночам, а после сделала вид, что смирилась. И мучилась от поцелуев его и соплей, черных от сажи да копоти. Любил ли ее кузнец? Да знает она всю семью ихнюю. Порядки там строгие, на второй день после свадьбы муж ее бы лупить начал, так у них заведено. А Худгару ни разу не то что руку не поднял, а и голоса не повысил. Госпожой своей называл, шелка да камушки драгоценные дарил. Вот, только что давеча поднес, последняя, значит, память осталась... И она показала мне мою же изумрудную брошь.

Ну и не вынес ее страданий Худгару, взял дело в свои руки. Не просто людей своих послал, сам явился, хотя в те дни опасно ему было в уезде светиться. Зарезали они кого-то не того... думали, просто знатный какой всадник, а вышло — государев посланник, ну и шум поднялся, понятно... А рискнул... Знала ли она о его планах? Не то чтобы знала, но... в общем, догадывалась. И ждала того всем сердцем.

А после было у них счастье, точно утреннее солнце. Пока не явилась я, гадкая, вонючая старуха с железкой своей, и не зарубила любимого...

Теперь я гнала коня, точно от этих воспоминаний ускакать можно. Конь хороший, конечно, да у Худгару плохих и не было. После разговора с девицей связала я ее, заткнула рот тряпкой да и затворила в комнате.

И быстро спустилась вниз.

Удача пока что не желала от меня отворачиваться. На пути из терема мне всего один разбойник и встретился, пасть разинул от удивления — ну и надавила я ему на точку “агатовая звезда”, есть такая на шее. Не помрет, но не скоро прочухается.

Благополучно я наведалась в барак, забрала узел свой. В конюшне не много лошадей оказалось, разъезды же были посланы высокородную беглянку искать. А еще до того люди Худгару на ярмарку караван повели... И все же мне хватило оставшихся. Выбрала, может, и не самого быстрого скакуна, но самого выносливого. Мне ведь не скачки, мне долго ехать.

Ворота, конечно, закрыты были, да только караульщики отлучились куда-то. Был бы жив Худгару — всыпал бы им за то палок. Ну да ничего, вернется из разъезда братец его меньшой, наследничек, — он и всыплет. Пришлось мне повозиться, отворяя тяжеленный засов. Едва справилась.

Ну а дальше все было просто. Как ни хотелось мне немедленно на дорогу ноллагарскую выехать, а сдержала я себя, завела коня в чащу лесную и переждала там четверть небесного круга. Столько времени, чтобы и разъезды вернуться успели, и чтобы снова их не погнали — на сей раз уже за низкородной беглянкой.

А теперь я ехала не таясь. Вонючие лохмотья прикопала в лесу, оделась подобающе — скромно да аккуратно, как и пристало пожилой да самостоятельной вдове. Гхири смирно сидел в седельной сумке, похоже, заснул там.

И, глядя со стороны, никто бы вовсе и не понял, какие у этой вдовы черви в утробе завелись, как они грызут безжалостно.

А куда денешься? Надо терпеть. И надеяться. Коня я именно так и назвала, Гиуми, на древнем языке это как раз “надежда” и есть.

Глава девятая

На всякий случай объехала я лесом ближайший постоялый двор. Узнать меня, конечно, не узнают — там видели высокородную госпожу Гайомах-ри, видели безымянную старуху нищенку... Да только вот как бы коня не узнали. Наверняка люди Худгару частенько туда захаживали...

И ночью, при луне, двигались мы на юго-запад, и днем, при солнце палящем. Совсем замучился Гиуми, да и мне тяжко пришлось. Не отыщи мы лесной ручей, пал бы конь.

И только к следующему полудню решилась я показаться на люди. Съехала с лесной тропы на главную дорогу, и вскоре потянуло дымом. Так и есть, село большое, Хаугому зовется, и при нем постоялый двор, трактир.

Вскоре блаженствовала я перед миской наваристой мясной похлебки, а Гиуми в конюшне блаженствовал. Не соломы — зерна велела ему в кормушку засыпать. Деньга-то еще есть.

А вот как потолковала я с людьми, послушала сплетни да новости, так блаженство с меня точно мокрой тряпкой стерли. В Огхойе, оказалось, рабский бунт случился, вспыхнула провинция, как трава сухая. Чуть ли не дюжину сельских усадеб пожгли, и в городе тоже кровь была, пожары да разорение. Нашелся среди рабов некий душегуб, Хаонари звать, так вот он, говорят, всех и поднял...

Как я имя это услышала — так и обмерла. Знаю я этого поганца! Наш, из Огхойи. Сызмальства в рабах он у господина Зиулая, старшины цеха красильщиков. Лет ему дюжины три, если не боле. Мрачный такой мужичина, всегда волком глядит, несколько раз бежать от хозяина пробовал, да ловили. По закону беглого раба лютой смертью казнить следует, и за то из государевой казны господину деньги некоторые полагаются. Чтобы, значит, и остальным рабам устрашение вышло, и хозяин в большом убытке не остался. Но миловал его господин Зиулай, порол как следует, давал отлежаться — и вновь к котлам приставлял. И хоть бы слово благодарности в ответ!

Так вот, сошел, говорят, Хаонари с ума. Избран он, значит, Истинным Богом, чтобы волю Его на земле воплотить. А воля, стало быть, в том, чтобы всем рабам свободу дать, а хозяев их под нож. Ибо ничем не хуже раб господина своего, перед лицом Бога Истинного ни раба нет, ни свободного, а все едины. Рабство же враг Божий придумал, Черный Бог, создатель зла. Ныне на земле Истинный Бог поражение терпит, а Черный торжествует. Но недолго ему радоваться, прозрели рабы, сорвали цепи... значит, скоро всем счастье и наступит. Всем, кто останется...