Земля надежды - Филиппа Грегори

Оранжерея королевы была похожа на джунгли, где тесно росли нежные растения, не переносившие английскую зиму. Некоторые из самых красивых кустарников были посажены в бадьи с ручками, в которые продевались шесты. Работники Джона на руках выносили их в сад королевы с первыми лучами солнца, а потом возвращали в оранжерею в сумерках, чтобы она даже зимой всегда могла полюбоваться из своих окон чем-нибудь красивым.

С каждой стороны двери, ведущей в апартаменты королевы, Джон посадил лимонное и апельсиновое деревья, подстриженные в форме красивого шара и стоявшие, точно ароматные стражники.

— Какие они хорошенькие, — как-то раз сказала королева, обращаясь к нему из своего окна, пока в саду под его руководством аккуратно высаживали молодые деревца.

— Прошу прощения, ваше величество, — Джон, сразу же узнав по сильному акценту голос королевы Генриетты-Марии, стянул шапку.

— Я проснулась очень рано, не могла уснуть, — сказала она. — Мой муж обеспокоен, значит, и я не могу спать.

Джон поклонился.

— Люди не понимают, как тяжело бывает нам иногда. Они видят дворцы и кареты и думают, что наша жизнь полна сплошных удовольствий. На самом деле сплошные треволнения.

Джон снова поклонился.

— Ты понимаешь, о чем я? — Она наклонилась из окна, говоря громко, чтобы он слышал ее внизу, в саду. — Когда ты делаешь для меня этот прекрасный сад, ты знаешь, что мы с королем находим в нем хотя бы временное отдохновение, если нам становится уж совсем невмоготу от борьбы за то, чтобы превратить эту страну в великое королевство.

Джон колебался. Ясно, что было бы невежливым откровенно заявить, что его заинтересованность в красоте сада была бы абсолютно такой же, будь она праздной, тщеславной католичкой — а именно такой он ее и считал, — или будь она доброй женщиной, преданной мужу и своему долгу.

Он вспомнил совет Эстер и снова поклонился.

— Я так хочу быть хорошей королевой, — сказала она.

— Все мы этого вам желаем, — осторожно ответил Джон.

— Как ты думаешь, мой народ молится за меня?

— Они просто обязаны это делать, это же есть в молитвеннике. Всем велено по воскресеньям молиться за вас дважды.

— Ну а в душе?

Джон опустил голову.

— Откуда же мне знать, ваше величество. Все, что я знаю, — кусты да деревья. Я не могу заглянуть в души людей.

— Как бы мне хотелось думать, что, разговаривая с тобой, я узнаю, о чем думают простые люди. Я окружена людьми, которые говорят мне только то, что, по их мнению, я хотела бы услышать. Но ты же не будешь мне лгать, садовник Традескант?!

Джон покачал головой.

— Я не буду лгать, — сказал он.

— Тогда скажи мне, что думают о шотландцах? Все против них? Все понимают, что они должны делать то, чего хочет король, должны подписать договор с королем и молиться по молитвеннику, который мы им даем?

Джон, стоя на колене на холодной земле, проклял тот день, когда он понравился королеве, и подивился мудрости жены, предупреждавшей, чтобы он всеми силами избегал подобных разговоров.

— Они знают, что таково желание короля, — тактично сказал он. — Нет в стране мужчины или женщины, или даже ребенка, который бы не знал, что таково желание короля.

— Значит, больше ничего и не нужно! — воскликнула она. — Король он или нет?

— Конечно, король.

— Значит, его желание — закон для всех. И если кто-то думает иначе, значит, он — изменник.

Джон снова вспомнил Эстер и ничего не сказал.

— Бог свидетель, я молюсь о мире, — наконец произнес он достаточно честно.

— Я тоже, — сказала королева. — Хочешь помолиться со мной, садовник Традескант? Я разрешаю своим любимым слугам молиться в моей часовне. Я сейчас иду к мессе.

Джон силой заставил себя не отшатнуться в ужасе от нее и от ее богопротивного католичества. Пригласить англичанина к мессе было преступлением, которое каралось смертью. Законы против католиков были очень ясными и очень жестокими. Но так же ясно было то, что король и королева пренебрегали этими законами при дворе.

— Я весь грязный, ваше величество.

Джон показал ей руки, перепачканные землей, изо всех сил стараясь говорить тихо. Хотя весь кипел от ярости при таком явном несоблюдении закона и был глубоко потрясен тем, что она могла подумать, будто он примет такое приглашение к преклонению перед идолами и дорогой в ад.

— Я не могу пойти в вашу часовню.

— Тогда в другой раз.

Она улыбнулась, преисполненная удовольствия и от вида его смирения, и от своей собственной снисходительности. Она даже не представляла себе, что он был на волосок от того, чтобы броситься вон из сада в приступе праведного гнева. Для Джона католическая часовня была равна вратам ада, а католическая королева — в шаге от вечного проклятия. Она пыталась соблазнить Джона отринуть его веру. Она пыталась соблазнить его на худший грех в мире — на идолопоклонничество, на обожествление кумиров и отрицание слова Господня. Она была женщиной, глубоко погрязшей в грехах, пытаясь и его затащить с собой в эту пропасть.

Она захлопнула окно, озябнув на холодном ветру, не попрощавшись, не разрешив ему встать с колен. Джон остался стоять коленопреклоненным, пока не уверился, что она ушла и что аудиенция окончена. Тогда он поднялся на ноги и оглянулся. Его помощники все еще стояли на коленях там, где рухнули на землю, когда распахнулось окно.

— Можете встать, — сказал Джон. — Она ушла.

Они с трудом поднялись, отряхнули колени, жалуясь, что ноги затекли.

— Бог даст, снова она не высунется, — сказал тот, что помоложе. — Ну почему она не оставит вас в покое?

— Она думает, я — ее верный слуга, — горько ответил Джон. — Она думает, я расскажу ей, о чем думают люди. Чего она совсем не понимает, так это того, что никто никогда не скажет ей ни слова правды, потому что любое несогласие рассматривается как измена. Они с королем завязали нам души узлом, и теперь, что бы мы ни делали, о чем бы мы ни подумали и что бы мы ни сказали, мы все равно будем не правы. А в таком положении хочется эти узлы разрубить, чтобы освободиться.

Он увидел, что садовники смотрят на него с удивлением.

— Ну, хватит время зря тратить! — нетерпеливо рявкнул Джон. — На сегодня уже достаточно на коленях настоялись.

Зима 1639 года

Долгие рождественские праздники двор всегда проводил в Уайтхолле. Поэтому Джон смог оставить королевские сады Отлендса дремать под сильным морозом, в ноябре уехать домой в Ламбет и провести Рождество дома.

На двенадцатую ночь дети подготовили ему маленькие подарки, а он привез им сладости и гостинцы с зимней ярмарки в Ламбете. Для Эстер он привез пару ярдов серого шелка на платье.