Донный лед - Борис Штейн

Но бывает в жизни так, а бывает иначе. Бывает, что девятнадцатилетнюю девушку, в которой еще не проснулось то, чему полагается в свое время проснуться, но которую уже успели обидеть и даже унизить, в этой щекотливой ситуации охватывает не столько смущение, сколько гнев, гнев и омерзение.

Это обстоятельство как раз не позволяет прервать в пикантном месте повествование, потому что именно в этот момент Фиса, бросив на снег мокрое, моментально заледеневшее полотенце, подошла к Забелевичу и отвесила ему звонкую пощечину. Рука у нее была мокрая и теплая. Щека же у Забелевича была сухая и холодная, а когда бьют мокрым и теплым по сухому и холодному, получается так звонко, что резонируют певучие стволы промерзших деревьев.

Потом она развернулась на сто восемьдесят градусов и, даже не оглянувшись на Забелевича, словно он просто перестал существовать, принялась одеваться, не сдерживая злых слез.

Забелевич же, выведенный из оцепенения таким непредвиденным образом, ретировался за спасительную лиственницу и, вообще-то говоря, закурил, разумно дожидаясь, когда Фиса оденется и можно будет вступить с ней в дальнейшие переговоры. Куря, он потирал потеплевшую щеку и бормотал, глупо улыбаясь:

- Пропал, пропал, пропал, пропал Юра Забелевич!

ПОСЕЛОК СЕВЕРНЫЙ. НАЧАЛО ЗИМЫ

Сеню сильно обидели в продовольственном магазине. Это случилось в воскресенье. Сеня в это воскресенье работал. Так у него получилось, что пришлось поработать в мастерской в воскресенье: отрегулировать "кразовские" форсунки и отремонтировать систему отопления кабины. "КрАЗ" приехал с участка в пятницу, еле-еле добрался до промбазы, можно сказать, на последнем издыхании. И, собственно говоря, от Сени зависело, выедет машина в понедельник на линию или будет простаивать Сеня добросовестно возился в мастерской. Работал он медленно: стенд, который добыл Арслан Арсланов, только недавно смонтировали, и у Сени еще не было навыка. Мастерская располагалась в вагончике: стенд, верстак и паяльная лампа с подставкой и вытяжкой - медницкая. Это была одна из первых зудинских идей - отдать три вагончика не под жилье, а под мастерские. Много было тогда высказано неудовольствия по этому поводу. Щитосборных домов еще не сколачивали - балки да вагончики, а кое-кто еще в палатках доживал. Но Зудин торопился оборудовать промбазу и говорил, что скоро начнут поступать сборные дома, и сборные дома скоро начали поступать.

Сеня заработался. Он, когда зарабатывался, забывал о времени и сейчас, закончив работу, посмотрел на часы и присвистнул: было начало пятого.

- Время песни петь, - остроумно сказал сам себе Сеня, - а мы еще не обедали. - И, наморщив нос, принялся одеваться.

Едва Сеня вышел на улицу, мороз захватил его в клещи, стеснил дыхание, вцепился в нос и щеки Сеня натянул шарф на подбородок, даже на рот и прибавил шагу. Путь до столовой, который занимал обычно пятнадцать минут, Сеня просеменил минут за десять. Надо сказать, что по мере приближения к столовой настроение у Сени повышалось: тарелка горячего, в крайнем случае, теплого супа - он так явственно ощущал ее, что было даже смешно. И Сеня чуть заметно улыбался.

Но столовая была закрыта. Столовая была закрыта ввиду отсутствия тепла. Так было написано на приколотом к двери маленьком белом листочке в клеточку.

- Зараза, - обиженно сказал Сеня и направился к магазину.

"Трубы разморозили, лопухи", - сокрушенно думал он, одновременно перестраивая свои мечты в пользу разогретой на сковороде банки тушенки и кружки горячего чая.

Магазин находился в двух шагах от столовой, это было большое и легкое ангарное здание, крытое жестью, обычно залитое внутри ярким электрическим светом.

Взглянув на магазин, Сеня обнаружил, что никто почему-то в него не входит и никто из него не выходит. Это затишье ему сразу не понравилось. Было холодно. И очень хотелось есть.

Дверь в магазин была, однако, не заперта. Сеня вошел в пустой освещенный зал и увидел, что продавщицы - все, как одна, в черных монгольских полушубках, в теплых платках и шапках, уже без халатов и белых накрахмаленных колпаков - жались к большой черной печке, в сущности беспомощной в этом огромном зале.

Едва завидев Сеню, девушки закричали: "Закрыто, закрыто!" - и замахали на него руками. Но Сеня спокойно направился к ним. Он шел, кивая и улыбаясь. И девушки перестали волноваться и махать руками, они решили, что Сеня чей-то из них знакомый, а не покупатель, и смотрели на Сеню уже дружелюбно. А Сеня между тем отгибал воротник и еще сильней улыбался, потому что вдруг с какой-то даже благодарностью ощутил, что все люди действительно братья, несмотря на размороженные трубы отопления. И он сказал, трогательно наморщив нос:

- Девочки, сделайте как-нибудь баночку консервов, заработался, с утра ничего не ел.

И протянул рубль.

Лица у девочек стали серьезными, даже строгими, даже можно сказать вытянулись.

И кто-то из них сказал:

- Гражданин, вам, кажется, сказано: закрыто.

От всеобщего братства и дружелюбия не осталось и следа.

- Да ясно, девчата, ясно, - кивнул Сеня, все еще надеясь избежать официального тона.

- А ясно, так и уходите, - отрезала самая молоденькая продавщица. Они все были молодые, а эта была совсем юная. Сеня в обычные дни даже засматривался на нее: такая стройненькая, изящная, лицо тонкое, волосы черные, и на этих черных волосах на затейливой прическе как-то особенно ловко сидел накрахмаленный колпак с витиевато вышитыми буквами БАМ.

Сейчас колпака на ней не было, была пушистая ушанка, а в глазах, обычно веселых, с кокетливым прищуром, стоял холодок.

Сеня все еще не терял надежды договориться:

- Девочки, по дружбе, а? В виде исключения? А? Поверите, голова от голода кружится!

И тогда другая продавщица, крупная, рыжая, с родинкой, обещающей перерасти в бородавку, спросила, обращаясь в пространство:

- До чего ж некоторые нахальные бывают, не ясно им, что ли? - И пожала полными плечами.

У Сени кровь ударила в голову. Он почувствовал себя нищим, попрошайкой, которому отказали в подаянии.

- Да совесть у вас есть? - закричал он. - Есть у вас совесть-то?

Поскольку в пустом магазине была хорошая акустика, голос его прозвучал неестественно громко и тонко, если не сказать визгливо. И, когда он резко оборвался, тишина сделалась ощутимой. И в этой наступившей ощутимой тишине кто-то сказал негромко и властно:

- Вы чего орете...

Сказали это со стороны прилавка. Сеня оглянулся и увидел заведующую магазином. Заведующая занималась вполне благопристойным делом: она укутывала в полушубок щенка. В один, новый, полушубок она была одета сама, а в другой, старый, укутывала щенка. Прямо на прилавке. Щенок был не очень маленький, подростковый, довольно крупный, лохматый и веселый. Он не хотел укутываться, играл, норовил лизнуть в лицо заведующую магазином.

Сеня подошел к прилавку, неся перед собой рубль, как аргумент, как вещественное доказательство, как нечто еще более значительное.

- Вот же я прошу, - убеждал он, - дайте банку консервов. Ну что вам стоит, снимите с полки банку и положите рубль. А завтра сдадите в кассу.

- Завтра мы не откроемся, если тепло не дадут.

- Послезавтра, когда откроетесь.

Эту заведующую Сеня, в общем, знал. Она была женой энергичного и веселого человека, начальника подсобного производства Шатрова. На Ноябрьских были даже в одной компании, сидели рядом, и похоже на то, что Сеня с ней танцевал.

Но заведующая Сеню не узнала. Может быть, если бы она подняла на него глаза, она бы его узнала, но она была занята песиком и не посмотрела на Сеню. А так, по голосу, не узнала.

А признаться у Сени язык не поворачивался.

Заведующая справилась с четвероногим другом, прижала его к себе и, открыв прилавок, спешно удалилась, так на Сеню и не взглянув.

А от печки неслись уже негодующие возгласы, причем Сеню называли гражданином, как прямо в милиции нарушителя.

А рыжая произнесла официально:

- Мужчина, покиньте магазин!

Сеня пытался еще что-то объяснить, но маленькая черненькая сказала сурово:

- Нужно запасы делать, а не в последний момент по поселку бегать, - и отвернулась.

- Когда-нибудь, - проговорил Сеня дрожащим от обиды и огромной печали голосом, - когда-нибудь придется тебе кусок хлеба просить, а тебе не дадут. Тогда вспомнишь сегодняшний день.

- Да уйдете вы когда-нибудь или нет?! - завизжала черненькая, сжимая кулачки.

Сеня вздохнул, поднял воротник и пошел на выход.

А черненькая крикнула ему вслед издевательски:

- Приятного аппетита!

Сеня съежился - то ли оттого, что мороз ударил в лицо, то ли от этого издевательского напутствия.

"За что? - думал он, шагая по безлюдному поселку. - Что я им сделал?"

Вопрос этот был явно риторического свойства, он не мог иметь ответа и вскоре угас, и на смену ему неугасшая обида родила другой вопрос, требующий уже какого-то объяснения: "Почему?"